(воспоминания о деревенском детстве)
В детстве на лето меня отправляли в деревню, к бабушке Моте... Я была худенькая, ела плохо и мама хотела, чтобы я поправилась на деревенских харчах, под присмотром бабушки.
В Правобережье Волги, на холмистой местности, затерялась деревенька в две улицы — Новосильцево... Бабушка жила с семьей своего сына, моего дяди — Максима. На ее попечении было трое внучат: мои двоюродные сестра и два брата.
Мы жили тоже в селе, но в левобережье, село было большое, несколько магазинов, районная больница, школа, куда съезжались на учебу с соседних деревень, и жизнь у нас была приближена к современности...
В Новосильцево сохранился прежний уклад, и мне было всегда там интересно наблюдать за жизнью людей.
У бабушки был шатровый дом. Очень похож на этот, что на рисунке...
Конечно, был полон двор скотины: корова, телята, овцы, лошадь, куры, гуси... Позади дома — огороды...
Воду на полив нужно было носить с речки, которая была под горой...
Утро в деревне начиналось тогда, когда мы, дети, еще спали. В 4 часа утра доили коров, выгоняли скотину в стадо, тетя Галя ехала на дойку в колхоз, дядя Макся угонял стадо, он был пастух, дом оставался на бабушке.
Дети вставали, завтракали как правило, блинами, оладьями, обязательно с парным молоком... или пирогами, на которые бабаня была мастерица...
Она и хлебы в русской печи такие пекла, что к ней со всей деревни приходили затем, чтоб показала, как печет. Она не секретилась, рассказывала, но... мы знаем, что много от стряпухи зависит.
Бабушка была молитвенница, правда, молилась рано утром и поздно вечером, когда мы, дети, спали. В те года веру прятали...
Хлеб, который она пекла, назывался подовый...
ПОД — это нижняя гладкая часть топки в русской печи.
После того, как дрова прогорали, угли отодвигались, и на этот под выкладывалось сформированное в шары густое тесто. Устье печи закрывалось заслонкой и за счет сохранившегося в сводах глиняной печи жара происходило выпекание хлеба. Шары растекались, и принимали такую форму... Хлеб был ароматный! Тут свою роль играли дрова, сорт глины для печи, умение замешивать тесто, его состав. У бабушки всегда сушился хмель для закваски...
Хлеб всегда резал глава семьи. Когда садились обедать или ужинать, бабаня подавала дяде Максе ковригу хлеба и он отрезал всем по ломтю хлеба. Ломти - то были такими, что взрослый наестся!
У детей, у каждого, было свое поле деятельности... Сестра Вера, убиралась в горнице, трясла половики, мыла пол, поливала огород, носила обед отцу, когда он пригонял стадо к водопою...
Мальчишки убирали двор, хлев, задавали корм скоту, умели запрячь лошадь, встречали скотину вечером, загоняли во двор, поили...
Все вместе под руководством бабани пололи огород, возили и складывали кизяки в пирамидки.
Кизяки — это высушеный навоз вперемешку с соломой, его используют как топливо, для топки печи.
А так их хранят...
Никто не был без дела.
Дом состоял из передней, где стояла кровать хозяев, махонькой спаленки без окна, где спала бабушка, спальни, где спали дети, и из горницы с чуланом, где за матерчатой занавеской было царство бабушки. Туда выходили устье и шесток печи... А сторона с печурками и лежанкой была в горнице.
А лежанка так же, как на фото, выходила в горницу. На лежанке всегда стояла квашня...
Горница выглядела так примерно, даже два окна в ней именно так были расположены:
В горнице, как на фото, были только лавки вдоль стен, длинный самодельный деревянный стол ( дядя Макся был хороший плотник) никакой скатерти не было. Каждую неделю Вера и бабушка скоблили его ножом, который называли "косырь")))
По сторонам стола стояли скамейки, тоже самодельные. Окошки всегда были открыты, и выходили они в огород . Стены были бревенчатые, ничем не оклееные...
Обедали и ужинали всегда все вместе. Куски не таскали, это не было заведено. Дядя Максим, когда была не его череда пасти, всегда обедал дома. Садился за стол первым, звал всех обедать. Дети садились на лавки по бокам стола, хозяин во главе стола, хозяйка справа, а бабушка напротив хозяина, ближе к чулану.
Летом в деревне мясо почти не ели. Скотину резать начинали к осени, когда собирали детей в школу. Тогда резали, мясо сдавали, а на вырученные деньги покупали школьную форму и принадлежности...
Когда я гостила у них, бабушка старалась зарезать курочку, и варила душистую похлебку с пшеном, и домашнюю лапшу с куриными поторошками. Мясо нарезалось мелкими кусочками, клалось в большое блюдо, затем в него наливали похлебку и ставили на стол. Ели все из одного блюда, деревянными ложками, которые клали на ломоть хлеба и несли ко рту...
Когда похлебка была выхлебана, дядя стучал ложкой по краю блюда и говорил: " Мясо таскать!" И все принимались брать мясо...
