Предыдущий отрывок - https://zen.yandex.ru/media/avmaltsev/gilotina-dlia-pauka-prodoljenie-5f047cfd10e1e33feec36828
Начало - https://zen.yandex.ru/media/avmaltsev/gilotina-dlia-pauka-triller-nachalo-5eece3baf8234b4d93dbe53d
Глава одиннадцатая
На крыльце клиники я остановился, чтобы закурить, и в этот момент чьи-то ладони мне закрыли глаза. Сигарета так и осталась во рту, как и зажигалка в руках.
- Я могу обжечь ладони, - спокойно предупредил я.
- Ну, какой, - послышалось сзади. – В тебе романтики – ни на грош!
Голос Яны не узнать было невозможно. В модной красной куртке, юбке-стрейч и сапогах на платформе она напоминала мне актрис моей юности, в которых я в свое время был тайно влюблен. И те же серые глаза…
– Со мной, наверное, ужасно скучно?
- Не без этого, - констатировала она, спускаясь рядом по ступенькам. – Вот посмотрю-посмотрю, стоит ли с тобой дальше иметь дело. Может, как машины заберем из ремонта, помашем друг другу ручкой и адью…
- Какие мы категоричные! – покачал я головой. - В аварии, согласен, мало вообще привлекательного, про нее хочется скорее забыть, сплошной негатив, короче. Но мне бы не хотелось, чтобы я у тебя ассоциировался только с ней.
- Лучше расскажи, каким ветром тебя в эту богадельню занесло? Кто-то госпитализирован из родственников?
- По работе меня занесло… Уверяю, ничего интересного.
- Кстати, - она настойчиво потянула меня за рукав. - Я до сих пор не знаю, где ты работаешь! Колись!
- Что значит - до сих пор? - не понял я. – Мы знакомы всего-ничего.
- И ты считаешь, - она принялась жестикулировать, - это нормально? Иду, разговариваю не известно с кем. Зовут Ильей, это я помню… Но на этом все и заканчивается. Подругам что расскажу? Въехала в бок не известно кому? Непорядок!
- Врачом-психиатром работаю, - смысла врать в данной ситуации я не увидел, поэтому изложил все, как есть, - занимаюсь алкоголиками, шизофрениками, олигофренами. Это, конечно, не юриспруденция, как у тебя в будущем… Но тоже ничего, работать можно.
- Вот с этого места, пожалуйста, поподробней, - она проткнула пальцем воздух. – Какие они, психи, а? Мне жутко интересно. Если бы у меня была вторая жизнь, я бы, возможно, посвятила ее психиатрии.
- Это больные люди, их надо лечить. Интересного здесь мало, уж точно – никакой романтики.
Признаться честно, разговор начал меня напрягать. Во всяком случае, провожать ее до дома точно расхотелось. Но виду я не подал.
- Не представляю, - Яна пожала плечами, - о чем можно разговаривать с психом? О чем ты с ними разговаривал, например, вчера? Позавчера?
- О том же, о чем и с остальными. Психически здоровыми. Они такие же, как и мы с тобой.
- Ну, не скажи… Кто знает, что у них в голове-то варится?! Какие они из себя? Возбужденные, наверное? Орут, кидаются на врачей, пальцем тычут? Или наоборот, каменные лица, все по барабану…
Мне очень хотелось сменить тему, поэтому я брякнул:
- Ты интересовалась, как там наши разбитые в хлам авто ремонтируют?
- Ну, ты даешь! - опешила Яна. - Как отремонтируют, дадут знать. Чего зря названивать? Давай о чем-нибудь другом, умоляю!
- Хорошо, сейчас… Мы идем по весенней улице, - я сделал глубокий вдох. – Ты чувствуешь, как весной пахнет?
- Ты еще вспомни, - грустно заметила она, останавливаясь у троллейбусной остановки. - Что скоро Праздник Победы.
- И вспомню, и поинтересуюсь… На парад пойдешь?
К остановке подкатил троллейбус, она легко вспорхнула в почти пустой салон. Я уже хотел запрыгнуть вслед за ней, но в последний момент вспомнил, что маршрут пролегает в противоположном направлении от клиники.
