2758 подписчиков

Любимая натурщица Зина

1 июля 20201 июл 2020

3474

15 мин

Вот, Зина, ты и стала НАСТОЯЩЕЙ натурщицей. Со всеми, полагающимися ей, натурщице, плюсами и минусами. Со всеми, так сказать, вытекающими обстоятельствами. Привыкай.

Продолжение повести Ивана Карасёва "Ниточка жизни"

Начало:

1. Как жили молодые девчонки в послевоенном Ленинграде

2. Начало Зининой жизни

3. Поход в магазин оказался началом новой жизни

4. Конец раздумьям. Зина выбирает новую стезю

5. Первый визит к художнику

6. Позировать обнаженной? Раздеться перед посторонним мужчиной? Зина, тебе решать...

7. Портрет в стиле "советское ню"

Зина садилась на трамвай и ехала в центр города. Сначала на Сенную площадь, там около давно закрытого Успенского собора покупала жареные в кипящем масле овальные пончики с рыбной требухой. Были и с повидлом, вкуснючие, но с рыбой сытнее.

Потом шла пешком до Невского, мимо Суворовского училища и «Метрополя», где пировали со Стешкой и её мужем. Теперь даже зайти в него она не могла себе позволить. Надеялась, что пока. Вот в большие магазины на Невском могла, в них она потратила все заработанные у Водовозова деньги: ещё одно платье, шикарное, из тонкого синего крепдешина, оно обошлось в 510 рублей и кожаные, в цвет платья, туфельки на каблучке - 280 целковых.

После этих покупок оставались деньги только на жизнь, даже пальто Зина снова перенесла на осень. Зимы оставалось всего ничего, можно потерпеть, решила она. К тому же Александр Николаевич обещал ей новую работу в марте, и эти, ещё незаработанные, деньги Зина определила под демисезонное полупальто, первое в её жизни. Раньше она всегда довольствовалась одним, зимним, в холода утепляла его старым шерстяным платком, а по весне расстёгивала верхние пуговицы, если не дул холодный ветер с залива.

Новые наряды привлекли внимание соседок по комнате и ещё больше отдалили Зину от них. Обычные фабричные девчонки не могли позволить себе покупать одежду каждый месяц. «Неужели сиделкам так хорошо платят?» - шушукались они между собой, искоса осматривая очередную обновку Зины. Не имея ответа на этот вопрос, они всё-таки подозревали, что Зина далеко не всё рассказывает им о своей подработке. Мутная-то у нас медработница живёт, говорили они своим подружкам, и незримый барьер между ними и Зиной поднимался ещё выше. Если раньше они хоть иногда звали Зину с собой в кино или на танцы, то теперь банальная женская зависть пробуждала в них всё большую неприязнь к преуспевающей, как им представлялось, интеллигентке. И получалось, что новые шмотки Зине пока попросту некуда было одевать. Ну не работу же в них ходить! Там всё равно облачаешься в безликий белый халат.

Долгие зимние вечера Зина заполняла книжками, эта привычка, не покидавшая её с начальной школы, позволяла окунуться в другую жизнь. Ещё в детстве она полюбила книги Жюля Верна, потом по инерции перешла на других французов того же столетия: Дюма, Золя и Мопассана.

У двух последних, совсем не как у автора «Трёх мушкетёров» или самого знаменитого фантаста, далеко не всегда истории закачивались хорошо, это расстраивало Зину, но, когда она читала их, попадала в иную жизнь, без войны, без очередей за продуктами, и это было так прекрасно само по себе! По той же причине Зина полюбила Толстого, «Войну и мир» прочитала два раза, так же, как и «Анну Каренину». Советских писателей она тоже пробовала читать, но их произведения обычно ей напоминали скучную повседневность, от которой она как раз страстно желала избавиться. Или наоборот, они были настолько не похожи на жизнь, что пропадало всякое желание читать.

