Елена подкинула Полякову первую ниточку. Она ведет к оборотням:
"Я в них не верю, я их знаю. Их полно в городе. Вервольфы, волколаки, ликантропы".
Продолжение детективной повести Ю_ШУТОВОЙ
РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, Я ИДУ ИСКАТЬ
Начало:
1. В городе. Ночью...
Я было решил сам наведаться в семейку свидетелей. Сколько можно ждать? Но тут она и заявилась, Елена. Не в кабинет. Она ждала меня на улице. Я на обед собрался, только за порог шагнул, навстречу женщина. Красное пальто, серая шляпа, поля низкие, глаз не видно, только губы – яркие, сочно-алые в тон пальто, четко очерченные. Кто такая?
А она:
— Здравствуйте, — и, видя, что не узнаю, добавила, — я – Феоктистова. Вы хотели поговорить. Я пришла. Извините, раньше не получилось.
«Ничё се», — думаю. Я бы ее ни за что не признал. Где та тетка в дешевых трениках и тапках-лаптях?
— Ну, давайте поднимемся ко мне, — говорю.
Она мнется:
— Может лучше в кафе зайдем...
Я должен быть добрым, покладистым, согласным. Именно такому собеседнику люди все и рассказывают. Надо стать таким же как человек, которого пытаешься разговорить. Легче всего общаться с теми, кто похож на нас. Возникает иллюзия, что тебя понимают. Надо стать собеседником, а не следователем.
Я тоже помялся слегка, вроде как раздумываю, не решаюсь:
— Ну не знаю даже... Ну ладно, давайте в кафе. Тут не далеко «Лесная сказка» есть. Идемте.
В кафуху эту мы частенько обедать ходим. Там и комплексные обеды, пардон, бизнес-ланчи, дешево и сердито – котлетки с пюрешкой, и суши с роллами, и гамбургеры, в общем, на любой вкус. Даже кофе с пирожными есть. Если хошь, и на вынос. Видать, хозяева всем угодить хотят, чтоб ни одного клиента мимо себя не пропустить. Жаль только, сейчас мне пожрать не придется, а я б очень не против, с утра только один бутер с докторской заглотил, плюс чаек. Свидетель, он – птица капризная, привередливая. Его заговаривать, направлять надо, дирижировать разговором. А как я буду с набитым ртом направлять? Вилкой дирижировать? Что-то не понравится — и захлопнется, не будет говорить, зажмет что-нибудь важное. Упущу нить. Так что закажет она кофе, придется и мне кофеек хлебать, хоть я его и не люблю особо. Ладно, потерпим, потом пожру по-божески.
Пришли мы в «Сказку», сели у окна, единственный свободный столик. Народу – уймища. Правильно говорят, народ голодает. Вон сколько голодающих сбежалось. Запах стоял одуряющий, пахло теплыми булочками с корицей.
— Вам кофе взять, Елена Васильевна?
А она, меню пролистав:
— Закажите мне пива. Бургонь-де-Фландр. И сами возьмите чего-нибудь, не стесняйтесь. Я вижу, вы есть хотите.
— С чего вы взяли?
— Вы меню оттолкнули, а сами по чужим столам так и зыркаете. И ноздри... Они у вас раздуваются. Вы запахи поедаете.
Ну раз пошла такая пьянка... Я заказал себе обед и тоже взял пива. Обычного. «Степан Разин». Мне пиво принесли в поллитровом стакане, как положено, а Елене – в круглом бокале на высокой тонкой ножке. Манерно. И было оно, еленино пиво, такого теплого темно-янтарного цвета, как чуть пережаренный леденцовый петушок на палочке. Мне даже почудился запах жженого сахара. И пена, плотная, но не высокая, как слой глазури на тульском прянике. Такое очень женское, женственное пиво.
Она подняла свой бокал на просвет перед окном. И карамельный янтарь в момент стал багровым. В самой сердцевине заворочался жидкий рубин. Живой. Сочный, как губы Елены. Он шевелил короткими золотистыми щупальцами, будто пытался вынырнуть на поверхность. Но багровая бездна, сжатая хрупким стеклом бокала, не отпускал его, давила, держала.
