Первая жертва Волчицы. Черные тени на белом снегу. Черное небо - белая блямба луны. Черно-белый фильм. Фильм ужасов.
Продолжение детективной повести Ю_ШУТОВОЙ
РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, Я ИДУ ИСКАТЬ
Начало:
1. В городе. Ночью...
3. В городе полно оборотней
Элла
Мама говорила, сначала нас было двое. Близнецы. Разнополые. Хотя точно определить пол на восьмой неделе сложно. Но тогда нас было двое. А после десятой недели остался один. Она это рассказала, когда мне пятнадцать стукнуло. Зачем рассказала, я не поняла.
Мы у нее «от ветра» завелись. Ребенка очень хотела, а замуж идти, жить с кем-то не собиралась. Вот и постаралась. Знаю, почему. Не нужна была никому. Сама любить не умела. Совсем одна была. Хотела быть нужной, чтобы улыбался ей кто-то, с работы ждал, приносил чашку горячего чая с лимоном и медом. Кто? Поди, заставь постороннего мужика разглядеть именно тебя, утонуть в тебе. Не получалось. Стыдного жаркого счастья не получалось. Тогда пусть будет тихая радость, пахнущая молочной кашей и сиропом от кашля. Ребеночек, собственный, родной, он обязательно будет мать любить.
Тоже не получилось. Я не любила ее. Но она не знала. Не узнала.
Нас было двое. Значит, это я «сожрала» второго, своего брата, высосала его жизнь. И отравилась. Поэтому я такая. Я так думала. Но я ошиблась.
Недавно книгу прочитала. Так, — муть, фантастика. И прочитала-то случайно, в кафе с полки взяла наугад. Пока пила кофе, пролистала. Зацепило. Потом в инете нашла. Там про средневековую Японию, не настоящую, выдуманную, как говорится, авторская версия. А суть в том, что убитый человек, жертва, возрождается в теле убийцы. Выдумка? Конечно. Но ведь все выдумки приходят откуда-то. Идеи входят в нас. А мы потом на них турусы на колесах наворачиваем. Так что ее саму и не разглядишь сквозь налепленные поверх умопостроения. Но все идеи — они не из головы, они снаружи. Хоть информационным полем назови, хоть ноосферой, хоть богом, без разницы. Название значения не имеет.
Короче, я поняла тогда: не я его «съела» — он меня убил. Мой брат-близнец. Там, в теплой утробе нашей матери, в блаженном изначальном раю. Он убил меня. И я воскресла в его теле. В теле своего брата.
Ненавижу его. Ненавижу его тело, которое вынуждена таскать на себе всю жизнь как карнавальный костюм, что невозможно сбросить. Ненавижу нашу мать. Эгоистка. Хотела окружить себя любовью. Родить эту любовь для себя. А родила меня, монстра. Хорошо, что она умерла до того, как узнала это. Хорошо, что мне не пришлось убить ее. Спасибо какому там гриппу(?) свинячьему(?), птичьему(?), не важно. Спасибо атипичной пневмонии.
Ей повезло, что она умерла. Нам обеим повезло.
Я тоже хочу, чтобы меня любили. Поэтому – котята. Я приношу домой котенка, из приюта или с улицы. Маленького совсем. Он пищит, плачет, боится всего, не умеет толком ни есть, ни пить, пачкается сам, пачкает все вокруг. Под шерсткой – тоненькие косточки, как спичинки, только мягкие, гибкие. Как птенец, в руке сожми и задавишь. Я его кормлю, глажу, играю, кручу у него перед носом дурацкой бумажкой на веревочке. Я для него – все, все население планеты, вся вселенная. Он радуется мне. Любит.
Потом котенок вырастает и начинает меня бояться. Чует во мне зверя. Прячется, пытается сбежать. Некоторым побег удается, других я сама отдаю в приют. Если успеваю. Тех, которых я не успела отдать, приходится закапывать. Во Власьевой роще. На пригорке возле ручья. Там их уже пятеро.