Чтение помогало ей бороться с одиночеством. Только теперь, после мастерской художника, Зине хотелось большего, не одних книг. Она пошла в Дом культуры и записалась в художественный кружок. Ей дали нарисовать натюрморт и взяли посреди учебного года. «Техники вообще нет, зато воображение имеется, - сказал преподаватель, - ничего, попробуем поработать, если есть способности, техника придёт». И Зина с огромным воодушевлением приступила к занятиям. Два раза в неделю, как угорелая, неслась в ДК. Если кружок выпадал на выходной, то она приходила первой, минут за сорок до начала, ловила старичка-преподавателя, чтобы задать ему тет-а-тет пару глупых, как она сама считала, вопросов.

В рабочий день бегом бежала на учёбу, опаздывала – занятия начинались через полчаса после конца смены, скоренько занимала своё место в углу, под переходящим красным знаменем, и с упоением предавалась рисункам. Чуть не плакала, когда вместо кружка уходила в ночную смену.

Пока работала только простым карандашом и на самые несложные темы. И это хоть немного, хоть чуть-чуть, но восполняло тот вакуум, который образовывался у неё после окончания очередной работы с Водовозовым. Оно было сублимацией, хоть Зина и не знала такого слова, сублимацией общения с искусством в мастерской живописца. Однако её рисунки стали хвалить, получалось кое-что, но Зина прекрасно понимала, что, если и должно что-то путное получиться, то только не в кружке, не с добрым Максимом Максимычем. Художник, лишь настоящий художник мог направить её усилия в нужное русло, и она всё сильнее и сильнее жаждала вернуться в знакомую мастерскую. Пусть натурщицей, пусть голой, но быть в этом мире, быть его частью, пока пассивной, а там…

Но от Водовозова опять долго не было вестей. Закончился февраль, прошёл обещанный им март, отзвенела капель, растаял снег, потихоньку просыпалась природа, а её художник, наоборот, как будто впадал в зимнюю спячку. Зина несколько раз ему звонила и всегда он отвечал заученно-монотонно: «Нет, Зиночка, пока ничем не могу тебя порадовать». Она вешала трубку и спрашивала себя, а не может ли быть так, что он уже получил всё, что хотел от неё. Может, у него мания такая – оголить одну натурщицу, запечатлеть её наготу, понаслаждаться ей, а потом приняться за другую. На каждом холсте – новое тело, у каждого есть что-то своё, присущее лишь ему одному. Может, это у него, у её дорогого Александра Николаевича, вместо плотской любви, может, не способен уже физически с женщинами, так получает эрзац в виде голой натурщицы, которую ещё и полапать удаётся при случае. А она, дурочка, возомнила в себе красоту невообразимую и умение позировать.

Зато от Стешки пришли добрые новости. Забеременела по осени, и пока всё протекало нормально. «Вот ей везёт, - снова позавидовала сестре Зина, - теперь подполковник никуда от неё не денется!»

От скуки Зина решила сходить на танцы в тот же Дом культуры, где училась рисовать. Уговорила девчонка из кружка. Любимая ученица Максим Максимыча, она уже третий год занималась. Зина стала поддруживать с Машей, ведь с ней можно было поговорить не только о том, что будет на ужин или как перешить старое пальто из бабушкиного сундука. Вот Маша и предложила: «Давай, составь мне компанию, а то мне не с кем, у тебя же завтра выходной, успеешь причепуриться!» Зина согласилась, почти не раздумывая. Одной ходить неудобно и даже не очень прилично, а с подругой – это другое дело.

Она тщательно выгладила своё лучшее синее платье с белыми рюшечками, поработала с бровями, даже не пожалела дефицитной, приобретённой недавно по большому случаю, туши для ресниц («Теперь не только у тебя, Стешка, есть!»), напудрилась и пошла. Купили билеты и… отстояли у стенки почти всё время, а Маша так вообще всё время. Зина возвращалась разочарованная.

