*
Зонтики над столами. Тихо свет, громко музыка, чисто, светло, ни сбежавшей кошки, никого. Только девочка за столом вдалеке, под зонтиком. На руках у нее горностай. У нее бы узнать, куда побежала кошка, а она красивая, горностая гладит, и спросить ее слов нет. Волосы у нее черные вьются, и глаза большие смотрят, и рот большой приоткрыт. Тетенька, а кошка куда же!
— Саша! Саш?
— М?
— Вставай.
Рукой по горячей кровати, нет кошачьей шерсти. Девочка не старше меня, зачем «тетенька» ей сказал? Даже не узнал, куда кошка убежала. Глупостей наделаешь во сне, встаешь с постели и дальше глупости делать.
— Ты встал? — из другой комнаты голос ее, еще сонный.
— Да, почти.
— Быстрей давай, — тень ее на кухне зашевелилась, глаза ее там, утром чуть сердитые. — Давай, давай.
Пол холодный сухой. Нашел тапки холодные, и на кухню сами собой ноги идут. Чуть бьет дрожь, утром холодно всегда.
— Мам, почему у тебя утром голос злой?
— Почему это злой? Не злой, просто садится с утра, — в коридорчик вышла, не посмотрела даже, дверку притворила, запахла ее сигарета.
В раковине красная пластиковая решетка лежит. На нее белая пена с кровью упала, уже не первый день. Сказать?
— Мам, у меня кровь.
— Где?
Дверь отворилась, дым влетает, ее лицо нахмурилось.
— Да вот.
На пластиковой решетке паста зубная и розовеет в ней кровь.
— Прополощи, открой рот. Дай посмотрю.
Лицо ее близко, сигаретой пахнет, красивое, брови приподнимает, у нее тоже глаза голубые.
— Так, ну это парадонтит, — отвернулась, открыла холодильник, — зайду в аптеку, возьму тебе другую пасту, — достала из холодильника масленку и колбасу, — садись ешь и одевайся, там мультики идут.
Не хочется есть. В окно посмотри, там как будто еще ночь. Видно, как ветки качаются голые на холодном ветру. Видно небо, грязь на стежке, в огороде земля промокшая и застывшая. Есть не хочется, а хочется заплакать. Нельзя. Чуть-чуть живот болит. Телевизор слышно и как холодильник дрожит. Хорошо, когда сидишь на кухне, кругом темно, тихо.
— Спасибо.
— Покушал? Иди, посмотри минут десять, я скоро, — у мамы в зеркале рот открыт, щеточка в руке, красит.
В мультиках цвета все яркие, не такие как в жизни. Для детей все делают яркое: и пеналы, и кофты, заколки для девочек. У мамы тоже яркие вещи, но она уже не девочка. Она просто молодая.
А эти мультики не станут смотреть, эти, что хлопают петардами сейчас на дороге, мальчики с хриплыми голосами, в синих олимпийках. Об ящичек чиркает, чиркает, заискрила. Паренек в отцовской кожаной куртке отбросил петарду, хлопнула в луже и брызги во все стороны. Скоро Новый год, хлопают петарды все дальше, вверх по улице.
*
Брызгала грязью на себя и повсюду «Газель», скрипела рессорами. Мелькала черная мертвая трава в грязном снегу у обочины, за черным полем лысые кусты ехали вместе с «Газелью». Водитель длинным ногтем мизинца в зубах ковырял.
— Слушай, а зачем тебе такой ноготь на мизинце?
— Ну, чтоб в ухе ковырять там, в зубах.
Посмеялись, недолго осталось ехать.
— Э, ты смотри! — водитель показал на экскаватор, что стоял посреди насыпной дороги, недалеко от съезда с шоссе. Рядом с экскаватором в землю завалилась по самое крыло старая американская машина.
— Кино снимают, что ли, — остановились, смотрят.
— Ну, ты их спроси.
Водитель животом упал на колени пассажира, оперся одной рукой на панель, а другой покрутил ручку на двери, опустил стекло.
— Эй! Что там у вас? Вы всерьез или кино снимаете?
Но люди у экскаватора не услышали. Невысокий темноволосый паренек в розовом костюме весело кричал своим друзьям и смеялся, заглядывал в видеокамеру:
— Потанцуем! Потанцуем, потанцуем!