***
Все, что про оборотней, про вервольфов пишут — чушь. Я все перечитала. Сказки, творчество народов мира. Ночь полнолуния. Луна головой заплесневелого сыра нависает над черным лесом. Голый мужик на полянке. Лунная пряжа опутывает его. Он падает на колени. Мучительно изгибаясь, корежится, меняется тело. Огромный безмозглый, забывший все человечье, волк воет, задрав башку к своему волчьему солнцу. Чушь. Все для создания страшной красоты момента.
Ничего такого нет.
Да, к полнолунию мы привязаны. Но не так однозначно. Перекидываешься и за день, и за два-три до волшебной ночи, и после тоже, и не обязательно прямо в полночь. Я, например, чувствуя, что вот оно, приближается, по вечерам ухожу бегать. Уезжаю на окраину куда-нибудь поближе к реке, люблю, как вода пахнет, и бегаю себе по тропинкам. Потом перекидываюсь и бегаю уже по-другому до утра. Бегаешь, впитывая в себя чистую радость: как движутся твои мышцы под шкурой, как разлетается мокрая грязь или сухие листья из-под лап, как в нос врываются, заполняют собой весь разум запахи, звучат в мозгу, пляшут перед глазами разноцветной мерцающей пеленой. Восторг. А выть на луну — это братья Гримм, сказочки. Чушь.
Я пыталась найти таких же как я. В интернете шарилась. По разным сайтам, где нечисть ошивается. Но все впустую. Там одни притворщики. Изображают из себя. Значит, я останусь одна. Пусть. Но надежда — баба здоровенная, я все же вывешиваю на одном сайте короткие рассказки про свой бег. С виду обычные фанфики. И только такой же, как я, способен понять, где там правда.
Год назад случилось. Вечером через Власьеву рощу шла. Кота похоронила. Пятого. Иду, чуть не плачу. Жалко котейку. Он ласковый был. Смешной. Залезет ко мне на колени или на живот, если я на кровати валяюсь, раскинется пузом вверх — гладь давай, а я мурчать буду. Ему восемь месяцев всего, только матереть начал. Тут как раз эта ночь наступить должна. У кого критические дни, а у меня — ночи. И я ушла бегать.
Хорошо бежать. Холодно. Наст под лапами сахарной глазурью крошится. Воздух поет. От реки — она подзамерзла, а в середине полынья паром исходит — от реки звон колокольчиком. Водой, снегом, отраженными облаками пахнет.
Несусь, ветер шкуру, в снегу извалянную, студит. На груди шерсть ледяными катышками схватилась, как промокшие варежки в детстве. Язык вывалила, всей пастью воздух хватаю, жру, большими кусками сглатываю.
Только там, подальше от людей, там, где река и деревья, только когда бегу на четырех лапах, упиваясь музыкой запахов и звуков, только тогда я свободна, адекватна самой себе. Я — Элла. Я — волчица.
Набегалась. Обратно в это сто раз, тысячу раз про̀клятое тело перекинулась. Домой.
А дома, только вошла, кот от меня как черт от ладана дернул. Сначала на кровать, оттуда на шкаф. Потом к окну рванул. В форточку хотел. А она закрыта. Не повезло ему. Шерсть дыбом, уши прижаты, глаза распахнуты — одни зрачки черные. В ужасе, в диком зверином ужасе забился под кровать и завыл. Я за ним. Руку протянула: «Иди ко мне, кысик!» Он когтями меня со всей мочи хвать! Полоснул как ножами.
Дальше я, как обычно, смутно помню.
Что кот против волка?
В общем, пришлось его потом по всей комнате собирать. Пушистые ошметки.
