Жила-была в прибрежном стойбище женщина Агай. И красивой она уродилась и умной, от работы не бегала, плохого о людях не говорила. Одна беда – приносила Агай несчастье своим мужьям.
Еще девчонкой голенастой была, прилетел к ней кулик Дэрен и сказал: иди, Агай, ко мне в жены, построю тебе гнездо на болоте, песни петь стану Добро бы просто отказала девчонка или к родителям свататься послала – насмеялась над куликом, мал, мол, да тонконог, куда такому жена. Обозлился кулик, клюнул ее в лоб и проклял.
Пришло время, выросла Агай, сосватали ее за Аяса, молодого охотника. Сговорились родители, начали играть свадьбу, стал жених плясать, споткнулся о копье – да и свернул себе шею.
Поплакала Агай, посокрушались родители – и нашли ей второго мужа, резчика по кости Дулгэ. Сыграли свадьбу, тут бы и зажить хорошо, да пришли нойоны Иваны и забрали Дулгэ в город, резать шкатулку в подарок Маме-Царице. Пропал муж, уехал далеко в Петров Бор, да и не вернулся больше.
Отец Агай даже в соседнее стойбище ездил – никто на Агай жениться не хочет, говорят, порченая она. Две зимы миновало – нашелся смельчак Колай, пришлый охотник на моржей. Веселый был, сильный, любил жену, баловал, сказки рассказывал. Счастлива Агай сделалась, словно девушка по утрам пела, по вечерам у огня плясала. Да недолго длилось то счастье. Пошли охотники на промысел и Колай с ними. Вернулись снега белей – говорят, вылезла из промоины женщина-морж, назвала Колая дорогим мужем, да и утащила в воду.
Отчаялась Агай. В самую белую ночь ушла она в тундру, зажгла костер, разделась догола и давай по мху кататься. А потом села в бубен стучать и плакать:
- Духи небесные, духи земные, не могу я так больше жить. Если мужа мне не суждено иметь, хоть ребеночка мне пошлите.
Ничего ей не ответили духи, зря Агай раздевалась, тело белое мошке на съедение выставила. Поплелась она домой, видит – птичье гнездо, в нем одно яичко, голубое да в крапинку. Съела его Агай - и затяжелела с того же дня. У орочонов не зазорно, если женщина без мужа рожает. А вот поднять малыша женщине без мужчины ой нелегко!
В положенный срок разрешилась Агай мальчиком. Заахала повитуха – никогда, мол, не видела такого крепкого малыша. И вправду Чекчэне-птенчик уродился на славу. К лету сел, к осени бегать начал, к зиме заговорил да разумнее иных взрослых. Еще спотыкался, порог переступая, а уже матери помочь спешил – Агай рыбу ловит, Чекчэне разделывает, Агай летнего гуся добудет, Чекчэне перья выщиплет. А как сядут ужинать у костра, смешит мать – то оленя костяные рога покажет, то жадного купца передразнит, то болотным куликом засвистит. Улыбались люди, глядя на Чекчэне, говорили: большим человеком станет. И лишь шаман отмалчивался да головой качал.
Шесть зим прожил на свете Чекчэне, шесть лет мать радовал. А на седьмую осень отпросился с мальчишками на моржей посмотреть, поглазеть как задиры клыкастые хэкают да рычат друг на друга. Все хорошо, вот только перевернулась лодочка и промокли до костей парни. Вернулся домой Чекчэне, белый-белый, зуб на зуб не попадает.
Заахала Агай, захлопотала, тюленьим жиром сына растерла, кровяным супом напоила, волчьей шкурой укрыла. А мальчишке все хуже. Жар его мучит, лихорадка бьет, грудь от кашля разрывается. Побежала Агай к шаману – а тот только глянул сердито и камлать отказался. Не жилец мол твой сын. Поспешила домой мать – глядь, а из чума белая куропатка вылетела…
Все знают – если ребенок умер, не успев повзрослеть, то его душа превращается в птицу. И летит на закат через тундру к реке, что делит Средний и Нижний миры. Там на зеленых лугах щиплет травку Казарка-Хозяйка, бабушка всех на свете птиц. Принимает она безвинную душу, оставляет дитя до поры в своем царстве. Пусть купается в быстрых ручьях, собирает пестрые ракушки, дремлет в гнезде из мха, а зимними ночами играет на небе в мяч, чтобы родители видели и не грустили, не оплакивали утрату. Как отплачут свое отец с матерью, пошлет Казарка-Хозяйка безвинную душу в тело веселой птахи забывать прежнюю жизнь. А потом дитя у новой матери в тундре родится.
Таков порядок жизни испокон веку. А глупая Агай взбунтовалась – понеслась за птицей следом, зовет:
- Чекчэне, Чекчэне, вернись к маме!