Играла музыка из открытой двери старой большой машины, какой-то американской:
«Франчиско капроменто папи ру! Чика о, чика о!»
Высокий парень в красной короткой куртке с золотой вышивкой танцевал с кудрявой черноволосой девицей у самого ковша брошенного в поле экскаватора.
«Па-пи-ру-ууу энтриссимо картино! Чика о!»
Девица была в куртке на овечьем меху, под курткой было длинное синее платье. Она запрокидывала голову, кружилась и смеялась. Парень в красной куртке смеялся и целовал ее в шею.
«Эль белло мама мучо тропико!»
— Да ну их, поехали.
Водитель сел обратно и взялся за руль, пассажир еще смотрел на танцующих у экскаватора.
*
Мама идет впереди, навстречу ей из лужи в лужу течет вода. Темные ручьи. Грязь на дороге разрезают синие сапоги, как носы больших кораблей разрезают воду в океане.
— Не шаркай! — чуть обернувшись, прикрикнула мама.
— Угу.
В проводе над дорогой запуталась толстая ветка спиленного летом дерева. Рядом с веткой на проводе сидят три воробья. Холодно дует ветер на воробьев и на маму, носы больших кораблей наперегонки плывут, ломают тонкую корку льда в океане улицы.
— Не шаркай, я тебе сказала! — мама остановилась и строго посмотрела, — Ты что не понял?
— Да понял я все.
Уже скоро закончится океан луж. Ближе к школе асфальт ровный и новый, летом здесь очень быстро можно ехать на велосипеде. От самого мебельного магазина, рассказывала мама, когда-то давно можно было до самого кладбища не крутить педали и ехать очень быстро, потому что асфальт везде был хороший, и не было океана там, где он сейчас. Однажды мама ехала так быстро, что не могла уже остановиться. Ей пришлось упасть вместе с велосипедом в кучу песка в конце улицы, почти перед самым кладбищем.
— Я же сказала тебе, не шаркай! — мама закричала.
Корабли не плыли больше по океану и не ломали лед. Один из кораблей столкнулся с подводной скалой, слишком близко подошел к берегу.
Мама остановилась. Смотрит. Вода из лужи затекает под шапку. Молодой капитан уснул за штурвалом, плохо учился плавать на кораблях в океане.
*
На углу остановились. Водитель, вытягивая шею, смотрел куда-то в сторону заброшенной водонапорной башни.
— Ты чего?
— Да не вижу, по-моему, сынок мой.
Далеко за дорогой, за поросшим редкими кустами пустырем, у обвалившегося входа в водонапорную башню сидели на бетонном блоке несколько ребят в синих и зеленых олимпийках. Увидели остановившуюся на обочине «Газель», глядят. Один из них в порыжелой кожаной куртке встал на бетонную плиту и что-то крикнул. Не слышно.
— Приоткрой окошко, а? — водитель наклонился к окну и свистнул, потом помахал рукой. Парень не двинулся, ничего не ответил, он стоял на бетонной плите и смотрел в сторону «Газели».
— Иди сюда, ну! Тебя зову!
Парень повернулся к ребятам, что-то коротко сказал, сделал им быстрый жест рукой, спрыгнул с плиты и пошел к «Газели». Он подошел к машине и поглядел сначала на отца, потом на пассажира. Парню было лет двенадцать.
— Здорово! — сказал отец.
— Слушай, бать, ты мне больше не свисти. Блядям своим свистеть будешь.
— Каким блядям, это когда было! Давай, садись, — отец потянулся к ручке, пассажирская дверь скрипнула, открылась. Пассажир вылез. Парень в кабину не сел.
— Я с тобой не поеду.
— Ты чего? Мы с тобой уже неделю не виделись! Садись. Расскажешь как дела, — водитель похлопал ладонью по сидению.
— А куда едете?
— В город. Туда-обратно. На Ярмарке выгрузимся и обратно. Садись, остановимся где-нибудь, я тебе куплю мороженое там, пирожок, что хочешь.
— Да нужно мне твое мороженое, — парень подтянулся, влезая в кабину, — Что везете?
— Льва, — сказал пассажир, влезая следом за парнем в кабину грязной белой «Газели».