На следующий день после работы повезла хоронить. Мороз. Земля промерзла. Я свою лопатку складную, такие обычно в машинах возят, если что, колеса откапывать, а мне — чтоб закапывать, остро-остро наточила. Прокорябай-ка в мерзлом грунте могилку котейке своему. Пятому. Я им имен не даю. Какое имя у зверя? Может и есть, да он не скажет. Так и зову: «кысик», «катуш», «котка».
Закопала кысика.
Иду по дорожке обратно к остановке. Не поздно еще, часов около восьми. Тут меня эта коза возьми да и обгони. Не аккуратно так. Нет чтобы побибикать, разрешите, мол, пройти. Нет, прет бульдозером, бедром своим толстым чуть с дорожки в сугроб не сковырнула. Я ей: «Поаккуратней нельзя?» А эта сучка конопатая обернулась и мне бросила: «Извините». Раньше надо было. До, а не после свое «извините» вынимать. А время — самое полнолуние нынче. Я ж почти волк. Запахи, звуки, все обострено по самое не могу. Она впереди бежит, ну не бежит, идет быстро, цок-цок копытцами, торопится, а я чую, знаю, куда она лыжи навострила. От нее волна такая пыльная, лежалая как от старых заношенных тряпок. Так старые девы пахнут и старухи вообще тоже, одинокие. И сквозь этот шелестящий бумажный запах прорастает шевелящимися червями липкая желтая вонь. Голодная. Ее сладострастье гонит, похоть. Она трахаться спешит. В первый раз. Ее, эту дуру перестарую где-то самец ждет. И вот она к нему мчится, и хочет, прямо мечтает, как сейчас с ним завалится, и он будет ее всю трогать, мять, пальцы свои повсюду совать, облизывать. И боится одновременно. Вон лиловым дымным шлейфом за ней страх волочится.
Я остановилась, дышать трудно стало, адреналин снизу волной по телу, загнал сердце в горло. Сейчас задохнусь. Нет, — перекинусь. Думаю: бежать скорее отсюда. Обратно на бережок, к коткам своим мертвым. Там побегаю. Там хорошо, пусто, темно. Никто не ходит там зимой. И тут у меня перед глазами картинка из прошлого встала: гранатовые капли на белом снегу, извивающееся голое тело в перекрестьях кровавых линий, в воздухе звенящая боль, как северное сияние, хрустальными струями переливается. Вспомнилось, как хотелось опустить руку в теплую багровую лужицу. Не назад я побежала, вперед.
Я тихо бегу, неслышно. Рыкнула девке в спину. Тоже типа: «Разрешите пройти». Та обернулась. Все что угодно рассчитывала за спиной увидеть. Только не меня. Не волчицу. Ужас, только он в ней остался. Жахнул взрывом из живота во все стороны. Все другое сжалось, сбилось в комочек, сквозь плотный лиловый кокон ужаса и не разглядишь. Глаза огромные, одни зрачки, как у кысика моего пятого. Понеслась, не разбирая дороги, не соображая, что бежит не к остановке, не к людям, а черт знает куда, в пустошь, в дикие заросли.
Я сзади бегу. Мне смешно, щекотно в горле от смеха. Не догоняю. Держу дистанцию, так чтоб она меня за собой слышала, рык, топот лап, дыхание. Дорожка превратилась в тропу, тропа все уже, голые ветки кустов тянутся к бегущей девке, схватить, задержать. Все, исчезла тропинка, дальше нетронутый белый снег, черная лохматая решетка кустов. Черное небо — белая блямба луны. Кино черно-белое. Эта обернулась, вдруг меня нет, исчезла как морок. Шалишь! Я здесь. Стою, смотрю на нее. Между нами метров пять. И она ломанула сквозь заросли.
Обегаю кусты, не драть же шкуру.
Когда девка выбралась на полянку перед руиной часовни, я вышла ей навстречу из-за выщербленной кирпичной стены. Я улыбалась. Во всю свою волчью пасть.