Если кто-то из детей потихоньку, хлебая суп, подцеплял кусочек мяса, дядя молча облизывал свою ложку и щелкал хитреца по лбу! Я всегда боялась что зачерпну похлебку с мясом, ведь ложки были большие, а я была маленькая, младше всех детей, а блюдо стояло в середине стола, и когда я черпала, я не видела, что попадало в ложку...
Часто бабаня варила белые щи, без мяса, без томата, без зажарки... просто капуста, лук и картошка. Забеливали такие щи сметаной...
На второе были всегда каша пшенная на молоке, томленая в печке и картошка, залитая сливками и тоже томленая в печи. Еще на столе бывал лапшенник. Это домашняя лапша, залитая молоком с яйцами и приготовленная в печи... Ух и вкусная!
Пили молоко, воду, квас... Чая никогда у них не бывало... Они это баловством считали. Всегда к обеду дергали на огороде лук головки с зелеными перьями, рвали огурцы... Это у них я научилась разрезать огурец пополам, чертить на нем кончиком ножа сеточку, солить и тереть половинки друг о друга. А потом есть...
Когда мы с Верой носили обед дяде, то он всегда состоял из хлеба, бутылки молока, закрытой пробкой, сделанной из газетки, яиц и лука. Когда дядя Максим садился есть, чистил себе и нам по яйцу, солил свое яйцо круто солью, ел и припивал молоком. А луковица у него в зубах так хрустела, что и мне хотелось ее укусить.
Я у яйца ела только белок, и дядя Макся говорил, что на меня только харчи зря переводить.))) А Вера ела свое яйцо не торопясь, по-взрослому, посолив и запивая молоком.
Никогда не было никаких конфет... Из сладкого — только пироги и варенье, которое было у бабушки под замком. Иногда она разводила ложку варенья в воде и давала нам по стаканчику. Мне старалась положить варенья чуть побольше, на что один из братьев укорял бабаню: " Э-э-ээ, баб, Светке-те боле!" А бабаня грозила ему полотенцем и говорила: " Да ты поглянь на себя-то, стрешник, у тея морда, то гляди треснет, а она — в чем только душа держится — тенето!"
Тогда брат в отместку меня пугал рассказками про "летунов". Вытаращит на меня свои белесые глаза в сивых ресницах и говорит: " Ну погоди, городская, пойдешь вечером с Веркой в уборную, он, летун-от, и прилетит к нам на двор! Поглядишь у меня!"
Я хныкала, а Вера гнала озорника от меня и успокаивала: " Не бойся, нет никаких летунов..." А "мститель" из-за двери выглядывает и дразнит: " А вот увидите, как шар-от огненный полетит, да как рассыплется! Это — он самый летун и есть!
С этим братом мы ходили на речку ловить огольцов... Реки там маленькие, метра два в ширину и мелкие, по колено. Но вода в них леденющая! Вот бабаня скажет: " Подите-ка, наловите огольцов, я вам их в сметане зажарю..." Мы с Толей брали старое ведро, он делал в дне гвоздем дырки, дно мазали тестом из бабушкиной квашни, и отправлялись на речку. Встанем с этим ведром посредине, опустим его против течения и ждем, когда огольцы на тесто приплывут. Набьются огольцы в ведерко, примутся тестом лакомиться, а Толя ведро-то — р-р-рраз, и вынет из воды! Вода в дырки выливается, а рыбешки остаются в ведре... Несем бабане, она их — на сковородку, сметанкой зальет, и — в печь! На ужин — наш улов первым съедали, а уж потом принимались за бабушкину стряпню.)))
Приятные эти все воспоминания... Как жаль, что на месте этой деревеньки сейчас только заросшие травой ямы на месте бывших домов... Погост осиротел, все реже и реже туда приезжают навестить умерших...
Там и могилка бабушки Моти. Деревянный крашеный синий крест, куст сирени...
Я молюсь за упокой ее души. Я знаю, она была бы рада, что я теперь умею молиться.
В заключении хочу напомнить вам, читатели, пронзительные стихи об умирающей деревне:
Поставьте памятник деревне
Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.
И покосившаяся хата
С крыльцом, рассыпавшимся в прах,
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках.
И два горшка на частоколе,
И пядь невспаханной земли,
Как символ брошенного поля,
Давно лежащего в пыли.
И пусть поёт в тоске от боли
Непротрезвевший гармонист
О непонятной "русской доле"
Под тихий плач и ветра свист.
Пусть рядом робко встанут дети,
Что в деревнях ещё растут,
Наследство их на белом свете -
Все тот же чёрный, рабский труд.
Присядут бабы на скамейку,
И всё в них будет, как всегда -
И сапоги, и телогрейки,
И взгляд потухший... в никуда.
Поставьте памятник деревне,
Чтоб показать хотя бы раз
То, как покорно, как безгневно
Деревня ждёт свой смертный час.
Ломали кости, рвали жилы,
Но — ни протестов, ни борьбы...
Одно лишь "Господи помилуй!"
И — вера в праведность судьбы.
Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве...
1995 год