*
В школьном туалете у умывальника мама отряхивала влажную тряпку и вытирала грязь с детской куртки.
— Домой придешь, стирать надо будет.
— Мам, хочешь, я сам постираю.
— Да что ты там своими ручонками никчемными постираешь! К тете Неле понесу, у нее в ванной замочим. А это все потому, что ты человеческого языка не понимаешь.
— Понимаю.
— Нет, не понимаешь.
Она еще несколько раз протерла плечо, потом грубо повернула, чтобы посмотреть спину.
— Все, нормально вроде, — мама сполоснула тряпку под струей холодной воды и разложила на краю умывальника. — Все, я пошла. Давай, скоро звонок.
Из туалета было видно, как в классе мальчики бегали вокруг парт, девочки тихо сидели. Пошел по классу с мокрой и холодной курткой в руках из туалета в раздевалку и видел их всех. Последние мамы уходили из класса, махая рукой на прощание. Она на них не похожа, редко она машет на прощание. Она красивее их всех, молодая.
Повесил куртку на крючок. Соскользнула и упала, быстро поднял и снова повесил. Руки мои, вот они, белые и никчемные. И ее рука, покрасневшая от холодной воды. Сминает тряпку, грязная вода скатывается в умывальник. Рука моя длинная и худая, ее рука.
В классе голос учительницы звонко заговорил:
— Успокаиваемся, достаем учебники, пеналы, рабочие тетради, — учительница медленно встала из-за стола и подошла к краю доски, взяла в руки мел и поглядела на него, медленно поворачивая в пальцах. Пятница, первый урок — история.
В книге по истории все с бородами, русские в доспехах, лица в крови, бегут. Все это ерунда, никогда не видел, как взрослые люди бегают. Спрашивал об этом у них. Почему не бегаете? Бегать можно в магазин, а от собак нельзя. Как во сне за кошкой той бежал. В энциклопедии ночью читал о рысях, они тоже кошки, и в России живут.
Ночью бабушка шептала в спальне, там горел свет, из темной комнаты видно, слышно как она шептала, писала что-то в тетрадку, ручка скрипела по бумаге, шептала. Вошел к ней, она не сразу увидела.
— Бабушка, можно я немного посижу?
— Ой, крошечка моя, ты чего не спишь? Ну иди, посиди недолго, — она поднимает глаза к часам, большим желтым настенным часам, сделанным в виде наручных.
— Уже три часа. Ну ладно, полчасика посидим, — она откладывает тетрадь. — Ну что новенького? Как сегодня вечер прошел?
— Да тихо все, спокойно. А ты в дневник писала?
— Да, погоду записала и так, еще кое-что. Хорошо, обошлось без крика сегодня. Спрошу, пока вспомнила, что сегодня в школе получил?
— Сегодня три пятерки. По русскому, по рисованию и по литературе.
— А по математике?
— Четверку.
Бабушка тянется за другой тетрадкой, открывает ее с конца.
— Ну вот, сегодня 15 рублей, молодец, — она красной ручкой вписывает слева пятерки-отметки, напротив каждой пишет «5 р.»
— Бабушка, а почему взрослые люди не бегают?
Она пожирнее обводит пятерки красной ручкой.
— Ну а куда ж им бегать? Я вот уже куда побегу? Только если пожар, тьфу-тьфу, — стучит по лакированной столешнице.
— А если лев нападет или рысь? Взрослый тоже не побежит?
— Ну, я этого не знаю, нет, наверное. Куда там убежать! Ты себе представляешь, какой он — лев? — бабушка открыла дверцу стола и положила внутрь красную ручку.
На дверце болтался синий лоскуток.
— А что это за веревочка на дверце висит?
— Это когда баба Моля померла, у нее на руках были повязаны.
— А зачем?
— Чтобы судорогой не потянуло. Окоченеет, и не разогнешь потом.
— Ты себе веревочку оставила на память?
— Да, оставила вот. Нельзя говорят, а я все равно оставила. А если не снять, то покойник там перед богом связанный будет стоять, — бабушка отвернулась, ей стало неприятно об этом говорить.
— Я пойду немного книгу почитаю, можно?
— Иди, рыбушка, почитай. Только недолго, а то не дай бог в туалет мать встанет и свет увидит. Будет тогда нам с тобой.
