Согласитесь, сейчас давит абсолютно все: стресс из-за вируса, падение рубля, поправки, да и в целом слишком уж нервный человек стал. Сложно не запустить такое состояние. С нашей редакцией поделились историей о том, что бывает, когда запускаешь себя, и тебя запускают в стены психбольницы.
Желтый дом. Психушка. На постсоветском пространстве психиатрия всегда демонизировалась. Мол, в «дурку» попадают в двух случаях: если ты в край отбитый и не можешь отвечать за свои действия, либо в качестве «карательных мер», когда правительство хочет избавиться от неугодных. У взрослого поколения, людей 40+, сложился твердый стереотип: обратился в психиатрическую больницу – все, жизнь закончена. Твоя карточка в этом заведении – это черная метка. А у ребяток, которые родились в 21 веке, ситуация прямо противоположная. Если у тебя «беды с башкой», ты крутой. Ты особенный. Теперь ты можешь постить себе мемы про биполярочку и депрессию. Но при этом никто не обращается к специалистам. Ни первые, ни вторые. А это опасно. Это может привести к тому, что ты окажешься в отделении.
Однажды я оказалась в приемном отделении, приехав туда на скорой. Не до конца понимала, куда меня везут, но помню, что мама плакала, сидя со мной в машине. От скорой до отделения меня вели крепко держа, а у меня в голове не укладывалось, я ведь сама прекрасно дойти, никуда бежать не собираюсь. Но санитары держали крепко. Даже синяки остались на руках.
Стадия первая: прием и принятие
Приемное отделение – маленькая комнатка с конторкой. За конторкой сидит врач и задает вопросы. Имя? Фамилия? Сколько лет? В каком городе живешь? Где учишься? Сколько будет два плюс два? И все это очень мягких тоном. Будто ты маньяк, который может броситься, скажи тебе что-то не то. Подписываешь согласие на добровольную госпитализацию. В этот момент тебе наврут с три короба, только бы ты подписал. В ход идет все. И угрозы: не подпишешь сам, ляжешь по суду на 6 месяцев, и ласковые слова о том, что так будет лучше, ты просто отдохнешь две недели, и тебя отпустят. Санаторий государственного типа, так сказать. Стоят до последнего. Подпись поставлена. Тебя осматривают на предмет всяких увечий: шрамы, синяки, проверяют вены. Ты снимаешь все свои побрякушки и сдаешь в камеру хранения. Дальше идешь в процедурку: градусник, тонометр. К тому моменту до меня начало доходить, что происходит и куда меня оформляют. Давление 140, температура 38. Ногти обрезают под корень.
Следующая остановка – само отделение. Выкидывают с пакетом вещей, где тебя принимают медсестры. Шум, как на базаре. Вонь мочи и почему-то кислой капусты. И мокрого асфальта. Видимо, полы мыли. Сразу понимаешь, куда попал. Еще не видишь, но звуки выдают. Кто-то кого-то зовет, кто-то просто орет. В тот день смена была хорошая. Сестры, видя в каком я состоянии, пытались меня успокоить: «Не бойся, мы вот рядом, ты всегда можешь к нам обратиться, и вообще, мы тебя в обиду не дадим». Проверили все мои сумки. Забрали телефон, ручку, блокнот. Пояс от халата, шнурки из спортивного костюма тоже вытащили. Ложку железную. Чашку. Потому что она была керамическая. Такую нельзя, можно только пластмассовую. Шоколадку в палате тоже нельзя, но мне оставили. Сказали спрятать, чтобы другие не видели.
Посадили ждать, пока мне найдут кровать. А я начала осматривать отделение. 6 палат без дверей. Даже намека на дверной косяк нет. Кровати в коридоре. Всех новоприбывших кладут там. И у меня там тоже было место.
Первые два часа я плакала. И это нормально. Все плачут. Не важно, пришел ли ты сюда добровольно, подписал согласие или тебя засунули принудительно. Просто потому, что нервы не железные, а атмосфера безумия еще больше давит. Моя койка в коридоре была рядом с женщиной, которая лежала привязанная к кровати уже месяц. Она бредила, говорила о том, что вокруг ходят мертвецы, и призывала к покаянию церковных проституток. Я смотрела на ее давно не стриженные ногти на ногах, бесшумно плакала и не понимала, как я докатилась до жизни такой. Местные жители подходили ко мне: одни пытались познакомиться, другие просто глазели. От этого было не по себе.