- Умеешь ты, Илья, - напоследок бросила она, заметно помрачнев, - настроение заземлить. Просто мастер. Что ж, пока, психиатр!
Я хотел ответить, но двери закрылись, троллейбус поплыл по проспекту. Ничего, подумал, в кафе ты тоже не очень-то разговорчивой была.
Глава двенадцатая
Вернувшись в отделение, я первым делом проверил результаты анализов Бережкова на сахар. Запах ацетона в выдыхаемом воздухе мог говорить о заболевании сахарным диабетом. Однако результаты анализов были в пределах нормы. Я решил, что их стоит повторить, и даже сделать сахарную кривую.
За процессом выписывания назначений меня и застал вошедший Артем Немченко.
- Как движется процесс проникновения в чужую душу? – привычно поинтересовался бородатый коллега. – Смотри, не проткни ее насквозь.
- Не проткну, она бесплотна, - ответив на рукопожатие, я вновь углубился в бумаги.
- Кстати, меня недавно посетила одна мысль… Ау, профессор!
Немченко щелкнул пальцами в воздухе, садясь на диван напротив.
- Что за мысль? – я поднял голову.
- До сих пор не найдено ни одного доказательства, что этот призрачный Макар Афанасьевич существует, так?
- Так, - кивнул я. – Кроме как в галлюцинациях Лекаря, он больше нигде не присутствует. Он – мифическое существо. В реальности его нет.
- А что, если он в нем самом, в Лекаре?
В ординаторской повисла тишина, стало слышно, как идут настенные часы. Артем замер в ожидании моей реакции.
- Ты имеешь в виду диссоциацию? – уточнил я, заинтересовавшись.
- Ну да, раздвоение. Лекарем шеф воспринимается как реально существующее лицо, на самом деле они оба уживаются в одном теле… Чисто теоретически такое возможно.
- Это интересно, - я отодвинул бумаги в сторону. - Честно говоря, об этом не подумал. При таком раскладе он может спокойно заявить, что … Синайскую убил не он, а его шеф. Так? Хотя ни отпечатков, ни каких-либо других следов присутствия шефа в том подвале не обнаружено.
- Самое интересное, тут как в физике – соединение в электросети… Личности могут существовать в одном теле либо последовательно, сменяя одна другую, либо параллельно, подчас даже беседуя одна с другой. Правда, вероятность таких случаев ноль целых ноль десятых. Не там ли прячется мифический шеф Бережкова?
- Кстати, в последнее время я все реже и реже слышу о нем. Шеф как бы исчезает с горизонта, растворяется.
- Я бы на твоем месте поинтересовался, мол, как здоровье Макара Афанасьевича, что-то давненько про него не слышно.
- Он покрутит пальцем у виска: ты, скажет, доктор, совсем того? Я в тюремной больнице, контактов с шефом никаких, как могу узнать про его здоровье?
Коллега взглянул на меня с иронией, которую в его взгляде лично я последнее время вижу крайне редко.
- Ты знаешь, - спросил он почти шепотом, - чем бухгалтерия отличается от математики?
- Нет, мне вообще-то без разницы, - растерялся я.
- Так вот, если от перестановки мест слагаемых сумма не меняется – это математика. А если меняется – это бухгалтерия.
- Допустим, - рассмеялся я. – А при чем здесь Макар Афанасьевич?
- При том, что в психиатрии законы общечеловеческой логики работают далеко не всегда. Ты сначала поинтересуйся у Лекаря, а там видно будет!
- Если мы имеем дело с раздвоением, то можно попытаться вызвать этого Макара Афанасьевича на контакт, - начал я фантазировать, пропустив иронию коллеги мимо ушей. - Способ я придумаю.
- Вот и придумай, - Немченко поднялся с дивана. – Изобрети что-нибудь. А мне на прием пора.
Немченко вышел, оставив меня наедине со своими догадками и предположениями.
