Эту фотографию сделала ещё в Гоа чудесная Дарина. Дарина умеет чувствовать состояние и очень бережно и естественно переносить его на фотоснимки. На этой фотографии мне хорошо. Мне очень неспешно, мне пусто, мне тихо, мне очень расслабленно. Я тут существую вне времени, вне социума, вне каких-то представлений обо мне или добровольно взятых на себя социальных ролей. Именно такой я вышла из душа в новом доме на Пхукете, я заварила себе чай, я села на крылечке и вытянула ноги. Я просто пила чай и впитывала в себя это новое место. "Как оно мне? Какая я здесь? Как мне сейчас?"
Мы живём в большом доме с двумя спальнями и огромным просторным холлом. В нашем доме прохладно, окна обеих спален выходят в сад. В холле от пола до потолка - стеклянные раздвижные двери. Весь день они открыты, в них залетает ветер, но жар от солнца не попадает. От жара спасает навес перед домом, в его же тени стоит машина. Здесь же под навесом - маленький стеклянный столик, плетёные кресла, я и чай. На заднем дворе - большая веранда, барбекю и мешок угля. В саду - яркие, незнакомые цветы, которые закрываются на ночь.
Мы живём в мусульманском районе. Здесь очень тихо, только иногда из мечети с главной улицы доносится пение муэдзина. Очень красиво, и по нему можно сверять часы. Все девушки в соседних домах - в платках и длинных юбках. Но в отличие от ортодоксальных районов старой Казани, например, здесь никто не смотрит с осуждением и неприязнью на мои голые ноги в шортах, открытые плечи или неприкрытые волосы. Наоборот. Мне доброжелательно улыбаются и приветливо кивают.
Наш дом - один из последних на улице. Машины и мотоциклы тут уже не ездят, случайных людей не бывает, все соседи знают друг друга. Всё это я понимаю, пока сижу на крылечке и просто смотрю, как размеренно течёт местная, деревенская жизнь. Очень много кошек. Цикад. Стрекоз.
Мимо проходит Гоша, что-то на улице привлекло его внимание. Я ставлю кружку с недопитым чаем на стол и выхожу за ним. И останавливаюсь, не в силах ни пойти вперёд, ни броситься назад домой за телефоном, чтобы сфотографировать эту картину.
Прямо перед домом деревенские дети играют в мяч. А потом в ляпки. А потом дразнят тонкой веточкой маленького котёнка, и он пытается её поймать. Потом снова в ляпки. И снова в мяч. Детей - человек десять. И двое из них - мои. Никита и Митя. "Джима, Джима!" - зовёт один мальчик постарше моего Митьку. Митька бежит к нему, тот что-то говорит ему по-тайски, Митя смеётся, машет руками и что-то рассказывает ему по-русски. Никита прыгает рядом с этим же мальчиком и показывает ему машинку (видимо, взял у него поиграть): "Ты мне подарил её, да? Ты мне её подарил? Скажи, ты подарил мне её?" Мальчик смотрит на Никиту внимательно и с серьёзным лицом мотает головой: "Ноооу, ноооу", - говорит он протяжно.
Я не могу оторвать глаз от этой сцены. Как они это делают? Как общаются? Как понимают друга друга? Я не слышу того, что говорят мои мальчишки, и не понимаю того, что говорят им тайские дети, но вижу, как они играют вместе - в одну игру за другой.
Мы, взрослые, говорим, что должны социализировать наших детей, что должны научить их общаться, взаимодействовать друг с другом. Как мы можем научить тому, что сами не умеет делать совершенно? Сколько у меня друзей? Один, два? С таким бедным собственным результатом разве я могу учить своих детей дружить?
"Мама, можно я пойду к мальчику в гости? Он меня позвал!" - это Никита увидел меня и прибежал спросить разрешения пойти вместе с другими детьми в незнакомый тайский дом. Гоша тоже пошёл вслед за ребятами. "Конечно, конечно, иди, я тоже пойду с вами". И я иду следом за ними.
Я продолжаю любоваться их общением. Я чувствую, что сейчас происходит что-то очень важное. Это мой урок, для меня, это я должна что-то понять сейчас для себя.
Почти все ребята разбежались по домам. У последнего маленького домика мы знакомимся с очень симпатичной девушкой с мягкой улыбкой и добрыми глазами. Её зовут Фара. Это её старший сын позвал в гости моих детей, ещё у неё есть дочь, она тоже играла на улице вместе со всеми. Фара плохо говорит по-английски и плохо понимает мой английский. Мы общаемся жестами и отдельными словами. Она приглашает меня зайти в дом и проводит небольшую экскурсию: "Май сан и доче" (рукой она описывает круг в воздухе, показывая, что тут комната её детей), "китчен" (машет рукой в сторону кухни). В комнате детей на полу большой матрас, вещи сложены аккуратными стопочками прямо на полу, на стене - много картинок, календарей, какая-то мусульманская молитва на полотне в рамочке вышита золотыми нитками. Я показываю рукой на две медали, которые висят на стене. "Сан?" Она радостно кивает: "Ран!", и показывает руками, что сын занимается бегом и эти медали - за соревнования. Я говорю: "Май сан - суим!" и показываю руками, что мой сын - плавает. "О, суим - гуд!" - говорит Фара.
