Почему "множественное многообразие"(multiplicity of many folder, multiple variety of multiplicity of many folder) только определение бытия, но не оно само по себе, то, что понятно само по себе? Просто и не просто потому, что уже Авиценна( Ибн Сина),– у которого, по крайне мере, начиная со второй половины 12 века, кроме Аверроэса, и иных, веками училась, и, с которыми спорила, преобразовывая в аверроизм и "августиннизирующий аввиценнизм" и их разнообразные производные, западная схоластика Средних веков, и училась не только медицине, но и Аристотелю, пока тот не был, как и Платон пере открыт, и, в отличие от Платона, скорее, пере закрыт в Ренессансе, – твердо знал, можно спросить, – а есть ли множественное многообразие? И, получить в ответ на этот вопрос, словосочетание: "множественное многообразие", – может быть так же нелепо, и по отношению к чувству языка, как и получить в ответ слово "качество", на вопрос, – а есть ли качество? Тогда как, странным образом, в ответ на вопрос: есть ли бытие, слово "есть", не звучит столь же курьезно. (Whereas, in a strange way, in answer to the question: is there being, the word "is"((it (there)) is) does not sound so curious.) С чем, еще раз, можно встретить тезис бытия Парменида, – что вновь будет провоцировать известной тавтологией, что может быть столь незаметна, в таком ответе, на такой вопрос, - бытие есть, небытия нет. Как бы там ни было, бытие, может быть, по ту сторону от родов и видов, и любых категорий, самой всеобщей науки, ибо ответить на вопрос, есть ли род,- словом "род", – так же абсурдно, как и ответить: словом, "вид", и таким же образом, бытие, по ту сторону всех возможных исходно изначальных категорий. Бытие, в этом смысле, может быть, или могло бы быть, скорее, синонимом слову "да"(“yes” (“it is”)), в таком сходном употреблении этих слов, чем словам: род, вид, видовое отличие или привходящая акциденция видового признака. Просто и не просто потому, что, «бытие» – это отдельное слово, что может значить само по себе. Знаменательно, таким же образом, и действительно, может быть, то, что мы, каким-то образом понимаем бытие, до знания о нем, когда спрашиваем о чем-либо, или даже о нем самом, есть ли оно. Итак, множественное многообразие, это два возможных субстантивированных прилагательных для сокращения книги бытия гегелевской Науки логики, и ближайшим образом к концу этой книги, мера, или, если ближе к середине- число. И как, такие, эти два слова, а вернее, как такая мера, это, может быть, видимость сущности, любой. Если же взять его определение, ближе к самому началу книги Бытия упомянутой Науки логики, в виде качества, то, видимо, это качество – множественности. Но вообще говоря, справедливо, и теперь, может быть, сказать, что, если такое определение и может быть, то скорее – это философски-математическое определение бытия, что может быть не понятно само по себе, но постулироваться известным образом, коль скоро, и, исходным горизонтом которого может быть математическая теория множеств. Хорошо. Это, тем не менее, может быть и просто и не просто спекулятивное (в себе) определение бытия, которое само по себе, ведь не исчерпывается, таким образом, исключительно абстрактными понятиями, коль скоро, может быть упомянуто и чувство языка. То, что можно спросить, откуда у нас такое чувство, почему наша культура обращения со словами и знаками, такова, что может и воспитывать такое чувство, не меняет сути дела. Но и по тому же мотиву, вдумавшись в это определение, бытие – это множественное многообразие, может стать ясно, что из всех возможных абстрактных определений, оно может быть ближайшим, подходящим к статусу сокращения, не только для книги "Бытие" "Науки логики" Гегеля, но и любых таких возможных книг. Ибо в себе, множественное многообразие может мыслиться неисчерпаемо. Просто и не просто потому, что это определение может быть самоочевидно в себе, но не всегда для всех нас. В известном смысле, это и есть складка неисчерпаемости, и таким образом не тождественности, в том числе, и ни одному из возможных понятийных и спекулятивных определений (в себе и/ или для себя), состояния, по ту сторону от чего бы то ни было, и смежности, со всем, что бы то ни было, что есть и не есть, и потому, складка, и необходимости, и необъятности, и возможности, и случайности. В этом смысле множественное многообразие превосходит их все просто и без затей, просто и не просто потому, что само по себе и есть такое превосходство. Сначала качественное, ибо это и всевозможная множественность таких определений, затем и количественное, просто и не просто потому, что это их всевозможное многообразие. Как такое, это всевозможная мера. Что не исчерпывается какой-либо одной такой мерой, но есть некое состояние постоянного выхождения к всевозможным