Либерман утром на планерке сообщил, что адрес, названный Лекарем при первой беседе, оказался «липой». При проверке выяснилось, что там прописаны и живут совершенно другие люди, которые никогда не планировали сдавать свою квартиру в аренду.
Более того, Константинов Аркадьевичей Бережковых в городе оказалось совсем немного, проверить каждого не составило труда. В конце проверки выяснилось, что никакой достоверной информацией про Лекаря следствие, увы, не располагает.
Совсем не факт, что и его рассказы правдивы.
Что, если и они окажутся выдумкой? Выходит, никаких концов? Человек без прошлого. Как появился в нашем городе, когда и откуда – неизвестно.
Конечно, мысль про раздвоение интересна, но на самом деле вероятность диссоциативного расстройства ничтожна. Ни в моей практике, ни в практике Давида Соломоновича, уверен, такого расстройства не встречалось. Не думаю, что в нашей клинике найдутся профессора, которые когда-либо контактировали с такими больными.
Выходит, брать эту версию за основную – утопия. Но куда тогда исчез Макар Афанасьевич? В первый день он присутствовал в каждом эпизоде, а сейчас…
Итак, как это ни печально, пока мы – у разбитого корыта.
Я взял чистый лист бумаги, разделил его на две колонки. Первую обозначил как «Реальные события жизни К.Б.», Вторую – «Вымышленные события жизни К.Б.» Потом скомкал лист, взял другой и разделил его на три столбца. Правый и левый обозначил так же, а средний оставил без названия. Сюда я будут заноситься события, которые пока невозможно вписать ни в реально существующие, ни в вымышленные. Они могут быть и там, и здесь - и справа, и слева. Будут ждать своего часа.
Посидел, подумал, и начал потихоньку заполнять. В левый крайний вписал «Инна – школьная любовь». В рассказанную романтическую историю не только верилось, - что-то подсказывало, что любовь не закончилась вместе со школой, имела продолжение. Более того, история, возможно, проходит красной нитью через всю жизнь Лекаря. Другое дело, что имена главных героев могут быть другими, но от этого суть не меняется.
В правый крайний столбец вписал «Макар Афанасьевич, кардиохирург, сердечно-сосудистый центр». Все казалось от начала до конца липой, притянутой за уши. Все легко было изобразить, имея за плечами медицинское образование. Еще лучше – опыт работы в подобных лечебных заведениях.
Не долго думая, я перекинул стрелку от только что написанного в центральный столбик и написал: «Мединститут или медучилище, работа врачом или медбратом». Последнее, конечно, требовало проверки и подтверждения.
Историю с зацепами и раскаленными камнями в ладонях я «запихнул» в середину. Надо будет поразмыслить на досуге, чего в ней больше: правды или вымысла.
Я взглянул на часы, хмыкнул и засобирался: до беседы с Лекарем оставались считанные минуты.
Глава тринадцатая
О том, что по коридору ведут Бережкова, я понял задолго до появления пациента. Возня, шарканье ботинок и развязная ругань, словно его только что взяли в дешевом кабаке после пьяной драки, красноречиво говорили сами за себя.
- Хватит, слышь, ты! Надоел мне этот гнилой базар! Вот он у меня где!... Из пустого в порожнее переливаем… Да не толкайся ты! Рот для чего придуман?! На меня где сядешь, там и слезешь! И не хрен мне в душу лезть!
Едва он уселся напротив меня, я невольно подумал, что он пьян. Потом одернул себя: что за чушь! Красноватые мутные глаза, которые плавали из стороны в сторону, приоткрытый слюнявый рот, ухмылочка половиной лица… Любой бы подумал или об алкоголе, или о наркотиках. Но я точно знал, что и то, и другое исключено.
- Неважно выглядите, - покачал я головой после приветствия. - Константин Аркадьевич. С чего бы?
- Не на курорте, чай, нахожусь, - прикрыв глаза, продекламировал он. – Ни бассейна тебе, ни солярия, ни джакузи…
- Кстати, как поживает Макар Афанасьевич? Что-то давненько о нем ни слуху, ни духу.