Мы идём на кухню, и она угощает Гошу молоком. Гоша жадно пьёт. На улице вечер, но всё ещё очень жарко. Фара протягивает Гоше шоколадку. "Уолк?" - спрашивает она и перебирает пальцами, как будто показывает идущего человечка. Я пальцами показываю "чуть-чуть" и говорю: "Нау - сикс еарс (шесть я показываю на пальцах). Хи стартед ту уолк - фо еарс (я показываю на пальцах 4 года)". "Ооо," - сочувственно протягивает Фара, ласково гладит Гошу по голове и кормит его шоколадкой.
Я чувствую себя легко в этом доме. Семья Фары живёт очень небогато, но у неё нашлась бутылочка молока для Гоши и кусочек шоколадки. Они спят на полу, их домик тесный, в нём практически нет мебели. Но всё в этой женщине дышит любовью и состраданием ко всему живому. В ней нет зависти, ревности, нет гордыни, нет выпирающего, крикливого "эго", нет петушиного хвастовства и позёрства, нет чувства своей ущербности или неполноценности перед другим, богатым, "западным", миром, в виде которого тут я - белая туристка в шортах и майке. Я - мать и она - мать. Я - женщина и она - женщина. Мы совершенно одинаковые, мы живём одними заботами. Наверное, Фара немного моложе меня. Она смотрит на меня с вниманием и нежностью.
Я кланяюсь ей по-тайски, приложив одну ладонь ребром к груди (второй рукой я держу Гошу). Она кланяется мне. Мы улыбаемся и желаем друг другу спокойной ночи. Я выхожу во двор, во дворе прощаются на ночь наши дети. "Гуд няйт!" - это сын Фары. "Гуняй!" - это Никита. "Гуд найт," - это Митя. Мальчик идёт к своему дому, мои дети к своему, мы с Гошей их догоняем. Но, оказалось, что урок милосердия и душевной чистоты ещё не закончился.
Никита вдруг поворачивается к мальчику и кричит: "Мальчик! Ты свою машинку забыл!" Он разжимает ладошку, а в ней - та машинка, которую час назад он очень просил ему подарить. Мальчик бежит к Никите, Никита к мальчику, на полпути они встречаются, и мой сын отдаёт машинку. Он сделал это сам, его никто не просил, ему никто ничего не сказал, просто он сам внутри почувствовал, что случайно несёт домой чужую вещь. Это был порыв. А теперь он отдал чужую машинку, пошёл ко мне... и вдруг заплакал. Он сделал всё правильно, он сам понимал это. Но чувство потери было сильнее, что же с ним сделать.
Я присела на корточки и обняла Никиту. Я понимала, как много чувств он сейчас переживает - противоречивых, разных, очень глубоких, очень правильных. Он взрослеет вот именно сейчас, в эту самую минуту, он проживает свой опыт, а моя роль - просто обнять, просто позволить ему этот опыт прожить.
Но мой личный урок милосердия продолжался. Тайский мальчик, который бежал домой со своей машинкой, услышал Никитин плач и побежал к нам обратно. Он потрогал Никиту за плечо. Никита повернул к нему мокрое лицо. Мальчик протянул ему машинку. Никита растерянно посмотрел на меня: "Он что, мне её дарит?" Я пожала плечами и улыбнулась. Тайский мальчик покатал машинку по земле: "Бррум, брррум!" - и снова протянул её Никите - на, мол, катай вот так. "Он мне её дарит!" - мокрые глаза сына светились восторгом. Мальчик тоже улыбался. Я тоже попыталась улыбнуться им обоим. У меня перед глазами стояла маленькая комнатка тайского мальчика, с матрасом на полу и корзинкой с кубиками, лопатками, разными частями поломанных машинок и какого-то конструктора. Там больше не было ни одной такой целой машинки. Ни одной.
А урок всё продолжался. "Мама, а можно я ему тоже что-нибудь подарю?" - мой Никита крепко сжимал в мокром кулачке новую машинку. Я кивнула, я не могла говорить, у меня комок стоял в горле. Никита со всех ног помчался к нашему дому. Он бежал и кричал: "Мальчик, подожди, не уходи, мальчик! Я сейчас! Я сейчас вернусь! Стой тут! Я сейчас принесу тебе другую машинку!" Я кивнула мальчику и побежала за Никитой. Дома он схватил первую попавшуюся машину и уже собирался бежать обратно.
"Подожди. Это старая. Давай подарим вот эту?" - я взяла чёрную Hot Wheels, спортивную, одну из самых любимых Никитиных машинок. "Давай!" - он схватил у меня машинку из рук и побежал на улицу: "Мальчик, мальчик!"
Когда на улице всё стихло, и во всех домах погас свет, и мои дети уже тихонько сопели по разным комнатам этого огромного тайского дома, я вдруг почувствовала в груди свою тишину. Ту самую тишину, о которой днём говорила на горе Большому Будде: "Мне нужно найти мою тишину, и тогда я смогу наконец увидеть твой Пхукет". Вот он какой, твой Пхукет. С ясными глазами Фары и доброй улыбкой её сына. С любящим сердцем без лицемерия, без тайной злобы, без зависти. Просто жизнь как она есть.
Я заснула счастливой, а утром начала читать "Вино из одуванчиков" Рэя Бредбери. С того вечера нет ни одной фотографии, только память.