Мы славно повеселились. Она вдоволь натрепыхалась. Наизвивалась. Наелозилась. Не под своим самцом. Подо мной. Клочки одежды летели во все стороны от моих когтей и зубов. Псевдошкурка дубленки, лоскутки костюмчика, красные шелковые лепестки нижнего белья. Эта коза надела сегодня красные трусы и лифчик, подготовилась. Смешно. Хватит играться. Перегрызла уже чуть начавшую дрябнуть шею. Смотрела, как толчками выходит из нее жизнь, стекает на истерзанный, бурый снег.
Вернулась в человечье тело. Меня пошатывает, адреналин отравой течет в жилах. Под ногами валяется расхристанное, почти голое тело, в укусах, ранах от когтей, искореженное, теперь никому не нужное. Стеклянные распахнутые глаза смотрят в круглый, обгрызенный временем проем в потолке руины. Там, где раньше был купол часовни, теперь дыра. В нее заглядывает луна. Любопытная стерва пялится на покойницу.
Почему-то возле мертвой разлохмаченной головы лежит моя лопатка. Откуда она здесь? Должна быть в рюкзаке. А рюкзак должен быть там, на дорожке, где я перекинулась. А он, вот он. Прислонен к стене на куче занесенных снегом кирпичей. Поднимаю лопатку, лезвие в снегу и в крови. Натекла, наверное, из перекушенного горла этой похотливой перестарки. Слизнула с острия. Холодно на языке и чуть солоновато. Как томатный сок из холодильника. Тут же, чуть в стороне от тела — сумка. Это ее, девки загрызенной. Я поднимаю, расстегиваю молнию и вываливаю все содержимое на снег. Металлическая коробочка с белыми голубками и надписью «Wedding», в таких обычно прокладки таскают, ключи, телефон в чехле с сердечками, пачка презервативов, паспорт, еще какая-то слюняво-розовая девчачья дребедень. Беру паспорт, открываю: Поспелова Ирина Александровна, место рождения... год рождения... Да уж, тридцать пять лет ей было, давно должна была бабой стать, детей нарожать, мужу щи-борщи варить, а она как пионерка на первый секс бежала. Не добежала.
Лежи теперь тут, голая пионерка.
Сунула паспорт в рюкзак. Вместе с лопаткой. Зачем? Не знаю. Не задумалась.
Поляков
Еще раз. Не второй и не третий, черт знает, какой уже раз открываю дело Ганнибала. Листаю. Бумага шуршит. Шепчет: «Ищешь? Хочешь? Думаешь найдешь? Ш-ш-ш...» Вот они, даты убийств: 19 февраля, 19 мая, 14 сентября, 12 ноября и, наконец, — 24 января. Пошарил в инете, нашел лунный календарь. А Елена-то не с дуба рухнула. Все даты, кроме последней, на полнолуние приходятся. Кроме последней... Почему убийца выбился из графика? Когда у нас нынче полнолуние? Девятого будет. Скоро уже. Черт, живешь, головы не поднимая, и не замечаешь, что там в небесах. А дворничиха Валевская убита, почитай, за две недели до. До полнолуния. Почему он поторопился, не дождался своего времени «Ч»? Почему сработал не по схеме, не в окраинном лесочке, а прямо посреди города? Может действовал спонтанно? Без подготовки? Чем так не угодила толстая пьянчуга этому оборотню?
В дворницкой найдены фрагменты земли. Убийца принес на своих кроссовках. Вряд ли он просто решил пройтись по мокрой раскисшей грязи. Значит стоял за кустами, ждал, когда Валевская выйдет. Господи, ну зачем ждал? На что она ему сдалась?
Мне кажется, если б я мог ответить на этот вопрос, то ответил бы на все остальные и на главный: кто он, Ганнибал.
И кстати об оборотнях. Надо все-таки проверить ролевиков. Интересно, сколько их в городе. Десятки? Сотни? Или человек пятнадцать от силы? Надо порыться на сайтах. Или лучше спросить орка Семенова. Вот завтра вечерком и спрошу.