- Забыл передать, - спохватившись, затараторил Лекарь. – Уехал Макар Афанасьевич в Штаты на длительную стажировку. Знакомый американский кардиохирург пригласил. Обмениваться опытом, так сказать. Проще говоря – оперировать, заимствовать другие техники и так далее.
- Интересно, как он тебе об этом сообщил. У вас что, телепатическая связь с ним установлена?
- Виноват, забыл уточнить при первой встрече… Он мне об этом давно сообщил, что планирует в конце апреля ехать в Хьюстон. Еще до того, как ОМОН в Центр нагрянул. Даже авиабилеты показывал. Просто за всеми этими стрессами я запамятовал, что немудрено, опять же… Теперь вспомнил, сообщаю. Думаю, вернется не скоро.
Чтобы как-то сбить его говорливость, я не спеша разложил перед ним на столе фотографии всех пленниц подвала, которые мне любезно предоставил майор Одинцов, и поинтересовался:
- Костя, скажи, тебе кто из твоих пациенток больше всего нравился? Я имею в виду, как женщина? Ведь ты мужчина, ты не мог на них смотреть равнодушно.
Едва взглянув на снимки, он мгновенно переменился в лице и отвернулся. От его показного кайфа не осталось и следа.
- Кого вы мне показываете! Уберите ее немедленно. Как вы можете! Ведь ее уже нет на этом свете, а вы мне тут…
- Многих артистов давно нет с нами, однако мы с удовольствием пересматриваем фильмы с их участием.
- Но мы не видели этих артистов с раздробленными черепами!
Я понял, что смотреть он не может в основном на фото Синайской – женщины, которую убили, и которую он называл почему-то Олесей Федорчук. Лица остальных пленниц не вызывали у него никакой реакции.
Перевернув фотографию Синайской, я повторил свой вопрос:
- Теперь ты можешь спокойно мне сказать, кто из женщин тебе нравился больше всех. Не волнуйся, я им не скажу.
Лекарь немного обмяк, расслабился.
- Им вы можете рассказать, я не возражаю. Главное – не говорить Макару Афанасьевичу, когда он вернется из Америки. А то он убьет меня, если узнает, что я…
Он вдруг замолчал, недоверчиво глядя на перевернутую фотографию Синайской. Словно ее лицо просвечивало сквозь бумагу.
- Что ты делал, когда Макара Афанасьевича не было в Центре? Кто тебе был симпатичнее других?
- Она не простит, - он показал пальцем на перевернутую фотографию. – Хотя у Олеси были завязаны глаза, хотя она лежала в другой палате, но она видела сквозь повязку, сквозь стену, я чувствовал, что она смотрит. Она всегда наблюдала за мной. И когда я… Нет, не простит! Не простит!
Глагол, повторенный Лекарем, странным образом размножился в моем черепе, отразился от его стенок и направил привычный ход мыслей не туда. Совсем не туда.
Эльвира мне тоже так и не простила своего диагноза. «Вторичное бесплодие» - это когда раньше была способность забеременеть и выносить ребенка, а потом по какой-то причине она пропала. Вот так просто: была возможность, и – нет ее!
Вроде как была женщиной до этого, а теперь – одно название, оболочка, фантом. Не совсем женщина! Наполовину.
Неужели, доктор, тебя время не лечит? С этим давно следовало смириться и жить дальше. А у тебя в памяти то и дело всплывают ненужные ассоциации! И даже беседа с опасным преступником для этого – не помеха!
Кто из вас здоров, а кто болен, а, Корнилов?!
Вернувшись в напряженную атмосферу кабинета, я с облегчением отметил, что Лекарь, кажется, не засек моей кратковременной отлучки «в себя».
А что, если засек, но мастерски обыграл неведение?!
Он привычно переводил взгляд с одного предмета на другой, словно искал защиты. Тревога и беспокойство нарастали.
- Что ты такое делал, чего Олеся тебе не простит? – я щелкнул пальцами перед его носом. Он вздрогнул, уставился на меня, словно я появился из воздуха перед ним секунду назад.