Учительница читала вслух из учебника, а дети водили пальцем по строчке.
— Саша, читай дальше! — учительница подняла глаза и посмотрела на сидящих за первой партой. — Читай, читай. Не следил? Вот и расскажу твоей маме, что ты на уроках в облаках витаешь все время.
— Не надо.
— Надо, надо. Вот отсюда, ищи. После этого монголы окружили лагерь неучаствовавших… Нашел?
— Да.
— Вот и читай.
Читать не хотелось. Все думалось, а каково это и в самом деле витать в облаках?
*
Вверх по мосту через черную речку едет грязная белая «Газель». В кабине трое. Мужчина за рулем, ковыряет длинным ногтем в ухе и морщится. На пассажирском сидит молодой небритый мужчина, крутит что-то в магнитоле.
— В эфире «Радио Новочеркасск ФМ»! — сказало радио.
Между ними подросток с холодными злыми глазами смотрит перед собой, ерзает в жаркой кабине, шумит печка, разговаривают.
— «Газель» продавать буду, поеду в Абхазию, меня туда работать зовут, — водитель сказал.
— Я уеду в город с видом на прибой,
Где пески поют фальцетом под ногой.
И в зеленую волну прямо с берега нырну,
И уйду от всех подальше в глубину! – спело радио.
— А здесь тебе что, работы нет? — парень ему.
— Да что тут в этом колхозе делать. Это вот, Леша позвонил вчера, говорит, поедешь в Лиски, это в Воронежскую область. — водитель выдернул палец из уха, посмотрел на него и положил руку на руль. — Поеду, говорю. А так месяц работы не было, изредка, когда-никогда, по мелочи.
— Все ясно. И что, льва везешь из Воронежской области?
— Вроде. Мне вообще по барабану, что возить, если честно.
— Откуда лев в Воронежской области взялся?
— Родился он там.
— Ваш лев? — парень посмотрел на молодого мужчину.
— Мой.
— А посмотреть можно?
— Доедем, будем выгружать, посмотришь.
— А вам лев зачем?
— В зоопарк.
Сейчас все ушли гулять. Сегодня была история, два русских, литература, и пение. Я получил четыре пятерки. Завтра выходной, а сегодня пятница. Я люблю пятницу. Все любят, потому что завтра суббота, а я люблю из-за уроков, они всегда хорошие по пятницам, и всегда можно получить пятерки. Я пишу это в маленький блокнот, который купил вчера в «Роспечати» у Раисы Николаевны. Мы давно с ней дружим. Я каждую неделю покупаю у нее «Классный журнал» и «Еврофутбол» ежемесячно. «Классный журнал» очень интересное название, если разобраться. Вроде бы как тот, в котором учитель оценки ставит, а вроде бы и просто классный, в смысле «прикольный». Не люблю слово «прикольный», писатели так не пишут. А я хочу стать писателем. Я пишу рассказ о судьбе рыцаря, который становится королем. Сначала он выступает на турнирах, учится манерам и всему, что положено рыцарям. Потом женится на девушке, которую любит с детства. Может быть, этот рассказ напечатают. Я пока никому не даю его читать. Перед тем как все пошли гулять, был обед. Я ничего не ел, все невкусное, и каша, и суп. Только компот пил. Все кушают за одним большим столом, а Ольга Александровна кушает за партой в уголке, что останется. Я смотрел, как она кушает, пил компот, мы разговаривали. Она спрашивала о Марине, влюблен ли я в нее. Я ей сказал, что влюблен, мы с ней о таком можем поговорить. Раньше я был влюблен в Ольгу Александровну. Теперь в Марину влюбился. Вчера на уроке труда мы делали лекарство от плоскостопия. Принесли горох и ткань. Потом обводили ноги на бумаге и вырезали. Потом вырезали ткань по бумажной мерке и зашивали. Внутрь насыпали горох и получались плоские следки в форме ноги с горохом внутри. Я делал для этих следков красивую коробку. Мама дала мне с собой коробку из-под обуви, и я оклеил ее тканью. Коробка получилась красивая, оклеенная красным бархатом. Но мальчики сегодня вытащили из нее следы с горохом и кидались ими. Ирина Николаевна, воспитательница, рассердилась