— Элка, она почему из дома на ночь глядя ушла? Они опять с Сережей полаялись. Даже подрались, кажется. Я не видела. Я в десять часов в свою комнату ухожу, и дальше, хоть они благим матом ори, дерись, хоть всю квартиру развали, я не выйду. Они часто шумели по вечерам поздно, соседи жаловаться устали. А что мне-то жаловаться? Я давно сказала: «Мешают – вызывайте полицию». Вот они пересобачились, и Элка ушла в свою каморку ночевать. Она так делала не редко, обидится и уйдет до утра. А утром вернется. И как ни в чем ни бывало, оба пивком похмеляются.
Елена пригубила свое пиво. Именно пригубила, по-другому не скажешь. Там и не убыло ничуть. Слизнула плотную пенку с верхней губы. Поставила бокал, навалилась локтями на стол:
— Вряд ли я вам чем-то помогу. Какой смысл теперь про Элку рассказывать? Ее нет больше. Она и раньше никому кроме Сережки была не нужна, а теперь тем более. Вы думаете алкоголики любить не умеют? Умеют. Элка, она добрая была. Да, пила – не просыхала, материлась как извозчик, дралась даже. Не со мной, нет, она меня любила. Бывало, отправит Сережу баки мусорные к машине вывозить, а сама в магазин метнется и мне пирожное принесет, корзиночку или картошку. Одно пирожное. Для меня специально. Это если они накануне опять буянили. «Ешь, — говорит, — ешь, Ленка, вкусняшка же. Ешь, пока Серега не пришел». А я ей: «А давай чайку и вкусняшку пополовам». Сережка маленький так говорил: «Пополовам». Сядем и чаю с половинками пирожного попьем. И Сережу она любила. Как умела, так и любила, вон шарфик ему на день рождения подарила. Зенитовский, голубой. Он за «Зенит» болел. «Теперь ты у меня совсем красавец, — говорит, — как Ален Делон».
Она сказала «шарфик», и губы ее искривились, полезли правым краем вверх, и туда же поползло, зазмеилось толстым удавом это слово: «Ш-ш-ша-арф-фи-и-ик». Она помолчала, еще раз поднесла бокал к губам. Я слушал. На тарелке передо мной остывала котлета.
Елена
Сижу над бокалом бургони, рассказываю этому мальчику про Элку. Он слушает. Вынюхивает. Вон ноздри шевелятся. Информацию по крупинкам отсеивает из моих слов. Как старатель вымывает золотинки из песка. Молодец. Хороший следователь должен это уметь. Хотя рассказать мне особо нечего.
— Вы знаете, что она была, как это называется, «девочкой из хорошей семьи»? Элла Яновна Валевская... Помните, в Питере был магазин «Пани Валевска»? Парфюм и косметика из Польши. Хотя откуда вам помнить, это в старое время было. Представляете, Элка – пани Валевска? В ней эту пани не разглядеть уж было.
Элка, Элка... Сидела бы ты тогда дома...
В первый раз я Элку из дома выгнала. И во второй тоже. И в третий. Как всех остальных шалав, что Сережа домой приводил. А потом вижу, других баб больше нет, только эта. Думаю, пусть уж. Лучше одна, чем разные. Она говорила, что музучилище закончила по классу фортепиано и вокалу. У нее меццо-сопрано было, а она все старалась сопрановые партии петь, ей нравилось. И на отчетном концерте сразу после выпуска, еще приболела, простыла чуть-чуть, да внимания не обратила, пела Царицу Ночи. Ну и сорвала голос к чертям собачьим. Думала восстановится, три месяца молчала — не восстановился.
Я не поверила.
Какое сопрано, какое фортепьяно, толстая хабалка, без мата «сколько время» не спросит. Пальцы сардельками. А уж голос вообще караул, хрип-сип сплошной как, даже не знаю, что, старый граммофон, что ли.
А однажды я через парк шла, а там у фонтана летом пианино поставили желтое, умеешь – валяй. Иду, слышу кто-то второй ноктюрн Шопена играет. Неровно так, то чистенько, бегло, то раз и запнулся, сфальшивил, и тогда опять повторяет это же место. И опять бамс! Затор. Повтор. Выхожу на плешку сбоку от фоно, смотрю, а это Элка. Сардельками своими по клавишам стучит, а по щеке – слеза, и кап-кап ей на пальцы.
Вот тогда я поверила.
Доиграла, аккуратно крышку опустила и побрела прочь. Идет нога за ногу, а глаза такие пустые, будто не видит ничего кругом. Меня не заметила, я за дерево зашла, спряталась. И ничего ей не рассказала потом. Может зря.