Потом меня повели к врачу. Поговорили с ней о том, почему я здесь оказалась. И я опять плакала. Она заставила еще раз пройти меня через то, что привело меня к состоянию овоща, который просто смотрит в потолок и даже поспать нормально не может: проблемы в семье, предательство людей, которым я слепо доверяла, чувство вины, которое меня грызло, творческая импотенция при попытках все выплеснуть в искусство. Мы решили, что мне действительно нужна помощь. Прощаясь, врач спросила, что меня сейчас больше всего беспокоит. Беспокоило, конечно, многое, но в ту секунду я дико боялась возвращаться к своей соседке, которая была больше похожа на Бабу-Ягу. С того момента меня перевели в палату. Палату №6.
Стадия вторая: адаптация к психоактивной рутине
Тут, конечно, не как у Чехова. Мои новые соседи были самыми обычными людьми. Адекватными, спокойными. Встретив их на улице, общаясь с ними, вы никогда не догадаетесь, что они лежали в больнице. В основном в моей палате были люди, которые лежат тут, чтобы получить инвалидность, к примеру, по эпилепсии. Была девочка-суицидница, женщины с депрессией, была дама, которая уверяла, что ее упекли сюда родственники, а другую «менты по ошибке засунули».
Шестая палата была своего рода вип-палатой. У нас был собственный умывальник (где умывалось все отделение), были шкафчики не первой свежести и с полотенцем вместо дверцы, но в других даже этого не было. Существовала иерархия палат. Чем меньше номер, тем хуже состояние. Совсем плохо было людям, которые лежали в коридоре. Они были уже давно не с нами.
Свою первую ночь я провела спокойно. Даже так. Я спала без задних ног. Впечатлений хватило, знаете ли. На следующее утро я твердо решила отсюда выбираться. Банальное чувство самосохранения. Но для начала надо было позавтракать. Я никогда не любила манную кашу, но, когда у тебя из альтернатив только переваренные макароны с творогом, обычная манка станет манной небесной, я вам отвечаю. И дай бог тебе повезет, и ты попадешь за первый стол. Потому что там есть хоть какая-то уверенность, что тарелки мыли. На второй стол их сто процентов просто сполоснули, чтобы плюхнуть еще одну порцию. Чашка нужна своя. Потому что местные не вызывают доверия совсем. Ну, это те чашки, которые стоят у железного бачка с водой, из которого пьют все. Невозможно уследить за всеми, и иногда в этот бачок… скажем так, не только плюют. Поэтому у нас в палате была батарея бутилированной воды. Они были спрятаны, потому что бутылкой тоже можно убить, вы знали?
После завтрака – утренний прием таблеток. Лекарства дают три раза в день, и это время, когда выходит весь свет отделения. Туалет закрывают на замок, и шоу начинается. Выносят коробок, в котором пофамильно контейнеры с таблетками. И мгновенно образуется очередь больше, чем в первый день продажи айфонов. Таблетку в рот, запил, открыл рот показать, что проглотил. Особенно хитрожопым или тем, у кого было много лекарств, таблетки толкли и отправляли в рот порошок. За «станцией принятия колес» была очередь на уколы. Примерно там же была и арт-терапия, где рисовали друг другу йодовые решетки от синяков.
В будни, после завтрака и лекарств, был обход. Врач ходил по палатам и спрашивал о состоянии. После боевого клича санитарки, который возвещал о приходе врача, все прятались по палатам. Приводили себя в порядок, насколько это было возможно. В свой первый обход я натянула на себя выражение лица самого счастливого и здорового человека и бодро заявила, что у меня все замечательно, и вообще мне как бы пора домой. Я думала, что, если врач увидит, что со мной все в порядке, он сразу же отпустит. Наивная. Мой план провалился с треском. Если оказаться в этой больнице проще простого, то выйти отсюда – тот еще квест. Мне сказали, что они очень за меня рады, но вписывать ближайший месяц не собираются. Нельзя. Анализы надо сдать, психокорректирующий курс пройти, потом еще анализы, и так далее. А там еще праздники новогодние, в которые все отдыхают (ага, поступила я в канун нового года), короче, не светит мне ничего. Как обухом по голове. Перспектива провести тут еще один день совсем не радовала. Помню потом меня всей палатой успокаивали.