Вечерком не сложилось ни о чем спросить. Вечерком я сидел в автобусе, уносящем меня на край областной географии в городок Пѐстов.
Утром, только явился в контору, сразу вызов к шефу. Думал, сейчас мне спички под ногти будет за Ганнибала загонять. Ошибся. Совсем из другой оперы. Ария варяжского гостя, прибывшего утренней лошадью. Депутата местного грохнули. Человека для власти неудобного, пролезшего в областную Думу от прогрессистов (как и удалось-то, поди пойми), предпринимателя, хозяина всего местного дальнобоя и междугородних пассажирских перевозок, Михаила Тимофеича Грошева. Именно принадлежавшая ему компания «Межгород-авто» и довезла меня до места его кончины.
Звонили из столицы, поставили всех на уши: политическое убийство! Мама дорогая! Да еще опять-таки проныра Жорик Веснянский хайпанул на упокойнике: «куда тянутся нити от заказного убийства?.. смерть оппозиционного лидера... все ли в порядке в эшелонах власти...» и даже: «чеченский след возле мертвого тела...». И как мантра: «я, Жорж Веснянский, буду держать вас в курсе расследования». Вывалив все это на меня, пересыпав саркастическими замечаниями по поводу политического убийства возле деревенского сортира, шеф резюмировал: «Валите, Поляков, в этот долбаный Пестов, разберитесь там, что к чему... сами знаете, что и к чему, и пока дело не закроете, не возвращайтесь». Это, конечно, не цитата, но близко к тексту.
Вот таким макаром утром следующего дня я оказался на крыльце ОВД заштатного города Пестова. А накануне вечером, пройдя сто метров от автовокзала — в номере местной гостинички, единственным достоинством которой было «дешево».
Дело на первый взгляд и на взгляд местного следователя Зуева было простым как три рубля. Это, собственно, его выражение. Зуев, крепкий и кряжистый мужик с лицом деревенского хитрована сразу сказал:
— Чё тут тее ловить? Тут ловить неча. Верно я говорю? За бабу его хлопнули. Этот ваш депутат, в бога мать, это вам он депутат, а нам тут он — Минька Грошик, матка моя его хворостиной гоняла, чтоб у наших кур яйца не таскал.
Далее он поведал вот что:
Всегда вороват и жаден Минька был, на чужое глазами зыркал. И теперь та же канитель приключилась. Он чего повадился на малую родину наезжать? У него зазноба завелася. Нинка, библиотекарша наша. Про Нинку плохого слова не скажу, баба справная, хоть и одинокая с дитем. Красивая баба. Да на его закидоны не падкая. Он вокруг нее и так, и этак елозит: и на мерсюке подкатит, и розы корзинами шлет, и пацаненку ейному путевку в лагерь с английским языком спроворил, за бюджетный счет само собой, не за свой. А у Нинки уже с полгода как жених завелся. Мурад Меджидов, на рынке у нас обувью торгует. Я его три года знаю, крепкий мужик, надежный, дагестанец с Махачкалы. Он на Нинке всурьез жениться решил, даже домой поехал разрешения у родителей просить. Ему сороковник, а он за разрешением... Восток — дело тонкое, Петруха. Верно я говорю? Чтоб на русской, да еще с ребенком, это им — не хухры-мухры.
Вернулся, а тут этот вьется вокруг его невесты. Ну и не стерпел, шарахнул ему в морду дробью. Превратил медальный депутатский профиль в дуршлаг. Ну и фас заодно, в бога мать. Говорит, пугануть хотел, не рассчитал. Про это, может, и врет. Может, и убить хотел. Но чтоб там заказное... политическое... да еще чеченский след, как в новостях прописали, читал я эту муйню, дак то — шиш вам. Этот ваш Веснянский чечен с дагестанцами перепутал, дурачок сельский.