- Но я же не виноват, - чуть не плача, промычал он, - что у Марии… такие красивые ноги. Особенно когда в колготках… Их словно нарисовал художник. Словно специально для меня. Это чудо!
- Ты про чьи ноги сейчас говоришь? Про какую Марию?
Он уже набрал воздуха, чтобы сказать, но вдруг спохватился, взглянул на перевернутую фотографию и прикрыл рот ладонью. Потом дрожащим пальцем указал на фото Валентины. Той самой, у которой я был вчера в больнице.
- Как вы думаете, - прошептал он, указывая глазами на перевернутую фотографию Синайской, - она не слышала то, что я сейчас сказал?
- Думаю, что нет, - откинулся я на спинку кресла, положив ногу на ногу. - Скажи, кого ты больше боишься: ее или Макара Афанасьевича? Ее ведь нет в живых!
Лекарь начал озираться по сторонам, потом приложил палец к губам.
- Мне иногда кажется, что это один и тот же человек.
– Макар Афанасьевич и Олеся Федорчук? Твой шеф, насколько я знаю, жив-здоров, сейчас стажируется в Америке. А этой женщины больше нет в живых. Ты ничего не путаешь?
- Можете мне не верить, считать меня идиотом, но когда Олеся еще была жива, - все так же шепотом поведал он, - то разговаривала со мной несколько раз его голосом. Отдавала приказы, как Макар Афанасьевич. Причем так, что я не мог ослушаться, подчинялся ей беспрекословно.
- Может, это была не Олеся? – решил дожать я ситуацию, внимательно наблюдая за его реакцией. – Может, ее звали Кира? И фамилия ее была не Федорчук, а Синайская? Вспомни.
- Как, говорите? – вполне натурально переспросил он. – Синайская? Кира? Нет, такой не помню. Такой больной у нас в Центре не было. Я бы такую звучную фамилию обязательно запомнил.
Ни один мускул не дрогнул на лице Лекаря при этом. В какой разведшколе его готовили, чтобы он демонстрировал здесь такую выдержку и хладнокровие?
- Хорошо, а Олеся Федорчук о чем тебя просила голосом профессора?
- Подойди, говорит, к Машке, - он указал на фото Валентины. – Отбрось, говорит, простыню. Я знаю, тебе нравится смотреть на ее ноги. Ты же ее любил только до пояса, не то, что меня! Подними повыше юбку, вот так… Ну, как тебе?
- И ты подошел к… Марии, отбросил простыню?
Он вдруг переменился в лице, глаза загорелись, начали «зыркать» по кабинету.
- Где, черт возьми… Вот она, - он выкинул руку вперед, указывая на пустой угол. Вскочил, направился туда, кажется, забыв про меня начисто. При этом он зацепил стул ногой, уронил его, но не обернулся. В углу начал ощупывать несуществующую «пациентку». – Господи, это она… Она…
Охранник приоткрыл дверь, но, увидев мой останавливающий жест, замер в проеме.
- Кто она? – уточнил я, внимательно следя за его движениями.
- Машка, конечно, это ее коленки, я их помню, ну да… Думал, навсегда их потерял, а… нет… Машенька, они снова такие же, как раньше. Словно и не случилось ничего!
Подобно скульптору, Лекарь обозначал в пространстве женское тело. Его руки описывали такое, что сомневаться не приходилось: перед ним действительно лежала та, о которой он говорил. Наручники ему при этом ничуть не мешали. Женщина реально для него существовала, он ее видел и чувствовал в эти минуты.
Я осторожно подошел к нему, став неодушевленным объектом интерьера - торшером, например. Мне показалось, что ткни он в меня рукой случайно в эту секунду – кисть пройдет сквозь меня. Мы словно существовали с ним в разных измерениях, он был недосягаем для меня, а я – для него.
Он продолжал на ощупь изучать ту, которую страстно желал.
