Вода попадала в рот, нос, уши. Я отчаянно размахивала руками, пытаясь хоть за что-то ухватиться. Как только голову скрывала холодная скользкая река, я делала яростные выпады вперёд, чтобы захватить воздух.
Мне 11 лет. Я в весенней разлившейся из берегов реке. Тону. Рядом никого. Как же мне страшно. Почему-то говорят, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами. Ну какая жизнь может пронестись в голове 11-летнего ребенка? Жизни-то ещё никакой особо не было. Дикий всепоглощающий ужас. Мама, мамочка, ты где?
Мы с подружкой поссорились. А у нее какая-то странная манера была, она в эти моменты переставала со мной разговаривать. Совсем. Могла идти рядом насупившись и молчать. Не отвечать на мои расспросы, шутки, убеждения заговорить. Полный игнор.
Страх
Это была весна. Конец марта. Солнце припекало, но было ещё холодно и снег растаял только проталинами. Нас взрослые девчонки позвали за реку (мы жили в селе, наша улица крайняя, рядом с сосняком и небольшой речушкой, вширь максимум метра три). Там они соорудили сетку на поляне, получилась волейбольная площадка. Чтобы дойти до цивильного мостика, нам пришлось пойти в обход. Мы немного потусовались со старшими. Надоело. В волейбол мы играть не умели, просто наблюдали. Пошли домой. Подружка – первая, я за ней. Чтобы не обходить зазря такое расстояние, она пошла по другому пути. Мы отошли от поляны на этот раз не так далеко. Реку преграждали полусгнившие доски, накиданные друг на друга. Летом мы спокойно проходили в этом месте. Подруга перескакивала с доски на доску и оказалась на другом берегу. Я следом за ней. Но вдруг гнилая доски предательски провалились подо мной и я бухнулась в воду с головой. Река разлилась и оказалась гораздо глубже, чем я думала. А я не умею плавать совсем. Хваталась за плавающие рядом доски и коряги, а они ни за что не держатся. Полная невесомость.
– Помоги мне, дай руку, – кричу я.
Она убежала домой. Не знаю, что в тот момент она чувствовала. Потом мы разговаривали на эту тему уже в более взрослом возрасте, она просто сильно, панически перепугалась.
Я не утонула. Меня спасли сразу две вещи. Куртка. Я до сих пор настолько чётко помню, какая она была! Двухцветная сине-красная, дутая, на синтепоне. Она просто надулась, как шарик и пока верхняя ткань не промокла, она держала меня на плаву. Доска. Я пыталась ухватиться хоть за что-то что было рядом и не находила никакой опоры. И вот она – частично гнилая, но ещё крепкая и она плотно сидела в земле. Я мертвой хваткой вцепилась в нее скользкими пальцами. И выбралась. Откашлялась и пошла домой. С меня ручьями стекала вода. Ноги тяжелущие от впитавшейся в шерстяные гамаши воды. Я шла по улице, оставляя за собой большие лужи. И вот я такой водяной открыла дверь дома. Мама увидела меня и ахнула. Перепугалась страшно. Она больше переживала за то, что я заболею. В марте ещё довольно холодно, а я насквозь сырая. Она раздела меня догола, высушила меня полотенцем, и натерла мое тело водкой (она хранилась в кухонном буфете на всякий случай, вот он и настал). Укутала меня. Ещё было светло, но я от внезапно нахлынувшего тепла, спокойствия, пережитого стресса и счастья, что я выжила, крепко уснула. Проснулась я только утром.
– Как ты себя чувствуешь? Горло не болит? Температуры нет?
Удивительно, но никаких признаков простуды. Я собралась в школу. Надела ту самую спасительную курточку на синтепоне. Она успела даже высохнуть, мама повесила ее над самой печкой.
***
Беспечность
Я вздрогнула из-за страшного грохота. Огромная ледяная глыба только что обрушилась сверху в одном шаге от меня. Холодок пробежал по спине. Я ещё минуту назад стояла на этом самом месте.
Я к тому моменту уже седьмой год училась в музыкальной школе. Начинала заниматься в деревянном здании. А потом нас перевели. Это было двухэтажное здание, без крыши (вернее, конечно, с крышей, но без шифера или какого-нибудь профнастила, без ската совсем). За зиму сверху по краям здания скапливались огромные сосулины с меня ростом. Их специально откалывали, когда они достигали большого размера.