Летит куропатка вперед, голову не поворачивает. А мать следом торопится. День бежала, не выдержала, легла спать. Проснулась поутру – ни следа куропатки. Только олень костяные рога по тундре бродит, мох копытом колотит.
- Батюшка олень, не видал ли ты белой куропатки, куда она полетела?
- А что ты мне дашь, если скажу?
- Волосы дам, длинные да черные. Соткет жена из них одеяло, будешь зимой греться.
Согласился олень, забрал волосы Агай и показал – туда, мол, на запад полетела казарка. Побежала мать дальше. Едва увидела белые перья, как метель поднялась – не то что птицу, руку свою не разглядишь. Выкопала Агай нору в снегу, села пережидать. Чует – в нору кто-то теплый лезет. Глянула – а там песец белые бока.
- Братец песец, не видал ли ты белой куропатки, где она от метели прячется?
А что ты мне дашь если скажу?
- Силу рук своих отдам да крепкую спину. Богатур станешь, никакой волк не посмеет зубы на тебя скалить.
Согласился песец. Вылез из норы, покрутил носом да и позвал Агай за собой. Виден бугорок снежный и дырочка сбоку, словно нерпа продышала. Тронул песец бугорок носом, куропатка оттуда – шурррх! И дальше на закат полетела. А мать следом бежит.
И вдруг ахнула, ёкнуло материнское сердце. Сидит на камнях белая сова, глазами крутит, клювом щелкает. А в когтях у нее куропатка бьется.
- Сестрица сова, отпусти моего Чекчэне, не губи зря!
- А что ты мне дашь, если отпущу?
- Молодость свою дам да красоту в придачу. Во всей тундре не сышешь совы красивей тебя.
Разжала сова когти, полетела дальше белая куропатка. А мать за ней ковыляет следом, еле ноги переставляет – старость не радость. Умаялась быстро Агай, наломала хворосту, присела отдохнуть у огня. Кипяточку бы хлебнуть, глядишь и сил прибавится, а там и до земель Хозяйки-Казарки рукой подать.
Вдруг откуда ни возьмись подходит к огню старушонка низенькая да сгорбленная, в лохмотья одетая. Кто ж это почтенную бабушку одну на мороз выпустил? Ай-яй!
- Подходи к огню, бабушка, погрейся да отдохни. Угостить, не обессудь, нечем.
Усадила Агай старушонку, надела ей на руки свои рукавицы, на голову теплую шапку. Добыла последний табачок из кисета, набила трубку да поднесла – от дыма и голод слабеет. Улыбнулась в ответ старушка.
- Спасибо за доброту, матушка Агай! А что угостить нечем – то не беда.
Махнула бабушка Огонь правой рукой – и на снегу блюда с яствами появились, ешь не хочу, хоть олений язык, хоть медвежью лапу. Махнула левой рукой – и кувшины с молоком из сугроба выросли. Хлопнула в ладоши – теплый чум над ними встал. Хотела Агай к бабушке в ноги броситься, да Энекан-Того не дала.
- Знаю я про твою беду и сына вернуть не в моей власти. Но помочь помогу. Вот тебе, Агай, волшебная клетка из ивовых прутьев. Как отыщешь куропатку – открывай дверцу и зови «Чекчэне, Чекчэне, ступай зерна клевать». Если птичка влетит в клетку, то до самого дома не вылетит. А как в чум вернешься, увидишь сына – открой дверцу. И оживет твой Чекчэне.
- А где мне найти зеленые луга Казарки-Хозяйки?
Достала Энекан-Того из капюшона серую мышку.
- Иди за мышкой, Агай, да смотри не отставай. Приведет она тебя куда надо.
- А как я узнаю сына? У Казарки-Хозяйки небось полным-полно куропаток. И отпустит ли она его домой к матери?
Не ответила бабушка Огонь. Вспыхнуло пламя, повалил дым, а как рассеялся – нет никого у костра. Заторопилась за мышкой Агай, изо всех сил старыми ногами переступает. Думала снова день идти да ночь брести, но вскоре повеяло сладким теплом. Пропали снега, утих ветер, легла впереди зеленая страна с лугами и ручейками, реками и легкими облаками. И птиц там видимо-невидимо – крачки и кулики, куропатки и трясогузки, лебедята с серыми перьями и черные воронята. Налетели на Агай, кричат наперебой, а ей слышится «Мама! Мама!». Как отгонишь, как отмахнешься?
Без разбора гладит Агай теплые перья: ах, вы маленькие, ах, вы миленькие! И вдруг – шуррх! – разлетелись птицы. Идет к матери Хозяйка-Казарка, толстая да грозная. Перья у нее серебряные, лапки золотые, клюв из красной меди.