Мне, честно говоря, эта версия очень понравилась. Такие, понимаешь роковые страсти на фоне районной библиотеки, Хазбулат удалой, трам-пам-пам... ты отдай мне жену. Ну не жену, невесту, один хрен. Но поскольку начальство знобило на тему заказного и политического, я начал все с нуля. Снова опрашивал всех уже опрошенных Зуевым свидетелей. Беседовал с Нинкой, Ниной Ивановной Шепитько, с задержанным, ее верным Хазбулатом, и прочая и прочая... Зуев маячил у меня за спиной и вздыхал, выражая притворное сочувствие, дескать мучают человека, а ведь все же ясней ясного. Он явно хотел, чтоб я убрался побыстрее из его епархии.
По вечерам, коротая время в своих наискромнейших аппартаментах, где из плодов цивилизации был лишь электрочайник, валяясь на койке, я думал совсем не об убиенном не ко времени короле дальнобоя Миньке Грошике, не о мотивах ревнивого мстителя с рынка, не о неких силах, возможно заинтересованных в устранении конкурента ли, политического противника ли. Нет. Я думал о том деле, что дожидалось меня дома. О деле Ганнибала, волка-оборотня, растерзавшего пятерых женщин.
Я казался сам себе зверем, тоже волком или собакой, ищейкой. Мысленно бегал кругами, уткнув нос в землю, вынюхивал, высасывал слабые запахи, малейшие ниточки, наматывал их на клубочек.
На типичного маньяка Ганнибал похож мало. Почерк одинаковый. Это да. Но жертвы все разные, никаких общих черт. Не вырисовывается общий портрет. Или все-таки есть между ними что-то общее? Ведь, мы считаем, что маньяк раз за разом убивает одну и ту же женщину. Для него все жертвы символизируют какой-то единый образ, поэтому они похожи: или внешность или возраст, или еще что. А тут вроде ничего. Что же может их объединять? А если это, как думает Елена, заигравшийся ролевик? Может быть с его точки зрения жертвы имеют до фига общего. Кого там не любят оборотни? Вампиров. Помню кино было американское, там в одной квартире жили вампир, оборотень и призрак. Веселая такая компашка. Ну да не суть. Оборотни на ножах с вампирами. Что если Ганнибал считает этих женщин вампирами. Вампиршами. И поэтому их убивает. Версия? — Версия.
Я даже не удержался, десятого числа, сразу после полнолуния позвонил в отдел. Спросил у ребят, чего там как, спокойно ли в городе. Ничего новенького не случилось? «Нет, — говорят, — а ты чего ждал?» Чего ждал, я говорить не стал. Пронесло, и ладно.
Вот так, обсасывая эту тему со всех сторон, я просидел в Пестове две недели с маленьким хвостиком. По убиенному Мине Грошику собрал все, что возможно. Перелопатил вся и всех, даже тех, кто с ним только в роддоме пересекался. Отработал все возможные версии: конкуренция на рынке перевозок, политические дрязги (для этого даже до Москвы дотянулся), коррупционные схемы (да, и здесь некогда медальное рыльце депутата было в пушку). И в результате пришел к выводу, что прав был хитрован Зуев, укокошил его товарищ с рынка на почве личной неприязни и ревности. Такие дела.
Когда я вернулся к шефу с докладом, тот аж возликовал. Спихнуть с плеч политику и отделаться бытовухой, это по нашим временам счастье. На радостях он отправил меня в первопрестольную: «Давай, Поляков, сгоняй наверх, отчитайся. Тебе респект и уважуха отколются от начальства. Нелишне будет». Опять-таки передаю близко к тексту.
Метнулся я в столицу в начищенном мундире, звеня сабелькой по ранжиру. А обратно вернулся уже под праздник. И первым делом, отоспавшись с поезда, пошел к Костику.
Продолжение скоро.
Полный текст можно прочитать на сайте Игры со словами и смыслами:
https://www.jkclubtext.com/knigi
Официальный сайт автора: