«Ломка голоса у меня произошла к четырнадцати годам. Я ее особенно и не заметил, потому что тогда не собирался быть певцом и об этом не думал. Но когда я вдруг обнаружил, что у меня настоящий, певческий голос, тут все как сговорились: нельзя ему еще петь, у него переходный возраст.
Я стал петушиться — да мне плевать на это ваше "нельзя"! Неужели не слышите, что это не мутационный голос? Во время ломки голос хрипит, с баска на петуха срывается, а тут уже ровный баритон-бас. Всем он нравится, все восхищаются, а петь не дают.
Мой любимый дядя — дирижер Ниязи тоже был против: "Рано еще тебе петь". Но я не послушался нашего замечательного музыканта. Ладно, думаю, запрещайте, а я пойду в Клуб моряков. Он находился рядом с нашим домом.
Директор клуба прослушал меня и сказал: "С таким голосом и к нам в самодеятельность?" — "А что делать? Петь дома?" Мне уже хотелось на сцену. Директор взял меня.
Я ездил с концертами и вскоре благодаря этой самодеятельности стал известен в Баку. Но профессионалы не хотели меня признавать. Слух о моих "морских" делах дошел и до Ниязи.
Он отчитал меня, а директора клуба предупредил: "Смотри, если будешь эксплуатировать его по своим "моряцким объектам", голову тебе оторву". Но все же непреклонный Ниязи сдался, дал добро: "Ладно, так и быть, пой, но я уже буду за тобой следить. И давай учись". Но петь на настоящей сцене не разрешал, даже когда я уже учился в музучилище.
В Баку однажды приехал Хрущев, готовился правительственный концерт. Вроде бы решили, что я выйду на сцену. Ниязи — ни в какую…»
Отрывок взят из автобиографии Муслима Магомаева «Живут во мне воспоминания»
«Мало кто в отечественном эстрадном искусстве мог соперничать по популярности с Муслимом Магомаевым, чей восхитительный баритон, высокий артистизм и душевная щедрость покорили не одно поколение слушателей. Переполненные залы, кордоны конной милиции, море цветов и легенды — все это Магомаев вкусил сполна. И притом сохранил истинную скромность, совмещая внутреннее достоинство с трезвостью самооценки». Святослав Бэлза