- Зачем ты, глупая женщина, в мою страну пришла? Зачем моих птиц тревожишь, души им бередишь?
Поклонилась Агай до земли Хозяйке-Казарке:
- Сын единственный у меня умер до срока. Верни мне его, что хочешь тебе отдам, как смогу отслужу!
- Думаешь, ты первая сюда пришла? Как бы не так! Ходят сюда матери, в ногах валяются, все сокровища мира сулят – верни сына, верни дочь! Если я всех отпускать начну – кто на земле умрет, кто жить дальше отправится?
- Мой Чекчэне особенный! Самый умный, самый веселый, самый заботливый! И отец у него – птичьего рода!
Рассказала Агай, как понесла от пестрого яичка. Зацокала клювом Хозяйка-Казарка:
- Ну раз так, пойдем со мной, поглядим, что за птица твой сын, что за жизнь его на земле ждала.
Пришли они к гладкому озерцу с темной водой. Топнула лапой Хозяйка-Казарка – гляди, мать! И расступилась вода.
Увидела, Агай, как растет ее Чекчэне, как взрослеет, мужчиной становится, веселым, честным да храбрым. Охотится на моржей и китов, режет амулеты из кости, делает гарпуны. Красавицу жену себе берет, и вторую следом, обе детей рожают да сплошь сыновей – в богатом чуме места на всех хватит. Уважают его сородичи, выхваляют, вождем над собой ставят. Правит Чекчэне родом долгие годы, оберегает род, на охоту водит, пляшет танец кита и танец медведя по осени у костров. Дети ему внуков приводят, даже правнуков Чекчэне успевает застать. И уходит в верхний мир древним старцем, мирно и непостыдно.
Топнула другой лапой Хозяйка-Казарка, переменилась вода.
Увидала Агай, как растет ее Чекчэне гордым да непокорным парнем, в драки лезет и сородичей побивает. Как девушек обижает и жениться на них не спешит. Как стариков за бороды дергает и матери родной кулаком грозит. Как собираются вокруг него парни, жадные до богатства и славы. И ведет их молодой вождь Чекчэне воевать соседние земли. Побеждают храбрые воины, жгут чумы, режут оленей, уводят в плен женщин и малых детей. Кровь и слезы тянутся за ее мальчиком по всей тундре. А потом приходят на побережье злые камчадалы с железными ружьями. Выбивают род, от стариков до младенцев. А вождя Чекчэне берут в плен и такое с ним делают, что и камни бы зарыдали. Умирает от пыток сын – а значит не видать ему верхнего мира и новой жизни, станет голодным духом людей по ночам тревожить.
- Видишь, мать! – говорит Хозяйка-Казарка. – Или добрая судьба ждет твоего Чекчэне или такая злая, что и подумать страшно. Все еще хочешь его забрать?
Заплакала Агай – мыслимо ли дитя на муки обречь? А потом утерла слезы и запела. Все матери в стойбище укачивали малышей колыбельной про серого гуся:
Гуси-гуси, вы куда?
Одолели холода.
Полетим к чужой земле,
Кушать сладко, жить в тепле.
Гуси-гуси, вам светло?
А у нас белым-бело.
И медведь храпит в снегу
И тюлени ни гу-гу!
По весне сойдут снега -
На озерах га-га-га!
Серый гусь летит домой.
Засыпай, гусенок мой!
Закрылись глаза у Хозяйки-Казарки, улеглась она на зеленую траву и заснула. Поглядела на нее Агай, вспомнила две судьбы, смахнула две слезинки…
И пошла по лугам выкликать: Чекчэне, Чекчэене, ступай зерна клевать! Налетели разные птицы – серые, белые, пестрые. Каждая норовит в клетку забраться, волшебное зерно склюнуть. Обливается кровью материнское сердце, а делать нечего – права Хозяйка-Казарка, если люди умирать перестанут, то и жить дальше не будут. Отчаялась уже Агай – нигде нет сына, нейдет на зов. Позвала в последний раз: Чекчэне! Прилетела белая куропатка – да не в клетку сперва, а к матери на плечо, клювом о щеку потереться. Обрадовалась Агай… а за ивовыми прутьями уже другая птичка сидит, синица шустрая. Хотела мать ее выгнать, да рука не поднялась. Забрала обеих. И пошла себе с богом, прочь от теплых земель, зеленых лугов.
Идет мать, торопится изо всех сил – путь нелегкий, путь долгий. А ну как Хозяйка-Казарка погоню за ней отправит. Слышит Агай – шумят крылья, щелкают клювы. Глядит – летят за ней злые морские чайки, хотят сына отнять. Побежала она по снегу, а погоня все ближе. Видит – белая сова на камнях сидит.
- Сестрица сова, спрячь меня!
Распахнула белая сова крылья, закутала женщину. Налетели злые морские чайки, клювами щелкают, орут в три горла, а ничего сделать не могут. Убрались они несолоно хлебавши, выбралась Агай, поклонилась сове и побрела дальше. Глядь – а ноги-то снова ходят как молодые и кровь быстрее по жилам бежит. Если рядом родное дитя, мать всегда молодеет.
Долго ли, коротко ли – снова захлопали крылья. Лебеди-шипуны летят, отнять сына хотят! Побежала Агай, видит песец сидит, кость грызет.
- Братец песец, спрячь меня!
Накидал песец лапами снега, закопал Агай в сугроб и сам сверху уселся. Распушился, зубы оскалил – поди подступись! Покружили-покружили лебеди – да полетели назад. Поклонилась Агай песцу и побрела дальше. Глядь, а спина-то снова ровная и в руках сила есть. Если рядом родное дитя, мать любую беду сдюжит.
Вот уже и родные края показались, узнает Агай сопки, скалы да сосны кривые. Еще немного и стойбище. Вдруг снова захлопали крылья, клекот свирепый раздался. Летит следом сама Хозяйка-Казарка, злая как сто касаток, крыльями бьет, глазами сверкает – страх! Побежала Агай из последних сил, задыхается, клетку держит крепко-крепко. Белая куропатка смирно сидит, синица прижалась к ней да попискивает. Видит мать – олень костяные рога по тундре бродит, снег копытом ковыряет.
- Батюшка-олень, спрячь меня!
Набычился олень, костяные рога вперед выставил и пошел на Хозяйку-Казарку, грозный-прегрозный. Ахнула Агай – а ну как подерутся, зашибут хозяюшку, кто тогда за безвинными душами приглядывать станет? Ан нет, постояли олень да казарка, поглядели друг на друга и разошлись кто куда. Потряс олень седой бородой, фыркнул, да и стукнул Агай рогом по лбу. Не больно ударил, да только забыла мать дорогу к зеленым лугам, сколько ни спрашивали потом, не могла вспомнить.
После лег олень на снег, спину подставил – забирайтесь, мол. Села Агай и доехала до самого стойбища. Глядь – а волосы у нее отросли, гуще прежних, только седыми сделались. Если мать о дитяти наплакалась, седина навсегда останется. Вот и чум родной… а сына-то нет!
Завернули ее мальчика в шкуры, отнесли в скалы, да и оставили на снегу. Побежала туда Агай – а ну как песцы найдут Чекчэне или медведь его съест. Отыскала, наконец, ножом шкуры мерзлые разрезала, открыла клетку – разлетелись две птички в разные стороны. Села белая куропатка на грудь мальчику, да и исчезла, как не было. А Чекчэне глаза открыл. Обнимает его мать, гладит – живехонек сын!
Вернулись они в чум, сварили мяса, сделали чаю. И тут поднимается полог, вбегает соседка – и давай у Агай в ногах валяться, благодарить. Дочка ее, Лигири-Синичка, косточкой подавилась, мало-мало помирать собралась, шаман сказал – не жилица. Уже свежих шкур достали, чтобы похоронить – а тут прилетела синичка села дочке на грудь и открыла глаза девочка, есть запросила. Радость-то какая!
Зажила Агай с сыном как прежде, даже лучше прежнего. Из дальних стойбищ приезжали посмотреть на мальчика, который ожил. Подарки приносили, по хозяйству помогали, в гости зазывали – каждому ясно, что удача за таким следом ходит. Другой бы загордился, а Чекчэне знай смеялся. Поглядывала за сыном Агай, а ну как и правда станет злодеем, погубит род. Но парень и оленя не мог зарезать. Подрос, в ученики к кузнецу подался, стал ножи ковать, котлы делать, а забавы ради – колокольчики для оленей. Да такие веселые колокольцы у него выходили, так звонко пели, что любая дорога короче покажется.
В свой черед женился он на Синичке – ходил-ходил за нею, смешил-смешил, да и уговорил. Мать сперва возражала, и род-то у нее бедный и братья пьяницы. Но Чекчэне уперся – или она или никакой жены мне не надо! Что ж, сыграли свадьбу, зажили не хуже людей. Великим вождем, понятно, Чекчэне не стал, но и к погибели род не привел – по сей день по тундре внуки его внуков кочуют.
Всем хорошо стало, одному шаману плохо. Злился-злился он – как так можно поперек судьбы ходить, с духами спорить? Камлал-камлал, гадал-гадал, курил-курил, в бубен стучал – да и запропал невесть куда. Не иначе судьба его увела. А куда – одно звериное солнышко знает. Как увидите на луне совиную голову, острый клюв да пышные перья, так и спросите.
Может сова ответит…