и поставила всех мальчиков, кроме меня, коленями на эти следы. Всех, кроме меня, потому что я не кидался следами. Теперь коробка из-под следов моя. Я сделал на ней замок из Марининой резинки для волос. Внутри лежит мой пистолет и живет ненастоящая мышка. Мы делали игольницы-мышки на прошлой неделе, в подарок мамам. Моей маме не понравилась игольница, которую я сделал. Она переделала ее сама: вырезала кусочек кожи и кусочек ткани, из кожи сделала брюшко, из ткани — спину. Хвостик сделала из шнурка от старого кроссовка, глаза нарисовала фломастером. Мышка теперь живет в коробке с пистолетом. Я кормлю ее и играю с ней. Когда все придут с прогулки, мы будем делать уроки, а Ольга Александровна будет проверять упражнения по русскому языку. Потом родители будут забирать всех домой. В три часа будет полдник. В конце класса сдвинут две парты и дадут хрустящий хлеб с чаем и вареньем. Я не люблю варенье, а хрустящий хлеб очень люблю. Когда всех заберут, останется только Вера. У Веры мама работает допоздна. Веру дразнят из-за того, что она и ее мама бедные. Она не обижается, но один раз я видел, как она плачет. Я пообещал ей никому не рассказывать. Недавно меня тоже дразнил Кирилл, он называл меня косоглазым. Я не стал обижаться и ушел. А потом, когда он на прогулке наступил в какашку, я решил подразнить его. Когда за ним пришел папа, он рассказал ему. Его папа хватал меня за ухо и за рубашку, кричал. Никто не поверил, что я мог дразнить Кирилла. Я соврал, что не дразнил его, и все поверили. Но Юра видел, как я дразнил Кирилла, он всем рассказал. Меня дома сильно поругали родители. Не за то, что дразнил его, а за то, что соврал. Я испугался его папы, заплакал и соврал от страха. Вечером мой папа кушал борщ, а я сидел рядом на стуле. Папа хмурился и говорил, что так мужчины не делают, говорил, что ему стыдно за меня. Мужчины, говорит он, не плачут, не трусят и не врут. Теперь я стараюсь не плакать. Я хочу быть смелым и сильным как рыцарь, и чтобы меня любила Марина. Я пишу ей стихи и дарю шоколадки, которые дает мне с собой мама. Мама Марины однажды отвела меня в сторону и сказала спасибо за это, но еще сказала, чтобы я больше не отдавал Марине шоколадки, потому что мама дает их мне. Я сказал, что не всегда отдаю Марине шоколадки, иногда я сам их съедаю. После уроков я пошел в библиотеку. Мы уже ходили туда когда-то с классом, на спектакль. Я не люблю ходить с классом на спектакли или в музей. Мальчики в людном месте не слушаются, и Ольга Александровна кричит на них, это некрасиво. Сегодня я пошел в библиотеку, потому что увидел в атласе мира Антарктиду. На самом южном полюсе было написано Амундсен-Скотт. Я хотел спросить, кто это — Амундсен и Скотт. Библиотекарша ответила мне, что это ученые путешественники, которые первыми побывали на южном полюсе. Там было ужасно холодно, и Амундсен пришел на полюс первый, а Скотт второй. Амундсен был из Норвегии и был сильный, смелый и очень умный. Он смог вернуться обратно в Норвегию и рассказал всем, что он открыл южный полюс. Скотт тоже был смелый и сильный, но он попал в сильную метель и до смерти замерз со своими друзьями. Еще я показал библиотекарше свое стихотворение про пони, которое написал Марине.
Дети любят ласкового пони
Бери моего ласкового пони
И катайся катайся катайся
Катайся у него на спине
Его сердце бьется во мне
Она сказала, что это неправильное стихотворение, но хорошее. Она показала мне книгу, написал ее мальчик-поэт, который давным-давно жил во Франции. Его звали Артур Рэмбо. Он писал в детстве стихи, а потом, когда стал взрослым, уехал в Африку и стал торговать там порохом и рабами. Никто не знает точно, что с ним стало потом. Может быть, он заболел и умер. А может быть, его съел лев.