«Да что ты, дай хоть кости обсосу»
Каждый вечер приносят передачки. Вкусняшки, которые от родственников больным. И тут строгий фейсконтроль. Есть передачка – проходи, ешь. Нет – иди гуляй. По блату проходили только «работники», подсаживались и могли что-то свободно взять из твоего пакета. Вообще, это все действо, наверное, самое отвратительное, что может быть. Ты сидишь в «клетке» столовой, а на тебя из-за прутьев смотрят голодными глазами те, кого не пустили. Я никогда не забуду фразу, которую услышала во время одной из передачек: «Да что ты, дай хоть кости обсосу». До сих пор в дрожь бросает. С передачек выносить ничего съестного нельзя. Проводился досмотр. Но мы как-то умудрялись. Бесформенные халаты и лосины были нашим «боевым костюмом».
Занятий в больнице немного: спать, есть. Читать книги, если можешь. Будешь хорошо себя вести, врач может разрешить тебе бумагу и карандаш. А я себя хорошо вела. Писала всякие зарисовки, рисовала скетчи, хоть и рисовать я совсем не умею. Где бы как не больнице я бы осилила почти всю «Войну и мир» (второй эпилог не пошел никак, сорян)? Прочитала полностью «Тихий дон» и выучила стихи из личного списка. На воле точно бы сил на это не хватило. Когда было совсем скучно, читала стихи вслух, будто я на сцене.
После очередного «нет» от лечащего врача на мою просьбу выписать, я смирилась. И со словами «надо учиться выживать, девочка моя» начала приспосабливаться к жизни. Завела себе желтую пластмассовую чашку, внесла вклад в «водную батарею», научилась попадать за первый стол и впитывала местные порядки.
Стадия третья: «Да, ты в психушке, но это не повод сходить с ума»
Понятное дело, на отделение почти в 70 человек двух санитарок было катастрофически мало. Поэтому была распространена практика, когда больные выполняли поручения типа помочь донести еду, сервировать столы, помыть полы. Помогали с лежачими больными. Таскали кровати, клали на вязки (привязывали, чаще всего к кровати). Конечно, не бесплатно. Валютой были сигареты, нормальный чай и всякие разные привилегии. Для людей, которые там живут, это один из немногих способов разнообразить свою жизнь. Да, есть такие больные, которые находятся в отделении постоянно. Это выпускники специализированных дет.домов и бабушки, которых отдали на попечение государства. В моем отделении были люди, которые жили в нем 20 и 30 лет. Каждый раз, когда я об этом думаю, мне становится страшно. Я месяц с трудом пережила, а люди живут годами.
Встречи с родственниками — это самое тяжелое в эмоциональном плане. Причем не только для больного, но и для посетителя. Особенно, когда у вас в отделении карантин. Ты можешь общаться только через полуоткрытое окно, и времени у тебя в обрез. Прижимаешься к этому не самому чистому стеклу лицом, только чтобы услышать, что тебе говорят родственники. И иногда опускаешь глаза. Чтобы никто не увидел, как ты плачешь. Потому что плакать лишний раз нельзя. Врач может посчитать это причиной оставить тебя на больший срок. Плакать ты можешь тихонько у себя в палате. Чтобы никто не видел. Честно признаюсь, ближе к выписке я все-таки не выдержала. И разревелась, умоляя маму быстрее меня отсюда забрать. Хорошо, что та медсестра, которая была рядом, меня любила и отнеслась к моему эмоциональному взрыву с пониманием. Мать тоже частенько прятала свои слезы, чтобы лишний раз меня не расстраивать.
Мне очень сильно не хватало домашнего комфорта. Нет, я не могу назвать себя неженкой, но ходить в туалет, когда соседка по унитазу интересуется, что именно ты делаешь, не особо воодушевляет. И мыться нормально раз в неделю тоже кайфа не доставляет. А кровати? Сначала у меня была относительно удобная. Потом меня переложили на новую. Вот там я чувствовала себя как принцесса на горошине. Приходилось подкладывать все, что только можно, чтобы решетка корпуса не давила тебе на ребра, потому что матрасы худые. Если бы просто простынку постелили, толку было бы примерно столько же. Врач перед выпиской, увидев мои синие ноги, спросил, кто меня бьет. А никто, просто я на решетке спала.