В тот день была оттепель. Дело близилось к весне. Солнце крепко пригревало сосулины сверху, они переливались на солнце и таяли. В субботу уроки заканчивались раньше. Я сразу пошла в музыкалку. Но дверь оказалась ещё запертой. Пришла на целый час раньше. А мы, дети, любили приходить так. Можно поболтать с ребятами, которые также первыми приходили ещё до открытия школы искусств. Мы разговаривали, шутили, хохотали. Кто-то из нас вспомнил, что педагоги ругались, чтобы мы слишком близко не подходили к зданию.
Мы отошли буквально на пару шагов нашей кучкой ребят. Продолжили щебетать. И вдруг прямо за моей спиной – этот грохот.
– Уф! Тебе повезло, иначе «снег на башка бы попал», – ляпнул кто-то из ребят и расхохотался.
Это я сейчас вспоминаю и офигеваю. А тогда в моей легкомысленной подростковой головке ничего такого не промелькнуло пугающего. Мы дождались, когда придет кто-то из преподавателей, и вошли в нашу музыкалку.
***
Потерялась в пространстве
Я совсем не чувствую рук и ног. Я тела своего не чувствую, не то что уж ног-рук. Я его даже не вижу. Я невесомая. Не чувствую никакой плотности. Я вроде как есть, но меня нет. Такое бесплотное облачко. Остались только мысли.
Так, что со мной происходит? Только что я лежала на каталке в дурацкой больничной широкой ночнушуке. Ко мне подошла какая-то женщина. Сказала, что она врач-анестезиолог. Объяснила, что через 7-8 минут я усну. Ввела в вену на руке прозрачную жидкость в шприце. Больничная комната поплыла передо мной. Все почему-то стало заполняться мутным белесым зелёным цветом. Фигуры людей расплылась и исчезли.
Где я? Меня нет? Я же думаю сейчас о чем-то. Значит, есть. Тела просто нет. Я как-то легко передвигаюсь по какому-то квадратному коридору. Прямо, вверх, вправо, влево. Эти движения наполняют всю меня. Это и я есть я. Почему-то пришла мне на ум ассоциация с фильмом «Куб», где люди оказывались в каком-то замкнутом пространстве. Им нужно найти выход. И вот они идут по лабиринту комнат с препятствиями. У меня нет препятствий. Я просто иду туда, куда ведёт меня коридор. Я хочу выйти! Сколько можно? Когда это закончится?
Наконец, я слышу голоса. Не где-то впереди или сзади. Они словно обволакивают меня. Очень низкие. Мужские? Они говорят так медленно, что я не могу разобрать о чем. И ещё слышу лязг железа. Прямо такой низкий-низкий звук с эхом.
Когда закончится этот чертов коридор. Я хочу домой. Я хочу поцеловать дочку, которую увидела всего пять дней назад, я хочу банально поесть что-то вкусное, почувствовать босыми ногами песок на берегу речки. Я просто хочу жить. Сильно-сильно. Испытывая и счастье и переживания, ловить мелочи и бытовые моменты. Жить. Жить. Просто жить.
Счастье жить!
Свет. Я вижу свет впереди. Две четко различающиеся полосы света. Сознание включается, зрение обостряется. Это люминесцентные лампы, потолок, женщина в белом халате.
– Скажи что-нибудь, если ты меня слышишь-видишь.
Язык не слушается. Он как будто распух и заполнил весь мой рот. Но я пытаюсь сказать, что я вижу свет лампы, слышу голоса.
Получается нелепо и смешно. Я ни разу в жизни не видела себя пьяной (я не люблю алкоголь совсем). А тут я именно в такой состоянии и была. Только от наркоза.
– О! Все) Приходит в себя. Ты помолчи-помолчи. Ишь, разговорилась-то как. Лежи, отдыхай. Сегодня ещё дочку тебе не принесем, слабая ты ещё, кровотечение было. Завтра ее увидишь.
В тот момент я остро почувствовала счастье, от того что просто живу. От предвкушения того, что ещё не сделано, но обязательно будет, от того, что смогу вдыхать любимые ароматы, и морщиться от нелюбимых, чувствовать вкусы.
Думала ли я когда-то о смерти? Что вот сейчас раз – и все. Меня больше не будет?
Да, думала. Мне бывало настолько мучительно больно и беспросветно, что да, каюсь, размышляла. Жизнь моя, как зебра. Я то погружаюсь на темную полосу, то бегу по светлой. И когда мне темно, я думаю о ней, о смерти. Но всегда выбираю жизнь. Даже если кажется, что все хуже некуда, я знаю, что будет мне спасение там, дальше, впереди. На белой полосе. Жизнь – самый бесценный дар, который я получила от Вселенной. Пусть неоднозначная, трудная, порой больно ранящая. Но она у меня есть.