0.
Больше всего в школе я ненавидела геометрию.
Потом я возненавидела целую жизнь по тем же причинам, что и этот злосчастный раздел математики: я не могу решить ни одну задачку, потому что не знаю, с чего начать. Если мне подсказать первое действие, я смогу доделать быстро и, возможно, верно.
Но в школе хотя бы подсказывали.
Вот и с литературой пока выходит однобоко, инвалидно, беспомощно. Я умею писать стихи: недостаточно плохие, чтобы повеситься, но недостаточно хорошие, чтобы застрелиться. Иногда я умею короткую (да что там, очень короткую) прозу: получаются нежеланные и нелюбимые дети эссеистики и афористичности, если две аллегории женского пола могли бы иметь детей. Роман я, скорее всего, не напишу никогда. Не потому что не хочу (хотя я не хочу), а потому что я — опять проклятье геометрии — не знаю, с чего начать. Кто-то живет без царя в голове, я живу без структуры в голове. Это весело, но в основном нелепо.
Поэтому даже личный дневник я начинаю с исповеди. Банально, но меня всегда спасал дешевый стенд-ап.
Забавно, что я могу говорить о себе в таком тоне. Мне нравится это острое, извращенное удовольствие — говорить о себе правду.
Правду о себе я знаю недавно. Я перестала бояться темноты в тот день, когда поняла, что тьма внутри меня в разы непрогляднее. Своим демонам я стала лучшим другом: может быть, исключительно для того, чтобы потом стать самым непримиримым врагом, которые, как известно, вырастают из самых преданных и влюбленных. Но это будет потом, а пока я знакомлюсь с каждым из своих чудовищ и каждого зову на свидание, как на бой, и на бой, как на свидание.
Несколько последних лет я прожила с незнакомкой: чужой неприятной женщиной, небрежной в быту, острой на язык и при этом молчаливой, избегающей общения даже с теми, кого считает близкими людьми, нетерпеливой и нетерпимой. Как ни старалась, у меня не получилось полюбить ее или хотя бы примириться с ее существованием, и в отсутствие альтернативы я начала ее иногда презирать, иногда — ненавидеть. Пожалуй, лучшим решением было бы научиться бояться ее, но я никогда не умела принимать лучшие решения.
Каждый, кто когда-либо оказывался в одной комнате с человеком, от которого по разным причинам можно ожидать чего угодно, знает сковывающее чувство, не позволяющее прогнозировать ситуацию: нечто среднее между панической атакой и сонным параличом.
Я же оказалась с ней не в одной комнате, а в одной черепной коробке. Взаперти. Навсегда.
1.
Тридцать лет — это когда тебе больше не стыдно мастурбировать. Тебе вообще больше не бывает стыдно, кроме тех моментов, когда не должно быть.
Моя жизнь от рождения до прошлого года была бессюжетна, и этот факт меня всегда настораживал и угнетал. Меня не покидало ощущение, что мне не досталось судьбы при распределении. И вот в тридцать лет началась моя трансформация, которую я не сразу смогла назвать добровольной.
Все началось с глаз.
Однажды я проснулась с отеком вместо лица. Мои глаза перестали быть моими. Они будто перестали мне принадлежать. Я не узнавала их в зеркале.
Целый апрель я показывала свои глаза врачам, но они не узнавали в них знакомых симптомов. К концу месяца, к Белтайну, я перестала чувствовать верхние веки, а над ними под тонкой кожей набрякли два небольших шарика. Мне казалось, что мои глаза беременны вторыми глазными яблоками, будто первые пришли в негодность.
Сначала я испугалась.
А потом мне стали сниться сны.
Не то чтобы это было в новинку; я всегда смотрела по ночам отменное кино: цветное, динамичное, иногда чересчур реалистичное, что радовало в сценах горячего секса и откровенно пугало в картинах апокалипсиса.
Но мои новые сны обзавелись особенностью: в них я всегда была я, безо всякого отождествления с кем-то посторонним, с действиями от первого лица, как в играх-стрелялках. Я была я от начала и до конца, и все было более реальным, чем реальность.
В первую ночь я приснилась себе разведенной и трехликой.
Наяву я никогда не была женой. Наяву мне даже предложение руки и сердца никогда не делали. Самым близким к этому явлению был странный и печальный эпизод моей жизни, когда один друг (Или все же знакомый? Иногда трудно определить), утешая не то меня, не то себя, сказал, что взял бы меня в жены, не раздумывая, но меня «воспитывать еще года три». Дорогой, «не раздумывая» — это немного иначе. Сейчас я думаю так. Тогда я рыдала не то над своей участью, не то над его.
Но в моем первом сне я была разведена. Я развелась со всеми мужчинами, которые были мне дороги, которым была дорога я. Я подписывала бумаги, и из моего паспорта невидимые руки вымарывали печати о браке. Из моего паспорта на меня смотрели три моих лица. Я была разведенной и трехликой.
Наутро я поняла, что знаю только одну трехликую женщину. Ее зовут Геката, и она богиня тьмы и колдовства. И она всегда мне нравилась. И тогда я попросила ее показать мне еще снов. У нее их предостаточно, я знаю.
Во вторую ночь я приснилась себе беременной.
Наяву я никогда не была беременной. Я не делала абортов и не рожала детей. Я ни разу не «залетала». Я не люблю детей, даже родных по двоюродной или троюродной крови. Мой материнский инстинкт спит крепким и непорочным сном.
Но там, во сне, я носила дитя. У меня был круглый теплый живот под облегающим платьем. Я была очень горда. Я была очень счастлива. Во сне я встретила множество старых знакомых (Или все же друзей? Иногда трудно определить), и все видели мой живот, и все улыбались моему животу. И только одна моя давнишняя приятельница спросила, кто отец. Во сне я солгала. Но наутро не помнила, как именно.
На третью ночь я видела черного коня, спавшего со мной в одной постели.
В четвертом сне мне показали мой ад. Оказалось, мой ад — стыд. Мне по очереди показывали все сцены, где я стеснялась, смущалась или сгорала от беспомощности перед удушающим стыдом. Напоследок мне напомнили эпизод, за который я и оказалась в аду.
Но сейчас мне тридцать лет, и мне не бывает стыдно.
Но Геката забрала и мой страх. Я позабыла о своих демонах и пошла за ней.
...