мерам, что предварительно превзошло их все, подобно тому, как ведь и действительно, бытие известно до его понятийных определений, да и вообще какого- либо знания о нем. Здесь, «всевозможное» синим бесконечности, или скорее неограниченного возрастания, коль скоро, и действительно неограниченно возрастающее множество сосчитано, но его невозможно перечислить, перебрать. Все способы перечисления таких неограниченно возрастающих множеств, это функции, например, Н+1 или Н+1* Н, которых известным образом не существует. Бытие не сосчитать, не перебрать, не перечислить просто, оно не делиться на сущее без остатка, но может быть число или, скорее, философская мера его сущего: всевозможное множественное многообразие разнообразно разнородного, что, очевидно, превосходит всякую данную границу меры и меру. Но не само по себе. Само по себе количество никуда не выходит, машина Тьюринга движется только по либидо математика, как и любая такая абстрактная. Электронные компьютерные устройства работают, словно на нижней страте такого движения, на электричестве. (Множественное многообразие разнообразно разнородного в производстве, расширении, сначала однородной, а затем и разнородной вероятности, и затем производство желания, что и есть реальность его удовлетворения предметами такого производства, видимо может быть достаточно исчерпывающим определением бытия для существования, в том числе, и человеческого существования.) С последними, - спекулятивными определениями (будут ли они в себе или для себя, эксплицитно развернуты),- впрочем, действительно, не все так просто. Как и с тем что "не есть". Но, ведь, в ответ на вопрос,- есть ли множественное многообразие? – легко получить ответ, "нет", оно не есть, не существует, подобно тому, как не существует и геометрии, в ее абстрактных определениях, и не для кого либо, но для возможного позитивиста, что кажется, как наивный материалист должен был бы мыслить геометрию существующей. "Все" мол "есть геометрия", если не физика. Спекулятивные определения, это не просто застывшие в себе, отлитые из стали, формы. Но скорее, пролиферирующие распределения в производстве смысла диалектического многообразия, множественности мыслительных определений существующего бытия вещей и людей. Просто, и не просто потому, что на вопрос "что есть", можно ответить любыми определениями, любых категорий. И вопрос этот можно задать к любому из них: "что есть количество", например. Так же, как и получить ответ на соответствующий вопрос о том, что они не есть. Но бытие это и не субстанция. И ровно по тому же лекалу, может быть, которое было показано, выше. Некое впечатление о таком диалектическом мышлении можно было получить и из вышесказанного, исходя из известной диалектики формы (логической и грамматической) и содержания (смысла) высказывания. Нигде, ведь, ближайшим образом, не написано звездами на небе, что мыслить стоит только по лекалу, впрочем, как не написано, что грамматические или логические примерки и размерности, форм предложений– сочленений слов, это лекала. "Холодок", что может пронзить в этом отношении, что может возникнуть в виду погружения в рефлексию сути дела мысли, что влечет за собой и сама собой, часто в неизвестность, и без всякого ощутимого основания, скорее всего, можно конечно исключить вопросом, а зачем эта языковая игра, какова ее, прежде всего, социальная и экономическая функция, можно ли указать на ее границы, условия истинности или ложности ее высказываний, каковы основания или условия, в том числе, и значимости ее правил в ситуации, значимости, задавать вопросы и получать ответы, и значимости правил следования любому ее правилу, и какова сама такая ситуация? На все, и эти вопросы, можно получить исчерпывающий ответ. Впрочем, иногда простым указанием на неисчерпаемость и необъятность. И, таким образом, единственным возможным средством избавиться от возможного морока и миража, иногда, если не часто, оказывается практика. Бойкот или забастовка, выход из игры. Что ведь таким же образом, когда-то были изобретены с шагом в неизвестность. Мышление, коль скоро, это может быть теория, поэтому, верно может быть сказано, это, во всяком случае, если не болеть, в особенности, высшим или низшим, форма практики. Верно. И, все же, для лакея, может быть, нет героя, для безумца, может быть, нет мыслителя. Повод, как раз, быть может, сделать из любого лакея- героя, а из любого безумца- мыслителя. Бытие- это, может быть, подобие, взятое из продуманных афоризмов. Этому последнему тезису, ведь, таким же образом не будет противоречить, по сути дела, и часто задумчиво забавное искание, за спекулятивными определениями, некоей вполне конкретно осязаемой вещи, с которой де они непосредственно лепятся. Ибо сказать: качество- это мед, значит высказать афоризм.