*
Аттракционы уже привезли. В стороне от крутящегося во все стороны «Сюрприза», стояла облезшая розово-зелено-красно-синяя стенка с надписью «Зверинец». У облезлой разноцветной стены, на сваленных горой деревянных паллетах сидели семеро смурных мужиков. Красные обветренные лица дымили сигаретами. Карусели с лошадками, с пятиместными чайными чашками, с лодками-маятниками стояли чуть поодаль, еще не запущенные, в них что-то крутили рабочие.
Белая заляпанная грязью «Газель» с синим тентом на кузове повернула с кругового перекрестка. Рабочие обернулись.
— Нет, нужно с другой стороны объехать, — молодой на пассажирском выпрямился, вытянул руки вверх и шумно зевнул.
— Добро, — водитель с усилием выкрутил руль.
Развернулись, объехали. За стенкой стояли в ряд полуприцепы с клетками.
— Давай... Давай... Все, подъезжай задом сюда, — молодой показал на открытую пустую клетку. Под клеткой красным написано «Царь зверей — Лев!»
— Пойдем растентуем.
Все трое выпрыгнули из кабины, цмыкнув подошвами в слякоть.
Парень послабил трос и одним глазом посмотрел внутрь кузова.
— Отойди, — молодой спокойно оттеснил парня и забросил край тента повыше.
Лев лежал на дощатом полу. Он еще не проснулся толком. Не поднимая головы, смотрел из-под полуопущенных век, глаза затянула пленка. Парень попятился немного и наступил на ногу водителю. Водитель тихо охнул и закусил сигарету, выпучив глаза, смотрел на просыпающегося льва.
— Он что, больной? — спросил он.
— Он слепой с детства.
— И что ты за него отдал?
— Две тысячи долларов.
— Нехило.
Лев тихо загудел и потянулся.
— Я всегда льва хотел, — молодой запрыгнул в кузов и протиснулся льву за спину. Лев мотнул в его сторону гривой.
— Э, браток! — молодой быстро нагнулся и взял стальной прут с пола. — Вы отойдите лучше, мало ли.
Он размахнулся и ударил льва по спине. Скрежетнул кузов, лев рявкнул и, дерябнув по полу когтями, в пять быстрых шагов забежал в клетку. Молодой захлопнул за ним клетку и обернулся.
Водитель стоял поодаль, лицо белое и губы дрожат. Парень стоял у самой клетки, страх с восторгом.
— Мужик! — засмеялся молодой, спрыгивая с борта прицепа. — Ну как тебе лев?
— Нормально, — парень пошел смотреть волков в соседней клетке.
— Ну все, свободен. Я позвоню, как будем сворачиваться. — молодой ушел.
— Давай, Леш! — крикнул ему вслед водитель и пошел к кабине. Влезая за руль, он посмотрел вслед сыну.
— Коль! Коля! Ты как, назад поедешь?
— Не, езжай сам. Я на автобусе.
— Ладно, давай, — он захлопнул дверь и запустил двигатель. Потом высунулся из окна и крикнул:
— Ты папку-то не забывай! Мамке от меня привет!
Коля не обернулся, махнул ему рукой и пошел дальше, вдоль клеток с ободранными медвежатами и сбившимися в кучу промокшими и худыми лисами.
Леша вошел в синий вагончик с надписью «Касса», стоящий у въезда на площадь перед стадионом «Ермак». По всей площади уже стояли смонтированные карусели. Зверинец был полностью готов, последним приехал лев, и больше никого не будет.
Леша сел на табурет и выдвинул из-под стола черный дермантиновый чемодан со стальными углами. Дверь в вагончик открылась. Заглянул высокий толстый мужик.
— Ну что, Алексей Саныч, зверей кормить уже?
— Да, кормите. Привезли хоть, чем кормить?
— Да, привезли. Лузгу и кости говяжьи, свиные.
— Нормально, кормите.
Мужик покивал, выпучив глаза и вышел.
— Алексей Саныч… — другой мужик остановился на пороге, глядя на короткий меч в руках у Алексея Саныча. Залетала пыль в выхоложенном железном вагончике. Дверь снова открылась.
— Алексей Саныч… — Другой мужик остановился на пороге, глядя на короткий меч в руках у Алексея Саныча.
— Ну? Слушаю, — Алексей Саныч смотрел на клинок, покачивал им у колен.