Откуда знать, что зря, что не зря. Вот следователь этот, Поляков, он знает, что к делу, а что просто так, болтовня? Слушает. Очень симпатичный мальчик, почти рыжий, лохматый, на носу едва заметные веснушки, от лета остались. Глаза внимательные, даже как бы сочувствующие. А рот жесткий, выдает мента, не из сочувствия меня слушает, ищет в словах зацепку какую-нибудь. Хотя какой он мальчик. Мужчина давно. Женат, наверняка, и ребенок уже, может, школьник. Поколение наших детей давно выросло, а мы все: «мальчики-девочки». Он такого же возраста, как мой Сережа. Да только совсем не похож.
***
Мой сын в двадцать лет уже спился. Не верите? Вот и я не верила. Все в старших классах вино пьют или водку. Себе и другим доказывают, что взрослые. И мы в свое время плодово-выгодное покупали. На переменке за школой пили; разлить не во что, прямо из горлышка, пускали бутылку по кругу. Я однажды на урок пришла пьяная. На пустой желудок три глотка какой-то дряни сладкой. Окосела. Уснула за партой. А сосед мой возьми и подтолкни меня, я на пол рухнула. Очнулась: где я, что я, ничего не соображаю. Весь класс ржал.
Все во взрослость играют. У всех проходит потом. А у Сережки не прошло. Я и уговаривала, и ругалась, и на принудительное лечение отправляла. Он соглашался, даже подшился один раз. Дисульфирам чертов чуть его не угробил. Пить же нельзя совсем. А он не смог. Три месяца всего продержался. Я тогда велосипеды купила, мы с ним по окрестностям ездили. Как нормальные люди. Церкви наши знаменитые смотрели, пикники устраивали. А потом сорвался. Я с работы пришла, он на полу лежит без сознания, весь заблеванный, а рядом малёк валяется, пустой. Я – скорую! Откачали, слава богу, успели. Через пару дней он велики продал. И пропил. Все из дома выносил. Для начала мои белендрясы сбагрил, не разбирая, и цепочку золотую, и колечко с пятью брюликами, дореволюционное, дорогое, еще прабабкино, за него, пожалуй, машину можно было купить, и дешевую бижутерку, что я по молодости насобирала. Все ссыпал в карман и унес. Потом более крупные вещи стали уходить: куртка его кожаная турецкая, шуба моя, пароварка, утюг, сервиз... Тогда я поняла, что ничего не смогу изменить, надо приспосабливаться.
Я приспособилась. С работы, из проектного бюро ушла. Все дорогие вещи, что Сережа еще не вынес, продала через Авито, что продать не удалось, подругам раздарила. Тогда у меня еще были подруги. В доме осталось все самое дешевое: мебель, одежда, все старое или с китайской барахолки. Я админом-модератором устроилась. Веду несколько сайтов, плюс их странички в сетях. Ноутбук себе купила маленький, дорогой, Фуджицу. Я с ним не то что за хлебом, я с ним в туалет ходила, никогда без присмотра не оставляла. Это единственная приличная вещь в нашем доме. И деньги на водку давала всегда, когда просили, даже сама покупала. Им с Элкой на двоих – бутылка в обед уходила и бутылка –вечером, иногда еще одна, но это без меня, пиво утром на опохмел. Такая вот норма выкристаллизовалась.
Элка когда у нас появилась, у нее даже паспорта не было, утратила где-то посреди своей загульной жизни. Я погнала ее документы восстанавливать. Прописала в нашей квартире. Упросила начальницу нашего ЖЭУ, мы с ней когда-то работали вместе, взять Элку дворником, сказала, что она Сережина жена.