Единственное, что помогло мне сохранить рассудок – соседи. У меня они в основном были адекватные, хорошие люди. Мы смогли поговорить, наверное, обо всем на свете. Причем никогда не скандалили и не агрессировали. Каждый готов был выслушать аргументы другого и привести свои. А если были какие-то перебранки, то это лишь из-за особенности психики оппонентов, мы это быстро пресекали. Психушка учит терпимости. Благодарна женщине, которая лежала рядом. Остужала мой пыл после очередного отказа врача, кормила конфетами, когда дело было совсем плохо, давала советы, и очень дельные, между прочим. Освоившись, я помогала новичкам. Тем, кто попал сюда впервые и тем, кто по факту не имел диагноза.
На своем опыте поняла: в таком месте очень важно найти людей, которые подстрахуют, объяснят, что тут происходит. Людей, которые скажут: «да, ты в психушке, но это не повод сходить с ума».
Нет, я не состою на учете. В современной психиатрии нет такого понятия в принципе. Да, оно было. До 1993 года. Да, действительно, если тебя ставили «на учет», это было фактически пожизненно и сильно усложняло тебе дальнейшее существование. Сейчас «психиатрический учет» делится на два типа: консультативно-лечебная помощь и диспансерное наблюдение. Первое – абсолютно добровольно. Каждый раз, когда ты приходишь к врачу, ты подписываешь согласие на медицинское вмешательство, четко оговариваются методы помощи: если ты откажешься от приема лекарств, никто заставлять тебя не имеет права. Если вдруг ты решил, что больше помощь психолога/психиатра тебе не требуется, ты просто больше не обращаешься в больницу, никто искать тебя не будет. Вся информация о твоем состоянии останется лишь в стенах местного психо-неврологического диспансера. Через год твоя карточка благополучно отправляется в архив. Решения со всякими бумажками-справками решается сугубо индивидуально, врачебной комиссией. Как в принципе и у всех. Если ты адекватный человек, никто топить тебя не будет. Проверено.
Второе – сложнее. Диспансерный учет – это тот случай, когда у тебя тяжелое и опасное заболевание, неустойчивое состояние, и ты нуждаешься в регулярном наблюдении специалиста. Тут ты можешь напороться на сложности, типа проблем с выдачей оружия, водительских прав и далее по списку. Сюда могут отправить и недобровольно. По факту, диспансерный учет значит лишь то, что ты должен регулярно показываться врачу, а там уже по ситуации. Раз в 5 лет тебя могут снять с этого учета, после прохождения комиссии.
В день выписки была вся как на иголках. Считала минуты. Прощалась с соседями. Тайно обменялись контактами. В проходной отделения меня едва не посчитали за новоприбывшую и начали заново оформлять. Слава богу, медсестра вовремя пришла. Когда за мной приехали, я даже толком не одевалась. Натянула сапоги, накинула куртку и уже была готова к выходу. Почувствовала хруст снега под ногами, свежий воздух и расплакалась. От облегчения, наверно. Что я больше не буду спать на этих жестких кроватях, после которых у меня синяки были на ногах, как будто барабашка меня избивал, что буду есть нормальную еду, что смогу по-человечески помыться и сходить в туалет в одиночестве, а не под присмотром всего отделения, поем той еды, которая мне нравится, пойду туда, куда и когда хочу.
То место, в котором я побывала, не самое приятное. Но это последствие неправильных решений. Профукала момент, когда надо было обратиться за помощью, боялась, пожалуйста – получи-распишись. Я не бросалась на людей, не бегала голая по улице, я не псих, у меня не беды с башкой и не шиза. Как и у вас. На меня просто свалились проблемы, с которыми я не справилась. Не думайте, что это далеко, и избежать этого так легко. Я не жалею, что туда попала, ни в коем разе, многому научилась и поняла. Но все же, лучше не иметь такой опыт. Сразу пресекать на корню. Если все еще боитесь идти в государственное учреждение, есть частные специалисты. Помните, все болячки от нервов.
Автор иллюстраций: Анастасия Мясникова