Как и в фабричном клубе, куда её раньше водили соседки, кавалеров было мало. Но там ещё понятно – текстильная фабрика, женское производство, а тут всё же районный Дом культуры. И тем не менее, парней – не больше пяти на дюжину девиц. И те - или перестарки возрастные, разведённые, скорее всего, с алиментами или совсем зелёные юнцы. «А что бы ты хотела, наши года, да плюс-минус два-три под корень война выкосила. Осталась только эта публика, - грустно произнесла подружка, - я хожу, вдруг всё-таки повезёт». Но на неё вообще в тот вечер никто даже не посмотрел. Худенькая, с едва заметными, почти детскими титьками, с бесцветными светленькими, под цвет жухлого сена, волосами, такими же бровями и ресничками Маша никогда не имела особого успеха у мужчин, целовалась всего несколько раз. А тут у кавалеров был огромный выбор. Выбор-то был, и Зину вниманием не обошли. Только сами потенциальные женихи танцевать не мастера, даже в вальсе простейшем вести девушку для них проблема. Недовольная зря убитым временем Зина ворчала про себя, когда вошла в вестибюль общежития и увидела на столике для писем, телеграмму. Она резко выделялась своими желтоватыми полосочками с чёрными буковками на фоне беленьких конвертов с картинками городов.

Ещё не прочитав ни слова, Зина поняла – это ей. От него, от Александра Николаевича! И мигом, в один момент, жизнь переменилась. Работа, снова мастерская, снова картины вокруг, снова художник, снова перед ней будут мольберт и палитра. Ура! Радость было не передать. Зина еле сдержалась, чтобы не запрыгать от счастья прямо перед носом любопытной вахтёрши-тёти Паши. Да, от счастья, она поймала себя на этом. Она, на самом деле, была счастлива от осознания того, что ещё месяц, может, больше будет ходить в мастерскую Александра Николаевича и позировать ему, стоя, сидя, лёжа среди картин и эскизов, вдыхая запахи краски и табачного дыма – того, что ещё полгода назад, нет, чуть больше, она терпеть не могла. И за это ещё платили деньги! Неплохие!

Водовозов приглашал её на послезавтра, но визит к нему состоялся только через неделю. Сначала у Зины было два ночных дежурства, а она хотела прийти в мастерскую в хорошей форме, не подкачать, если придётся работать как тогда, осенью, изображая усилие в неудобной позе. Потом Водовозов приболел, пришлось ещё подождать. Но вот в ясный апрельский день, когда весеннее тепло вовсю прогрело уличную брусчатку, Зина направилась к «своему» художнику. Она встала вместе с соседками, поэтому времени была масса, и пошла пешком. Всё вокруг дышало весной, даже привычно серая улица окрасилась в другие, более яркие цвета. Солнечные лучи отражались в стекле окон и заставляли блестеть даже старые проржавевшие крыши. Солнце играло в однообразных витринах магазинов, скрашивая их унылую монотонность, несильный ветерок лениво раскачивал голые ветви деревьев и электрические провода, чирикали воробьи, пыхтели грузовики, проносились, обгоняя тихоходов, легковушки, сновали по своим делам редкие в разгар рабочего дня пешеходы. Город жил своей привычной, обыденной жизнью. И никто не догадывался, что она, Зина, совсем скоро окажется в совершенно другом мире, мире картин и эскизов, лиц с застывшим выражением радости и красивых тел, олицетворяющих силу духа. Зина уверенно приближалась к заветной цели. Ещё минут пять, и её пальчик нажмёт на чёрную кнопку звонка. Ещё пять минут этой повседневной суеты, и она в - мастерской художника. Зина на мгновение представила, как он с улыбкой встречает её в прихожей, берёт по своему обыкновению её демисезонное пальто из тонкой шерсти (недавнюю обновку, деньги одолжить пришлось) и приглашает пройти дальше.