От нее ведь родные отказались. И мать, и отец, и брат старший. Неудачная получилась, лучше вычеркнуть и забыть. Элка, потеряв голос, заметалась: как жить, что делать. Она же рассчитывала на оперную карьеру, ей уже в Питере место предложили. Не в Мариинке, конечно. Но все равно, это же Питер. Сначала там, а потом, глядишь, и Москва, и Европа. А теперь что остается? Место аккомпаниаторши? А она гордая была, заносчивая. На фоно тапершей лабать, других певцов обслуживать не желала. Ну и понеслась душа в рай, полетели клочки по закоулочкам. Сначала со своими «артистическими» пить стала, потом уже с кем попало. За год превратилась в хабалку. Напьется — в драку лезет. Один привод, другой, за коллективный дебош огребла пятнадцать суток. Когда вышла, не смогла попасть домой, замок в дверях поменяли. Семейка ее из квартиры выписала, взятку дали, и в одночасье стала Элка жительницей деревни Толсть километров за сто с лишним от города. Она в замке поковыряла, постучала, поорала и ушла. А через пару часов вернулась уже хорошая и с приятелями-собутыльниками: «Ломайте, мужики, дверь!» Им что, они дверь в пять минут монтировкой отжали. У нас у многих еще старые деревянные двери стоят. Они крепкие, массивные, чего их на металл менять. Мать Элкина полицию вызвала и сдала дочь. Она-то сдала, да Элка не сдалась, давай кулаками махать. Еле упихали ее в воронок.
Тут уж она по полной программе огребла: и за то, что вломилась в «чужую» (подумайте только — в чужую!) квартиру, и за сопротивление при задержании... И поехала Элка на два года в Карелию, в город Сегежа на исправительные работы.
Поляков
Она перескакивала с пятого на десятое, то про сына своего, то про Элку, Эллу Яновну Валевскую. Вот уж кто не был похож на свое имя, так это мертвая дворничиха. Это уж точно, пани Валевску там ни в микроскоп, ни в телескоп не разглядишь.
Елена пила свое пиво мелкими глоточками, то поднимала бокал на просвет, то ставила его обратно на стол, передвигала с места на место. Неподвижное лицо и много мелких движений руками. Скрытая тревога, беспокойство... Что-то было в ней, там внутри, глубоко. На меня она не смотрела, будто сама с собой говорила.
Я спросил:
— А почему ваш сын не пришел? Вы можете его привести? Мне обязательно с ним поговорить надо.
Она помолчала, покрутила в ладонях ножку бокала, по столу рассыпались рубиново-золотые сполохи, подняла на меня глаза:
—Нет. Не смогу. Он не придет.
— Почему?
— Он умер... Сережа не захотел жить без своей Элки. Даже не дождался, когда нам ее тело отдадут. Он повесился через два дня после нее, после того, как ее убили. На том самом шарфике, что она ему подарила. Привязал его к дверной ручке. У нас на двери в туалет ручка старая, скобой, вот к ней и привязал. Я из дома ушла часа на два, в магазин надо же выйти. Вернулась, а он на полу в коридоре, как-то полулежа. Я даже не поняла сначала. Он еще теплый был. Разве можно удавиться вот так, сидя? Оказывается, можно. Так что я хоронила их обоих в один день.
Она помолчала еще, отхлебнула пива. Лицо ее было абсолютно спокойно, даже как-то безмятежно. Только зрачки расширены, словно она в темноте. Добавила:
— Вы знаете, чем я перед похоронами занималась? Я в парикмахерскую пошла. И по магазинам, пальто это купила, шляпу, платье. У меня пятнадцать лет приличных вещей не было. Я решила, что должна сына в последний путь проводить красивой, в форме парадной, как адмирал, что затапливает свой корабль.
Она усмехнулась одним уголком рта:
— Пошла и свой ноут с собой взяла, дома не оставила. По привычке, понимаете? Я раньше думала, живу в аду. Пьянки, скандалы, драки. Каждый день ждешь, начнется великий ор, или пронесет, и в доме будет тихо. Теперь знаю, ад только начался. Ад – это когда остаешься одна в пустой тишине, навсегда.
Мне казалось, все, что хотела, все, что могла, она сказала. И не было там для меня ничего, ни одной торчащей наружу ниточки, за какую можно было бы потянуть. Ничего. Пусто. Можно расходиться. Я подозвал официантку, расплатился. Поднялся из-за стола:
—До свидания, Елена Васильевна.
Она не ответила, продолжала таращиться на свой полупустой бокал. Взял куртку. Собрался уходить.
— Я знаю, кто убил... Знаю, кто сожрал их обоих, Элку и Сережу. И других тоже. Ведь были и другие? Были...
Ничего не говоря, сел обратно на стул, побоялся спугнуть ее. Может, конечно, ерунду скажет. Но мало ли. Вдруг хоть что-то.