И действительно, если даже множественное многообразие- это число, то в каком бы языке программирования, такое число - «множественное многообразие», могло бы быть значением числовой переменной, какого-либо типа чисел? И что за функция могла бы запустить такую переменную в дело? Ближайшим образом, никакая такая ни переменная, ни функция, не существуют. Тогда как, тем же, ближайшим образом, едва ли не любой программист любитель может удостоверить, что такое словосочетание легко может быть значением переменной строки, строковой переменной. И разве что, вселенский компьютер, некая переменная числа некоего типа, языка программирования которого, принимала бы все множественное многообразие сущего, во славу учения Пифагорейцев и гностиков, мог бы поправить дело. Быть значит быть множественно многообразным - это метафора. Но разве мы и без того не множественно многообразны по телу (органическому составу его структуры и функций, – не говоря уже о многообразии атомов и молекул, –частью которых может быть функция «есть», питаться, как и функция размножения, и, каким же тогда образом, функций, «дел» может не быть), и разве что по делу, все еще, не таковы? Издревле же, вопрос о бытии, как таковом, или о том, что есть сущее в целом, был границей, в том числе, логики и физикой с метафизикой, и той, с теологией, а этой последней, и со стихами Корана, что читал и чтил, знал наизусть, с ранних лет, Ибн Сина. Вопрос о том, есть ли бытие или о том, что оно есть, таким образом, может быть собственно философский, а не вопрос в исключительном ведении науки, коль скоро, бытие, это не вещь, о которой можно спросить есть и она, и если есть, то какая такая. (Объяснение видов научных вопросов. Логика, Книга знания.) И, коль скоро, могут быть разные способы бытия вещей и людей, такие, как постоянство и изменчивость, к слову, математических объектов и движущихся физических тел, что, все же, сбываются, и потому, бытие может по-разному относиться к различным многообразиям, пусть бы и в одном и том же смысле. Сущность и существование, это, могут быть, разные степени одного и того же смысла бытия (незыблемости пребывания) в отношении к сущему. Одна такая степень (отношение) может быть необходима и постоянна, тождественна, вторая случайна, изменчива и многообразно различна. Хотя и можно сказать, что смысл бытия субстанции - это постоянство присутствия, но существование субстанции может быть случайно, но именно, в этом смысле, мы и спрашиваем: есть ли она? Есть ли какая-то причина у этой вещи. Даже многозначные логики современности не слишком манкируют различием функции и переменной. Сущность и существование различны. Иначе говоря, бытие относиться к различным многообразиям в одном смысле, но в разных отношениях, и понятие о таком отношении, можно назвать подобием. Но разве ответить подобие, на вопрос: есть ли бытие, – не будет столь же наивно и смешно, как и в остальных случаях, например, отвечая: тождество или различие? Не будет ли этот ответ, простым продолжением вопроса, что есть бытие…, не есть ли бытие - подобие?
Видимо калька, с которой считывалась в сокращении учения Ибн Сины, теория познания в метафизике, в том числе, и Средних веков, со временем могла иметь и такой вид:
Существуя, видимо, лишь в божественном уме, для которого сущность и существование совпадают, сущности не существуют для нас, сами по себе, но только в виду существующих вещей, людей и сущих, от которых мы их абстрагируем в виде понятий, отражая: в чувстве, в душе, уме, их свойства. И что могут быть не только чувственно воспринимаемы, но и постигаемы умом, что в известном смысле, и не чувствуется, и не вообразим. Бытие же, само по себе постигается исключительно разумом и вне всяких описаний и определений, видимо, интуитивно, и всегда уже понятно. Индукция, с какого- то времени, никогда не могла предшествовать дедукции в порядке иерархии сущего. И разве что, в конце концов, и что имеется у Канта, бытие – это пологание определений вещи самих по себе, но никогда не реальный предикат вещи, и, видимо, прежде всего, (бес)полезный предикат, никогда ни полезный, но бесполезный предикат. Сказать, что вещь есть или нет, ничего не добавляет к реальному знанию о ней, к знанию о том, что она есть и какая такая она?