Вдруг душевный покой поглощённой ожиданием встречи с искусством Зины был нарушен: прямо из-под ног у неё с визгом выскочила чёрная кошка и рванулась в сторону проезжей части. Зина даже понять не успела, что произошло. Лишь потом сообразила, что, наверное, наступила расслабившейся на нагревшейся мостовой уличной бродяге на лапу. Кошка, не обращая внимания на окружающих, понеслась как угорелая и буквально через несколько мгновений раздался визг тормозов, глухой удар и звук падающего на поребрик шерстяного комка. Никто даже не остановился, лишь несколько человек оглянулось, да водитель высунулся из бокового окна. Но животному уже помочь было нельзя. Зина, единственная из всех, замеревшая на месте, явственно видела, как из полуоткрытой пасти тонкой струйкой стала сочиться кровь.

Внезапное происшествие подпортило настроение девушки. Она давно не верила в приметы, но, когда чуть не спотыкаешься о дико воющего чёрного кота, и его тут же сбивает насмерть машина, волей-неволей начинаешь думать, что это неспроста. А может, это знак? Однако тут же Зина пристыдила себя, какой знак? Простое совпадение! И ещё более уверенной походкой зашагала к своей цели.

Он как всегда открыл ей дверь, даже не поинтересовался, кто звонит. Знал. Он знал, что там она. Она вошла, приветливо поздоровалась и сбросила пальтишко ему в руки. Он закинул Зинину обновку на вешалку и молча, одним широким движением руки, предложил пройти. Она не заставила повторять дважды. Остановившись посреди знакомой, почти родной мастерской, мысленно кивая грунтованным холстам, тюбикам краски, банкам льняного масла, наборам кистей, кисточек и мастихинов, Зина весело спросила:

- Какая сегодня форма одежды?

- Как в прошлый раз, - задержавшись на мгновение с ответом, медленно проговорил он. – всё так же, только встань на солнце, чтобы без теней, естественных или искусственных. Ни к чему это. Тело твоё буду выдерживать в одном тоне, ничего лишнего.

- А кого изображать надо?

- Никого, себя, - тихо, почти шёпотом, произнёс.

- Как это?

- Просто, для начала разденься, пожалуйста, полностью.

- А потом?

- А потом я буду рисовать тебя, такую какая ты есть. Ты. Не купальщица, не девушка с тачкой, мне нужна просто ты.

- Просто я? – насторожилась Зина.

- Да, именно.

- Ну я попробую быть просто собой, - не скрывая удивления, проговорила Зина и скрылась за ширмой.

- А как картина будет называться? – расстёгивая лифчик, спросила она.

- Моя любимая натурщица Зина, - его голос дрогнул после некоторого молчания.

В этом, давно знакомом голосе наметились новые нотки: глухие, страстные. Это было неожиданно. Неожиданно настолько, что Зина, снимавшая в этот момент чулок, стоя на одной ноге, покачнулась, потеряв равновесие. Бретельки уже расстегнутого лифчика соскользнули с ее плеч, груди испуганно мотнулись, словно выражая свое нежелание. Ей вдруг стало холодно в жарко натопленной мастерской. Живот покрылся пупырышками. Она растерла его ладошкой. Сейчас выйдет посинелой магазинной курой. Стыдобища.

- Ну, долго ты там, - раздалось из глубины мастерской, - я жду.

- Иду, - Зина быстро обняла себя за плечи, сжала их, пытаясь согреться.

Он стоял за мольбертом, вертя в пальцах угольный карандаш, и, казалось, пожирал её взглядом. Он всегда внимательно смотрел на нее. Изучающе. Разбирая на кусочки, чтобы потом собрать из этих кусочков на хосте новый образ. Но сейчас это был другой взгляд. Не дробил ее, а наоборот словно обматывал, опутывал. Подтягивал к себе. Он собирался поглотить ее всю. Она почувствовала, что сейчас что-то произойдёт. Впрочем, она уже знала, что. И не хотела этого.

