«Слова, и даже мысли. Стали, как горсть орешков, в ладони. Когда много копаешься в земле, или занимаешься другой домашней работой. Кожа рук дубеет и становится невосприимчива. К нежности и полутонам. Тронь за локоть — и мурашки побегут по лопаткам. А сунь в комковатую кисть пук наждачки — и «усом не поведёт».
Вечное словоблудное — «Шлю тебе с ним Анюта живой привет. Будь с ним ласкова. За добрые слова одень, обуй, накорми. Вечно твой друг.» Иногда ещё работало, но чаще. Проскакивало мимо. Ушей, носа, щёк. Будто, и не тебе сказано.
Её тётенька частенько поминала свойскую черту характера — «скажу, как отрежу!» И это странно было узнавать от милейшего и добрейшего, в сущности, человечка. И всё же, в гневе она бывала страшна. Так что, не врала тётка, не врала.
Казалось бы — «Сводня, воровка, четырежды судимая, на левой руке голубь и три буквы АНЯ.» — исчерпывающе. Не садись рядом, не мни о себе лишнего. Береги. Что ещё сберечь реально..
Теперь. Она исполна определила. Что тётушка имела в виду. То, что лесной зрелой — с коричневой звонкой скорлупкой и таинственным ядрышком внутри, попробуй достань — лещиной катается в ковшике ладошки. Уже и можно вполне считать — «как отрезала!» На вкус ещё не знаешь, но на окрик уже не реагируешь. И попятком мыслишки, в затылке — «ещё раз обидишь, укушу..» И взрослый взгляд, исподлобь.
Заскорузлость кож — это ли беда! Она видала и похуже. Души с коростой, глаза мёртвые, оскал гиений.
И вот это — «Леля! Леля, это я, Вова..» Надсадно так, свирепо почти и жалобно, точно щен подбитый…»