— Про Иру Поспелову писали в новостях, я читала, — она опять помолчала, будто собираясь с мыслями, — ее так же убили, как Элку, истерзали когтями, загрызли... Тогда полнолуние было. Я специально лунный календарь посмотрела. Время оборотней. Их волчица загрызла. Волчица-оборотень. Я думаю, были и другие жертвы. Тоже в полнолуние. Информации не было, я весь наш интернет перелопатила, не поленилась. Ничего не нашла. Но именно потому, что ничего не говорили... Наверняка она еще кого-то сожрала. Она не остановится.
Тьфу, провались плохая жизнь, так и знал, что чушь какую-нибудь услышу. Ох уж эти любительницы частного сыска, чего только не наворотят. Ну у Елены, понятно, сейчас крыша набекрень: невестку убили, сын с собой покончил. Съедешь тут с панталыку.
— Елена Васильевна, вы это серьезно? Вы в оборотней верите?
— Нет. Я в них не верю, я их знаю. Их полно в городе. Вервольфы, волколаки, ликантропы.
В кафе шумели, смеялись, гремели тарелками. Нормальные обычные люди. А передо мной сидела сумасшедшая. То-то зрачки у нее расширены как от атропина. Белладонна — прекрасная госпожа. А я сразу не сообразил. Симпатичная женщина. Не старая еще. Волосы светлые, прядь за ухом завивается. Красивая даже. И с приветом. Жалко. Я опять хотел уйти, а она продолжила:
— Я сайты веду: Эгладор, Монстериум, еще другие, у меня их восемь штук, я вам говорила, что админом работаю. На Эгладоре наши городские толкинисты собираются, чатятся, квенты свои вывешивают, фанфики пишут — это их виртуальный клуб. А на Монстериуме — там любители темного фэнтази живут, у них конкретной привязки нет, там и Ведьмак, и Игра престолов, и всякая самопроизвольная нечисть, много чего намешано. Я думаю, это кто-то из ролевиков, из тех, кто себя оборотнем мнит, заигрался. И еще мне кажется, это женщина, волчица.
— А женщина почему?
— Понимаете, мужчины, они обычно воинами стараются быть, светлыми, темными, по-разному. Но воинами или охотниками. Что-нибудь прямое и маскулинное. Однозначное. Есть, конечно, и другие, кто слабаков выбирает; певцы бродячие, ремесленники, разная мелкая шантропа: гномы, гоблины. Но таких меньше. А вот женщины чаще что-нибудь хитро-коварное, обманное выбирают: колдуньи, феи, ведьмы и оборотни. Оборотень – это двойственность, трансформация, текучесть образа. Сейчас я слабая и красивая, а потом – сильная, хищная, опасная. Сейчас подчиняюсь, потом отомщу. Мужикам так играть не интересно, сложно слишком.
А вот это уже что-то. Ролевики. Вон, Костик на фотке – зверюга. Через секунду меч свой обрушит на шею жертве. А она покорно ждет, знает, что сейчас жжих, и голова ее покатится. Готова.
Они играют.
А если бы не играли? Если бы она, жертва, не была так покорна? Если бы сопротивлялась, визжала, царапалась, отбивалась? Смог бы Костя ее хватать, мечом своим тыкать, ножом резать, руки выкручивать, зубами грызть, убивать долго и самозабвенно? Костя бы не смог. А другой? Возможно кто-то смог. Возможно Ганнибал – действительно спятивший ролевик. Возможно.
— Вы слушаете меня, Поляков? – только что тихий, монотонный голос ее вдруг возвысился, перекрыл окружавший нас гомон, ударил кнутом: «Как смел ты отвлечься?!»
А я и правда отвлекся, начал выстраивать в голове схемы «Семенов – ролевики – оборотень – Ганнибал».
— Да, я вас услышал, Елена Васильевна. Спасибо. Эту информацию мы обязательно проверим. Только... — не знаю, почему я не остановился там, где был должен, почему продолжил, — только это не женщина. Это мужчина. Анализ ДНК. Это бесспорно.
— Странно... — она словно обдумывала что-то еще, обдумывала, но не хотела сказать.
Я ждал. Не дождался. Понял: разговор наш закончился. Распрощался и ушел.
Продолжение скоро.
Полный текст можно прочитать на сайте Игры со словами и смыслами:
https://www.jkclubtext.com/knigi
Официальный сайт автора: