Кажется, что детство - это радостно, ярко, звеняще. Но в детстве тоже бывает грустно.
Помню: лето, я сижу во дворе на карусели одна. Не знаю, где подружки. Может, еще не вышли, может, мама позвала обедать, может, сначала надо помыть полы и тогда выпустят, может, зашли воды попить.
Из окон большого пятиэтажного дома с непослушными шторками громко поет Пугачева про золотую карусель. Не все слова понятны, но про золотую карусель понятно, потому что вот же она, желтая, а значит, золотая, я как раз на ней.
И сердце, маленькое детское сердце, сжимается от грусти.
И я перебираю ножками по песку по часовой стрелке, а потом против. Песок забивается в сандалики, но я не останавливаюсь. Смотрю в окно, под ноги, разгоняюсь сильнее, чтоб голова закружилась и грусть ушла, останавливаюсь, перевожу дух, трясу ножками, чтобы вытряхнуть песок, замечаю, что подорожник с коленки слетел. Снова смотрю в окно. А Пугачева все поет. Непослушные шторки обнимают соседние окна и любопытно заглядывают внутрь чужой квартиры.
И наверное, очень хотелось тогда заплакать. Но детство же, лето, подружки вот-вот выйдут, в «слепую курицу» наверняка будем играть на выбивалке для ковров и ногти клеить из розовых цветов - нельзя плакать.
Но можно потом, через много лет. Глаза сами станут мокрыми, потому что иначе не получится: случайно услышится Пугачева, и всплывет этот детский момент с каруселью, ножками в сандаликах и большим домом с открытыми настежь окнами.