Карандаш с треком разломился, обе половинки упали на пол. Художник шагнул к Зине. Пальцы его шевелились, будто лепили из воздуха прозрачную фигурку. Ее, Зинину, фигурку. Зина прикрылась обеими руками

- Не надо, - хотела крикнуть она, но вышло почему-то шёпотом.

Но его было уже не удержать. Раскинув руки, как падающий на добычу коршун, Водовозов рухнул на нее. Обхватил, с силой прижал к себе.

Она пыталась сопротивляться, молча, кричать ей почему-то казалось неудобным, неприличным. Она извивалась, выкручивалась из его крепких объятий, но ничего не получалось. Он осыпал поцелуями её ускользающие губы, отстраняющиеся щёки, дрожащие плечи. И к стыду своему Зина почувствовала, как постепенно она сама наполняется забытым желанием. Ее соски затвердели. Крупными виноградинами они терлись о полурасстёгнутую рубашку этого совершенно незнакомого ей, забывшего себя от страсти мужчины. И это было приятно. И захотелось, чтобы пуговицы на ней, на рубашке, вдруг оборвались все сразу, сыпанули горохом, а она бы грудью почувствовала его горячую кожу. А еще — уткнуться носом в эту маленькую впадину под ключицей и ощутить его запах. Горячий мужской запах. Забытый запах. В напрягшемся животе её закололи тоненькие иголочки, и в самом низу она ощутила сосущую пустоту.

Он беспощадно терзал, ласкал её тело, и тело отвечало…

Она не помнила, как они очутились на маленьком диванчике за мольбертом. Там он обычно присаживался покурить, когда давал ей отдохнуть.

Они лежали бочком, лицом друг к другу, его руки по-прежнему обвивали её, не отпуская ни на сантиметр. Он был в ней, и она, к своему огромному разочарованию, только что разрывала тишину сладострастными стонами. Это было стыдно. Она пошевелилась и попросила:

- Отпусти.

Он повиновался.

- Дай закурить!

-Ты куришь? – он потянулся за пачкой.

- Иногда, когда сплю с чужими мужиками.

- Извини, - он протянул ей папиросу, - ты представить себе не можешь, как давно я тебя возжелал! Как сдерживал себя, как боролся с собой, сколько раз уходил с почты, так и не дав телеграмму! Ты просто представить не можешь, как я тебя хочу!

- МогХу, - Зина закашлялась от курева, - ещё как могу. Даже представлять не надо. Вся исколотая, даже там, - она, наконец, рассмеялась, хлопнув себя по ляжке, - в следующий раз побрейся, когда целоваться захочется.

- Прости, я сегодня с утра был не в себе от ожидания. Чай будешь?

- Буду, только оденься. Мне можно голой ходить, тебе нельзя.

Через пятнадцать минут всё было как всегда: художник с карандашом и обнажённая натурщица. Сегодня она позировала, лёжа на диване, спиной к рисовальщику. А он не мог оторвать взгляда от этого роскошного зада, плавной впадины талии, безукоризненной линии спины. Ни единой лишней складки. «О, женщина моя — моя гитара! О, жертва моя — жертва пяти проворных моих кинжалов!» — всплыло откуда-то в его сознании и снова кануло на дно памяти.

Продолжение:

1. Стоит ли сравнивать двух мужчин, деливших ее постель?

2. Любовные страсти повсюду: и в мастерской художника, и в больничных кабинетах

3. Зина проиграла бой за место под солнцем

4. В Зининой жизни - сплошные утраты

5. День рождения Зины

6. Если 37-ой прошел мимо тебя, не шути о нем, Зина

7. Карабкаться вверх, подняться, распрямиться...

8. Зина царит в мастерской

9. Твои картины злы. Чем, Зина, не угодил приютивший тебя Ленинград?

10. Зинина свадьба

11. Новое увлечение Зины