И все же, есть ли бытие? Может быть. Не потому ли онтология возможна лишь как феноменология, что сама только о возможностях? Если же есть, то что оно есть, если может быть, то, что оно может быть? И не потому ли еще бытие может быть множественное многообразие возможностей? Отчего же, тогда оно- событие? Не от того ли, что в собственном смысле может быть только оно? И иначе не избежать минимально необходимым ближайшим образом, трюизма, абсолютно формальной тавтологии, А=А, о том, что есть – есть? И что же это то, что сбывается в событии: бытие, само событие или то, в чем сбылось событие? Сущее? Не от того ли, сущее есть только благодаря бытию, но без сущего бытие – это ничто? Можно ли избавиться от этого примечательного хождения вокруг да около двусмысленности возможности, что в одном смысле, все только больше и что никогда не становиться действительностью, и, в другом смысле, невообразимой мощи, что просто не может не быть действительностью, настолько оно могущественно и потому абсолютно необходимо?[1] И тем не менее, и в последнем случае, бытие, все же, может быть, по меньшей мере, или мощами, что, всегда уже превосходят всякое преобладание, или, как раз, невообразимой в актуальности настоящего, физической силой или энергией? Почему память о бессмертных, но ушедших, может быть сильнее и прежде действительностью, чем любая иная энергия?
Наш возможный ответ может быть, прост, если и может быть альфа и омега, во всех эти спорах и вопросах, то это общественное бытие.
Общность и известная пустота этого чистого понятия, категории, вполне достаточны для абстрактной мысли, что все еще стремиться держаться, хоть какой-то науки философии, помнить о индивидах сущего, и при этом не чуждаться афористичности истины, поэтическая красота которой очевидно, скорее всего, многообразно развертывается в художественном искусстве и мифе. И потому, далее, только известная материальность общественного бытия, может быть для нас путеводной звездой в неисчерпаемом многообразии тропов языка, плутание в которых столь неумолимо и немыслимо близко к безвозвратному заблуждению. Философия может быть на границах всех форм общественного сознания и, вообще говоря, быть может, прежде всего, единственно живое среди них, коль скоро, это мудрость мысли, что не бесполезна для жизни, пусть бы даже она и не была бы высказана понятийно.
Но разве учить жизни, что ведь не может быть настолько глупа, чтобы учиться самой себе, оно самости бытия, может быть разумным предназначением философии, даже если это философия Платона, что ведь видимо одним из первых понял, что жить хорошо, но хорошо жить еще лучше, блаженно, в стремлении к благу? И не потому ли иначе, закрыть эту ветку можно было только исходя из мысли, что не только пресуществляется такой практике революционной мысли, но и самой практике, практике социальной революции к действительной свободе и свободной истории? Вся прежняя философия оказалась исчерпана. Что вовсе не повлекло сразу же ее исчезновение, напротив, как и, возможно, в случае искусства, что уступило свое первенство среди способов совершения истины- науке, философия во всех прежних формах и их многообразных смешениях, может все еще долго блуждать в них, между прочим, и биться о рога весьма большой возможной дилеммы, в том числе, и вида различия, идеального и материального, если не бытия и сущего, сущности и существования. Но время, а главное мы сами, можем быть, неумолимы, ее место отныне занято кибернетикой и программированием. Исходя из самых разумных исторических форм философии как метафизики, и, если такое сравнение все еще может быть востребовано, это большая база данных, снабженная множеством предметных указателей самого разнообразного толка, что стремятся в равных объемах, объять весь ее состав в достаточно конечных по числу, пунктах, классификаций и упорядочений. Инвентарь, что всегда уже, встроен в революционное произведение индивидов, закон производства которых может быть настолько не определён априори, что являться одновременно, и моральным законом, чем-то неограниченно возрастающим, и всякий раз, вполне конкретным пределом, за который невозможно преступить. Метафизика присутствия еще и потому может быть, исчерпана, что бытие, которое понятно само по себе, как первое сущее, может быть таким, каким оно сотворено, так понятным. Может не быть, все то, что нельзя творить.
"СТЛА".
Караваев В.Г.
[1] Можно, много рассуждать о том, есть ли Пегас или нет, но, видимо, когда кричат Пожар (Fire), нет необходимости, как раз, еще и в слове «есть». It is fire there. Просто и не просто, потому что для сущего, чье бытие есть забота, которая в самом существовании такого сущего пресуществляется в понимании бытия, и именно, в понимании бытия, как бытия в мире, такое означивание может быть бессмысленно, ибо бытие теперь и есть пожар, на пожаре. И иначе, почему бы генетикам, теперь, не скрестить лошадь с птицей, чьи крылья могли бы быть масштабированы? И скорее в какой-либо компьютерной игре? Все, это, впрочем, не исключает того простого и не простого обстоятельства, что и философские теории бытия и фантазии, генетиков и программистов, что могут разделяться многими, могут обязывать на ту или иную онтологию. И разве что вес обязательства может быть различным.