Из серии "90-е"
Перебирая Сашины плёнки с мелодиями «для памяти», которые становились потом песнями, а многие из которых так и остались черновиками, не нашедшими слов (и они останутся теперь ими навеки), - ищу, как бывает в длинном и тёмном сне, ищу и никак не встречу одну запись, которая открыла мне нечто, не знакомое ранее. Благодать, милость, благословение, которое приходит к тебе свыше ни за что, просто так, и которое невозможно ни вытребовать, ни вымолить, ни вернуть…
… В год обрушения прежней жизни, которого мы до поры не замечали,
мне штатно выдали путевку в санаторий. Приметы того времени: зимой в профкоме она была не дешёвой, а уже летом торговки на пляже за сосиску в тесте просили столько же. Мы поняли, что это и есть инфляция. Одесский санаторий ВЦСПС №5 по иронии судьбы назывался «Россия» и стоял, если быть справедливыми, в том же виде, что и сама «Украина».
Колонны, потерявшие вертикаль, обрушенные балкончики - здание «России» на Французском бульваре, как раз над знаменитой Аркадией, можно было не думая атрибутировать как 30-е годы, в своих конструктивах предпочитавших облепленную штукатуркой дранку. Мы, оказалось, стали последними курортниками «России». Позже, в крутые 90-е, санаторий был частным питомником по разведению собак, заводиком по производству какой-то пластмассовой фигни и просто складом – пром и прод.
Заспанная женщина удивилась нашему явлению и отправила по пустым корпусам - выбирать себе "номер". Мы, как всегда, не капризничали – было море, была гитара, и нас ждали друзья-художники.
В ванной на облезлых стенах весьма кстати кособочилась выцветшая от влаги картинка "Последний день Помпеи". Ночью в щель в полу выбиралась голодная крыска. Под окнами, ближе к пляжу, рычали бульдозеры, расчищая дорогу в новую жизнь.
А с нами была Благодать. Мы пели до бесконечности ту самую, переворачивающую душу мелодию, которую послал Саше талант или Дух святой, - абсолютно райскую мелодию без слов. Свирепая соседка, кажется, единственная в здании, каждый вечер стучала в стенку тапком, хотя с торца пустого ковчега на всё побережье гремели курортные танцы.
Нет, действительно, наша мелодия перекрывала всё. Ею был пропитан сам воздух Одессы, в которой цвели липы, она была повсюду – в черноморской солёной воде и хмельном трёпе художников на гульках в мастерских.
Парикмахер с теплохода "Максим Горький", зафрахтованного компанией «Неккерман», пригласила нас посмотреть свежекупленный домик, в котором бывал или живал Бунин. В нём в непорочности бытовали старые дубовые двери, дубовая гардеробная с лестницей вниз, в бывшую келью прислуги. Наверху, в коммунальных клетках, разгороженных белёной фанерой, хранились горы коробок с привезённым из загранки шмотьём. И хозяйка просила совета у каждого - не открыть ли здесь кафе? - а сама почему-то робела уже перед именем классика, хотя читать Бунина ей не пришлось.
Липы цвели, в небе стоял пчелиный гул, и Саша, надрессированный в студенчестве и позже шабашками «на яблоках», забирался по веткам на самый верх дерев и спускался вниз с полной пазухой цвета. На подоконнике на нечитанных свежих газетках с эпохальными событиями перестройки, сушились душистые лапки липки, которые будут так хороши в кипятке зимой. Но где она, та зима?
…На бульваре со всяким антикварным старьём сидели последние старожилы Одессы, ещё не успевшие сбежать с корабля, который то ли тонул, то ли просто плыл не туда.
+++
Одесса. Александр Жданов.
На яхте "Акварель" на фоне старого ржавого судна, не раз попадавшего в кадры фильмов Одесской киностудии. С котом Квазимодо (Квазя) во дворике дома художника Михаила Пархоменко
Санаторий "Россия", старая открытка.