Разобрать гитару на поделки — как бросить книгу в огонь – отдает кощунством. Несколько лет у меня не поднималась рука вонзить в нее стамеску, хотя давно стало понятно – восстановить инструмент нельзя. Что я только ни делала: струны меняла, гриф подтягивала, вбивала под него колышки – все одно – не строит, музыки не будет. Но у старых вещей есть шанс на вторую жизнь. Я взяла нож и подцепила деку.
Гитара в нашем доме была с моего раннего детства. Некрупная, желтенькая, поцарапанная. В будни она пылилась за диваном, а в праздники, когда приходили гости, папа играл, все подпевали. Я очень любила песни про ежика с дырочкой в правом боку и про зеленую карету, но больше всего ждала «Комсомолочку».
На углу у старой булочной,
Там, где ветер пыль метет,
В синей маечке-футболочке
Комсомолочка идет.
А коса ее острижена,
В парикмахерской лежит,
Лишь одно колечко рыжее
На виске ее дрожит...
Текста Окуджавы я тогда не понимала, но очень жалела эту комсомолочку. Мне представлялось, что какой-то злодей отрезал ей косу. Теперь девушка вынуждена носить позорную стрижку «под мальчика» и ждать, пока отрастут волосы.
Когда папа был на работе, я доставала гитару из-за дивана. Папа играет так легко и ладно – ничего сложного – тоже смогу. Я била по всем шести струнам, дергала каждую в отдельности и даже зажимала их пальцами на грифе там, где нарисованы белые точки – мелодии не получалось. И все-таки я настойчиво выкрикивала «Комсомолочку» под дребезжание, прежде чем убрать гитару до следующего желания петь.
Что-то поменялось. Гости приходили все реже, играть папа перестал, и инструмент вместе с другими ненужными вещами отвезли в деревню. Он бы сгинул на чердаке, если бы не Сережка и Виктор Цой.
Сережка приезжал на мопеде. Мы залезали на чердак и в укромном уголке рядом с печной трубой, среди старых газет, корзин и прялок пели «Пачку сигарет» и «Восьмиклассницу». На откос крыши я повесила плакат с Цоем. На глянцевой бумаге из темноты лучом света была выхвачена его фигура в черном: руки скрещены на груди, мужественный подбородок, суровый взгляд. Под этим взглядом Сережка учил меня курить, целоваться и играть на гитаре.
Многое я тогда почувствовала впервые. И впервые ощутила желание учиться. С самого утра залезала на чердак и оттачивала аккорды. По нескольку часов, до волдырей на пальцах, забыв про еду и прогулки, пока не послышится рычание мопеда.
Когда волдыри превратились в устойчивые мозоли, мне стало понятно, почему папину гитару отправили на чердак. Я распознала ее ужасное звучание. А по деревне прошел слух, что Цой погиб. Мы с Сережкой не сразу поверили, мало ли местные болтают. Но у соседки был телевизор – она подтвердила. А наш Цой был жив. Он смотрел с чердачного портрета и слушал «Кукушку» в моем исполнении. Я нацарапала на деке слово «Кино», играла и мечтала о новой гитаре — черной, лакированной, как у моего кумира. Вместе с летом закончились наши уроки. Мы вернулись в город.
И вот предновогодний вечер. В моей комнате наряжена елка. Я суючусь возле шкафа, выбирая праздничный наряд, и краем глаза замечаю под елкой ее – темно-красная, блестящая, металлические струны - подарок родителей. Не может быть! Теперь-то мы с Серегой заиграем!
Эта вторая гитара была со мной долго и даже пережила Сережку. Мы с ней взрослели, учили новые песни, переезжали с квартиры на квартиру, а потом я перестала справляться с ее строем, забросила. При случае отвезла гитару в деревню, оставила на чердаке рядом с той, тоже «неиграющей», на которой нацарапана надпись любимой группы. У меня ведь уже появилась новая гитара – черная, как у Цоя.
Иногда я поднималась наверх, стирала со старых инструментов пыль, вспоминала наши уроки музыки. И вот решила красную лаковую вернуть в дом, дать вторую жизнь: взяла нож и подцепила деку.