Один из эпизодов «Войны и мира», вызывающий споры, - это несостоявшийся побег Наташи с Анатолем Курагиным. Что тут можно сказать?
Наверное, практически каждый согласится с мыслями Пьера: «Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! - Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить». Но почему влюбилась, чем увлёк Анатоль? Есть ли у него с Наташей что-то общее?
«— Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. — Наташа улыбаясь поглядела на мать.
— Не замуж, а так, — повторила она.
— Как же это, мой друг?
— Да так. Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так».
Это диалог Наташи с матерью, она говорит о Борисе. Говорит, не считаясь со светскими условностями, думая лишь о радости встреч… Конечно, её кокетство в общем-то безобидно. А вот фрагмент разговора Анатоля с Долоховым как раз перед несостоявшимся похищением:
«Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
— Ты постой, — сказал он вслед Анатолю, — я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда… Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашёл, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я… Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты её увезёшь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
— Ах! глупости, глупости! — опять сморщившись заговорил Анатоль. — Ведь я тебе толковал. А?.. Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен... значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
— Право, брось! Ты только себя свяжешь…
— Убирайся к чёрту, — сказал Анатоль…
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая ещё повеселиться над ним.
— Ну деньги выйдут, тогда что?
— Тогда что? А? — повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. — Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! — Он посмотрел на часы. — Пора!»
Конечно, здесь цинизм Анатоля и Долохова, как говорится, «зашкаливает», но ведь есть что-то сходное с мыслями Наташи: действовать, следуя собственным желаниям, не раздумывая, не рассчитывая, что будет дальше. Не случайно Пьер подумает об Анатоле: «И право, вот настоящий мудрец!.. ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» Но ведь в какой-то мере эти мысли и к Наташе можно отнести.
Кроме того, Толстой ясно покажет состояние Наташи в момент встречи с Анатолем. Прежде всего, она только что пережила страшное унижение в доме Болконских («Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребёнок, сморкаясь и всхлипывая»). Во-вторых, она мечтает о ласке и любви: «Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так,как прежде, с какой-то глупой робостью перед чем-то, а по-новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня, и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его — как я вижу эти глаза! - думала Наташа. — И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», - и пояснение автора: «Ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно её сердце».
А дальше будет всё время подчёркиваться фальшь окружающей обстановки.
Тут нужно сделать отступление. Не любя оперы (мог ли он представить себе, что появится опера «Война и мир»?!), Толстой даёт прямо-таки издевательское описание представления. При этом он, ничтоже сумняшеся, многое путает: «Бесподобно, говорят, Семёнова играет», - скажет старый граф. Но ведь великая, воспетая Пушкиным Е.С.Семёнова никогда не выступала в опере (там блистала её младшая сестра Нимфодора), а в описанную Толстым пору на подмостках московского театра, где попеременно выступали русская и французская труппы (этот театр, находившийся на Арбатской площади, сгорел в московском пожаре 1812 года) соперничала с француженкой m-lle Georges (слушать декламацию которой позднее позовёт Ростовых Элен), исполняя те же роли, что и она.
Итак, театр: «На сцене были ровные доски посредине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шёлковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошёл мужчина в шёлковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками». Всё неестественно, всё должно вызывать отвращение, но – «все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюблённых, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться».
И постепенно эта атмосфера затягивает Наташу. Если сначала «всё это было дико и удивительно ей» и «всё это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них», то затем, решив, что «должно быть это так надобно», она «мало-помалу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения». И вот тут-то и является Анатоль, который восхищается ею… А она так давно ждала такого восхищения!
Искренен ли он в этот момент? Думаю, что да (насколько, конечно, вообще способен на искренность), хотя и достаточно циничен: «Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приёмами знатока разобрал перед Долоховым достоинство её рук, плеч, ног и волос, и объявил своё решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья — Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка».
Наташа ещё пытается осмыслить происходящее: «Погибла ли я для любви князя Андрея или нет?.. Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут!» Но… «инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви её к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку». Может быть, сказывается бессознательно и контраст между нынешним вечером и первой их встречей на петербургском балу, когда «красавец Анатоль, улыбаясь, что-то говорил даме, которую он вёл, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены». «Это брат Безуховой — Анатоль Курагин, — сказала она [Перонская], указывая на красавца кавалергарда, который прошёл мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда-то. — Как хорош! Не правда ли?»
Фальшива вся атмосфера, и на какой-то момент Наташа перестанет различать, что хорошо и что дурно… Она не хочет зла никому, а Анатоль даже не задумывается, какое зло несёт.
Мне почему-то вспоминается норвежская сказка, записанная П.Асбьёрнсеном (вряд ли Толстой её знал, хотя сборник с ней и был опубликован – не в России – раньше «Войны и мира»), в которой злые тролли пытаются увести в свои пещеры понравившуюся их королю девушку: «Всё готово, — говорят. — Только надо ей глаза отвести». Такое впечатление, что и Наташе «глаза отводят» - сначала Элен («Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия»), которая, «по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально».
Затем будет вечер, куда Наташу и Соню пригласит Элен, тоже пропитанный фальшью: «M-lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для неё пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе… M-lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по-французски какие-то стихи, где речь шла о её преступной любви к своему сыну [видимо, «Федру» Расина?]. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза». И вот снова о Наташе – «она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далёком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади её сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего-то». И, наверное, не случайно её даже называть станут иначе: «Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от её глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
— Натали?! — прошептал вопросительно его голос, и кто-то больно сжимал её руки.— Натали?!
“Я ничего не понимаю, мне нечего говорить”,- сказал её взгляд».
И приходится ли удивляться, что Наташа уже не будет слушать Соню, говорящую бесспорные, казалось бы, вещи: «Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой». У девочки, которой «отвели глаза», ответ на всё один: «Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли?.. Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю?»
Тем тяжелее для неё узнать правду. Если сначала она будет совершенно определённо пытаться оценить Пьера («Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд её спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для неё») и ждать его ответа, действительно ли женат Анатоль («Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого»), то затем случится и попытка отравления, и тяжёлая болезнь… Больше всего станет казнить себя она сама.
А о реакции Анатоля судить трудно. Изгнанный Пьером, он «взорвёт» его своей «робкой и подлой улыбкой», а затем уедет в Петербург.
А после мы увидим его, раненого, изуродованного, в лазарете при Бородине… Что это? Случайность? Или всё же взыграла совесть и он, не «числясь» неизвестно при чём, сознательно оказался среди защитников России? Ведь среди его пороков никогда не было тщеславия и «он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями».
Мне всё же хотелось бы поверить в его лучшие чувства…
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
"Оглавление" всех статей по "Войне и миру" здесь
Навигатор по всему каналу здесь