— Запустили!
— Все нормально? Все работает?
— Алексей Саныч! — губы его искривились, руки разлетелись в стороны.
— Все, понял. Закрой дверь, дует.
Дверь захлопнулась. Снова залетала в сыром промерзшем воздухе пыль, короткий меч свистел в воздухе. Дверь открылась. Снова он, опустил подбородок и тупо вытаращил глаза.
— Алексей Саныч, прости ради бога. А что за меч это у тебя?
— Это гладиаторский. Гладиус, называется.
— А! Все, понял. Знаток! — со значением протянул худой, захлопывая дверь. Алексей Саныч засмеялся и сел на табурет, достал из чемодана ножны из бычьей кожи и всадил в них клинок.
*
Мама сидела за столом вполоборота и кушала. Когда дверь открылась, она улыбнулась.
— Привет, мам.
— О, Сань, привет. Руки мой, — она скушала еще ложку супа. — Как дела? чего так поздно?
— Все хорошо, четыре пятерки получил. В библиотеку сегодня ходил.
— А, понятно, — она встала и поставила тарелку в раковину. — Слушай, Сань, ты хочешь в зоопарк сходить? Мне сегодня Ира сказала, на «Ермак» зоопарк приехал. Поехали?
— Поехали. А лев там будет?
— Ну не знаю, наверное, будет, — мама быстро вошла в комнату и открыла шкаф, — Давай тогда кушай и одевайся, я пока глаза накрашу. Думаю, такси вызовем. Потом, может, в «Макдональдс» сходим?
— Пойдем, конечно, сходим.
— Мне Ольга позвонила, хвалила тебя. Говорит, на истории рука не опускалась, отвечал больше всех! — мама улыбалась, голос ее был гордый и ласковый.
— Я старался.
— Вот бы математику еще подтянуть и цены бы тебе не было! — мама быстро обернулась от зеркала. — А ты можешь не раздеваться, иди прям так, ешь и поедем.
Поел и поехали. Черная «Волга» с надписью «Такси Курьер» на заднем стекле везла в сумерках, дрожал на дороге свет фар, пахло мамиными духами. Отчего-то радость осенью так тоскливо давит в грудь? А может не радость и не тоска это, а мамины духи?
— На Хотунке пробка опять, — сказал таксист. Он несколько раз коротко посмотрел на маму. Мама кивнула и ничего не ответила.
— Это брат твой? — таксист кивнул на заднее сидение.
— Нет. Сын.
— Это во сколько ж ты родила?
— Рано.
Таксист несколько раз качнул головой.
— Да я сам рано женился, у меня трое.
Мама молчала. Ей не хотелось говорить с таксистом. А таксист очень хотел поговорить.
— Смотрите!
На трамвайных путях стоял трамвай, в окнах трамвая горел желтый свет. В бок трамвая въехала длинная красивая машина. На багажнике сидел, подперев руками подбородок, парнишка в зеленой олимпийке. В сторонке стоял машинист трамвая и разговаривал с высоким седым мужчиной в черном кожаном пальто. Таксист притормозил, проезжая мимо них.
— Что, интересно? — спросила его мама.
— Да нет. — он отвернулся от трамвая и нажал на газ.
Больше таксист с мамой не разговаривал. Только через полчаса он ей сказал:
— Все. Здесь остановить?
Надпись «Лунапарк» блестела на свету фонарей, чернела бетонная колонна на входе в стадион «Ермак».
*
В синем вагончике с надписью «Касса», играло радио. В окошко время от времени стучали. Алексей Саныч открывал, отрывал билетик, спрашивал: «Детский? Взрослый?», брал деньги и закрывал. В вагончике беседовали трое.
— Так, ну и как там у тебя дальше? — Алексей Саныч отвернулся от окна и уперся локтями в колени.
— А дальше так. Бабка мне говорит: «Пойди, Илья, завали нам к обеду кабана»! Встаю, выхожу во двор, а там никакого кабана. Девица там, в синем платье стоит посреди огорода, черноволосая, кудрявая, красавица одним словом, каких нет. Говорит мне: «Пойдем, Илья, со мной».