- Да, да, а я не верил… Поезд еще не ушел, он стоял, он ждал нас. Машинист ведь понимает, что если двое опаздывают, значит, так надо. Мы спешить не будем, машинист подождет, подождет…
Еще секунда, и зрачки его поплыли вверх, под веки, он стал суетливо расстегивать брюки. Не оставалось сомнений в том, что он собирался сделать. Я решил не мешать и досмотреть представление до конца.
Вдруг из него на вершине оргазма выплеснется эксклюзивная информация, проливающая свет на их взаимоотношения с этой неизвестной Машей.
- Это ты, это ты… - слетало с трясущихся губ. – Маша, Машенька, я нашел тебя! Наконец-то! Я знал, что можно все переиграть, сохранить их… Почему ты не говорила, что они целы? Помнишь тот вечер, Маш? Комары задолбали. Мы втиснулись в эту палатку, были оба потные… Оба… Помнишь?... Потные… у-у-у…
В какое-то время он неожиданно замер, словно его окликнули, оглянулся на стол, где лежали фотографии. Потом прислушался, словно в ухе у него был микро-наушник:
- А? Что? Нет, ничего… так… Ну, что ты! И не думал даже. Честное слово, клянусь, ничего у меня с ней… Ты меня знаешь.
Я внимательно следил за пациентом.
- Я тебе точно говорю, - продолжал он оправдываться перед кем-то. - Почему ты мне не веришь? Клянусь! Ей-богу!
В глазах его в эти секунды читался нешуточный страх. Он то и дело затравленно оглядывался на стол. Но, убедившись всякий раз, что снимок Федорчук-Синайской все еще в перевернутом состоянии, вновь возвращался к своему занятию.
«Похоже, у него время от времени случаются слуховые галлюцинации, - подумал я. – В самые неподходящие моменты. Что неудивительно, в общем, при шизофрении».
Значит, все же шизофрения? Чтобы так натурально ее изобразить – недюжинный талант нужен. Фантастические способности. Откуда они у Бережка?
Спустя пять минут он полусидел-полулежал, распластавшись передо мной на стуле, глядя в одну точку где-то позади меня.
С трудом, но разговор продолжался.
- Федорчук не может сейчас с тобой разговаривать, - пытался я добиться хоть какой-то адекватности. - Она мертва. Тем более, голосом Макара Афанасьевича.
- Много вы понимаете! – усмехнулся он одной половиной лица. - Ну и пусть мертва, она видела, как я с Машей. И, кстати, сказала мне об этом. Она меня предупреждала, я обещал, а обещание не сдержал. Она теперь знает об этом. И не простит! Никогда не простит – ни на том свете, ни на этом.
- Почему ты так уверен?
- Не простит, я знаю! Ни за что не простит.
- Она мертва, неужели не ясно?
- Зато жив профессор Точилин, пусть и в Штатах, - невозмутимо парировал Лекарь, - она переселилась в него. И разговаривает сейчас его голосом, я слышу это!
Он закрыл глаза, прижал палец к уху, словно слушал наушник.
- Слуховая галлюцинация, - сухо диагностировал я, - не более.
- Тише, - сморщился он. – Разве вы не слышите?! Она со мной говорит. Глуховато, но говорит!
- Ладно, дослушаешь, что она говорит, в палате.
Я начал собирать фотографии со стола и неострожно перевернул фотографию Синайской. Мне показалось, что глаза глянцевого изображения сверкнули.
Впрочем, только показалось. Или нет?
Однако тело Лекаря выгнулось, как при столбняке, стул с грохотом опрокинулся. Удар черепом о паркетный пол был такой силы, что можно было смело заподозрить сотрясение мозга. Быстро вскочив, я обежал стол, склонился над ним, увидел застывший взгляд, схватился за его трясущийся подбородок.
В кабинете появились медсестра и санитар.
- Магнезию пять кубиков в вену, - привычной скороговоркой выдал я, - галоперидол и обязательно консультацию невролога.
Продолжение-супер следует https://zen.yandex.ru/media/avmaltsev/gilotina-dlia-pauka-prodoljenie-5f0ca5a76e1b0e7dee7744e0
Понравилось? Ставьте лайк, делитесь с друзьями в соцсетях, подписывайтесь на канал.