— Пойдешь, Анастасиюшка? — умоляюще смотря в голубые глаза спросила Вера. — Я вон уже и корзины принесла. Мой — в поле, однако, ты и сама знаешь, вместе с отцом твоим работают. Лоботряс мой Степан ни в какую не хочет идти, солнце, говорит, печёт. Сама я не могу пока, а сердце разрывается, что столько добра пропадает. И себе корзиночку домой возьмешь, хочешь — две.
— Не волнуйтесь, тетушка, — засияла доброй улыбкой беловолосая девушка. — Пойду! Как не пойду! Мне только в радость на свежем воздухе бывать, а среди такой красоты — и подавно! Пойду. Поставьте корзинки вот здесь. — Настья указала пальцем на лавку возле стола. — Только вот сначала блины допеку отцу на обед.
— Что ты, Настюша! Доделывай всё, что нужно. Мне не так спешно.
Вера еще немного постояла, наблюдая за работящей девушкой. Потом, сев на лаву возле пятерых корзинок, тяжело вздохнула.
— Какая умница ты, красавица, Настенька! Наглядеться не могу на тебя. Всё по дому делаешь, всем помогаешь, для всех время находишь. Ангелочек да только. Бедная матушка твоя, пусть ей Царство будет Небесное. Любила я ее, как сестру родную. Случилось же такое несчастье!.. А за братика твоего, Миколушку, еще страшнее думать. Как вспомню...
— Тетушка Вера, — мягко остановила ее Настья, — не хочу об этом говорить. Тяжело мне. Пусть оба покоятся с миром. — Она перекрестилась и украдкой посмотрела на образ Матери Божьей.
— Пусть покоятся с миром, — прикусила язык Вера.
Через неполный час она ушла, опираясь на палочку.
Дома Вера Прокопьевна превратилась в совершенно другую женщину: сварливую и недовольную.
— И не стыдно тебе! — начала с порога. — Настенька землянику собирать будет, а ты, болван, на диване лежишь! Царём себя возомнил. Шел бы отцу хоть помог — да и то нет! Только знаешь: спать, лежать и есть. — Вдруг она замолчала и ее глаза вспыхнули странным пламенем. — Собирайся, Степан. Пойдешь в поле к Настюше. Молчи, не возражай!
— Да разве я возражаю! — Степан оживился. Он вскочил с кровати, как ошпаренный. Кто-то, а Настюша, соседская девушка, в сердце ему запала давным-давно, еще в шестнадцать лет, когда ее тело налилось и зарумянилось, как спелое яблочко.
— Потолкуй с ней, поспрашивай не спеша, кто ей в деревне нравится, с кем свою жизнь связать хочет. Ведь взрослая девка уже, а большую часть времени дома высиживается. Говори ласково, приторно. Авось понравишься ей! Да повежливее обходись с девчонкой, не смей обижать, — наставляла мать сына.
— То-то я не знаю, как с девушками обращаться! — огрызнулся он.
— С Богом! — только и успела крикнуть Вера Прокопьевна, когда калитка за Степаном заскрипела и закрылась.
Не такой муженек был бы нужен Настеньке, но Вера Прокопьевна понимала, что часики тикают, а всю жизнь кормить взрослого сына она не сможет. Ему нужна чуткая и добрая женская рука. Рука Настеньки подошла бы больше всего!
Настья тем временем уже насобирала две полные корзины. Красота вокруг — загляденье! Она любила это поле, поле, сразу за которым и горы и лес и бескрайнее небо вверху.
Степан подобрался так внезапно, что Настья от страха уронила одну корзинку.
— Кто ж так делает, Степан! Мать послала узнать как справляюсь?
Степан, не зная что ответить, нехотя кивнул.
Настья упала на колени и согнулась, чтобы собрать красные ягодки обратно в корзину. — Помоги мне, — приказала она Степану.
Но Степан стоял на месте. Ветерок заигрывал со светлым платьицем, задирал его и обнажал девичьи ножки, а он не мог отвести от них взгляда. Степан оскалился, как волк. Губы искривились в противной и хитрой улыбке.