— Почему красавиц нет? Видел сегодня одну утром, — Алексей Саныч отвернулся к окошку, взял деньги, оторвал билет, — на въезде со стороны Шахт, в поле стоит экскаватор и машина рядом. Музыка играет, и танцуют двое, третий их на камеру снимает. Так вот танцевала там девушка. Высокая, в синем платье. Красавица, как эта, что тебе приснилась.
— Может, она это и была. Снилась-то она мне ночью. А утром уже здесь танцует.
— Если бы так быть могло! — Алексей Саныч поднялся, хлопнув руками по коленям, — Я покурю по-быстрому. Если кто будет, возьмите денег, хорошо?
Алексей Саныч пошел меж каруселей, сапоги его хромовые тонули в слякоти. Кругом редко прохаживались мамы с детьми, дети без матерей. Гудели и громыхали карусели, кричали дети, крутил их «Сюрприз».
Увидел Алексей Саныч американский автомобиль. Как будто тот самый, что с утра стоял у экскаватора. Вышел из него парень в зеленой олимпийке, за ним следом высокий седой мужчина в кожаном пальто. У «Кассы» они остановились, седой закурил.
— Сигареты не будет у вас?
Седой потянулся в карман, достал портсигар. Когда Алексей Саныч брал из него сигарету, седой внимательно смотрел ему в лицо.
— Не ваши случайно карусели? — сказал он, протягивая спичку.
— Мои, — прикуривая, ответил Алексей Саныч. — Вы по какому делу?
Седой дернул щекой. Он как будто не умел улыбаться.
— С сыном вот. Смотрю на эти карусели и страшно.
— Не бойтесь, хорошие карусели, всё новое почти, — Алексей Саныч смотрел, как люлька с визжащими девочками тянется вверх, вот-вот полетит вниз, — там зоопарк, — Алексей Саныч кивнул в сторону двери в цветастой стенке.
— Вижу, вижу, — седой обернулся на сына, — пошли льва посмотрим?
— Пошли, — сын его смотрел на молодую женщину. Она стучала длинными розовыми ногтями в окно «Кассы».
— Мам, спроси, есть у них лев?
— Да подожди ты со своим львом! Есть лев у вас?
— Вас как зовут? — Алексей Саныч протянул руку седому.
— Леонид Семенович.
Не отпуская руки Леонида Семеновича, Алексей Саныч сказал:
— Я, по-моему, вашу машину утром видел.
— Да?
— Да. На шахтинском въезде стояла, там еще молодые какие-то танцевали, снимали фильм или что. Леонид Семенович засмеялся. Алексей Саныч улыбнулся.
— К зверям пошли.
Алексей Саныч обернулся и увидел, как в зверинец под руку входят девушка в куртке с овечьим воротником и парень в красной с золотом куртке. Алексей Саныч пошел вслед за ними. Леонид Семенович обняв плечо сына, смотрел ему вслед.
Лев ходил из стороны в сторону, как зверю в клетке и положено. Стояла у самой клетки девушка. Приоткрыв рот, она смотрела на льва.
— Он слепой, — прошептала она и заплакала.
Высокий мужчина в красной куртке стоял у нее за спиной.
— Хочешь, я его выпущу? — шепнул он ей.
— Хочу, — сжимая губы, соленые от слез, ответила она.
Алексей Саныч остановился на входе в зверинец и смотрел вместе с молодой женщиной и ее сыном, как мужчина в красной куртке прыгнул и повис на клетке.
— Куда! — Алексей Саныч побежал к девушке, замершей перед открытой клеткой.
Лев спрыгнул с полуприцепа и, как провинившийся кот, прижавшись к земле, побежал рысцой мимо клеток с волками, лисами и медвежатами, побежал прочь от них всех.
Мужчина в красной куртке обнимал рыдавшую девушку. Молодая мама, замершая от страха в дверях зверинца, прижимала к животу голову сына.
Леонид Семенович подошел к Алексею Санычу и положил ему руку на спину. Они смотрели вслед льву.
— Хороший у тебя вышел лунапарк, Леша.
Об авторе
Александр Шилякин, 25 лет, родом из города Новочеркасска, с 2013 года живет в Москве, работает музейным смотрителем на Выставке достижений народного хозяйства. Пишет рассказы, лирику. Публиковался в журнале Речпорт, в сообществе Внеклассовые чтения.
