Позировать обнаженной с полотенцем на плече оказалось горздо легче, чем изображать напряженную работу с тачкой. И ничего "страшного" не произошло. Зря ты, Зина и боялась.
Продолжение повести Ивана Карасёва "Ниточка жизни"
Начало:
1. Как жили молодые девчонки в послевоенном Ленинграде
2. Начало Зининой жизни
3. Поход в магазин оказался началом новой жизни
4. Конец раздумьям. Зина выбирает новую стезю
5. Первый визит к художнику
6. Позировать обнаженной? Раздеться перед посторонним мужчиной? Зина, тебе решать...
На второй день после телефонного разговора Зина проснулась поздно. Соседки давно ушли на фабрику. Она слышала сквозь сон их разговоры, хождения туда-сюда, даже чавканье за завтраком не укрылось от её пробуждающегося сознания. Но вставать, продирать глаза не хотелось, тем более утром никуда спешить не нужно было. Накануне она после долгих размышлений всё-таки решила согласиться. И сегодня ей предстояло оголить своё тело перед совершенно чужим мужчиной. Она лежала с закрытыми глазами и вновь и вновь представляла себя в мастерской без одежды, абсолютно без ничего. Вот она, прикрываясь двумя руками идёт к деревянному стулу с кожаной спинкой, вот садится, вот по команде Александра Николаевича кладёт руки за голову, как на одной из его картин, оголяясь полностью. Вот кто-то заходит, один его знакомый, оценивающе изучает Зину, закинувшую по команде художника ногу на ногу. Она не выдерживает его взгляда и, вся пунцовая от стыда, отворачивается. Но Александр Николаевич строгим окриком заставляет её принять прежнее положение. Она поворачивает голову и вместо Водовозовского приятеля видит председателя колхоза из родной деревни. Он строго машет указательным пальцем в её сторону и повторяет: «Ой, Зинка, ну как же ты до такого докатилась, голой перед мужиками ходишь!» Ему вторили две бабёнки с их улицы: «Ой, развратница, срам-то какой! Мать твоя в гробу переворачивается!»
Зина суматошно ищет что бы на себя накинуть, но ничего не найти, поэтому спасается бегством. Она, растопырив пальцы, пытается левой рукой прикрыть тёмную поросль внизу живота, бежит в чём мать родила через всю деревню, и отовсюду раздаются свист и улюлюканье. Мальчишки тыкают пальцами в её сторону, матери прижимают к себе дочерей и что-то им шепчут, кивая на Зину. А она бежит прямо по лужам, разбрызгивая на себя уличную грязь. Её спасает Квадрат Иваныч, он, как истинный джентльмен, срывает с себя пальто и набрасывает его на Зину, не забывая хлопнуть ладошкой по её правой ягодице. Эту сцену издалека наблюдает Валя, он лишь качает головой и уходит с другой девушкой, очень молодой, почти школьницей.
Зина кричит: «Валя, Валя, постой!» - и рвётся к нему, но цепкие лапы КвадратИваныча не пускают её. Он держит Зину и шепчет ей на ушко: «Зачем тебе Валя, он погиб, а я здесь, рядом!»
«Валя действительно погиб, - быстро соображает Зина, - и председатель колхоза, может, тоже, как и почти все мужики из их деревни. Значит, я сплю, значит, это сон».
Она просыпается в холодном поту. В комнате никого. В общежитии тишина. Только тиканье «ходиков» да удалённые шумы улицы: урчание моторов и приглушённые голоса пешеходов. Зина глянула в окно. Жизнь шла своим чередом. Люди спешили по делам, со двора напротив выезжал грузовичок, пережидая пока проползут две гужевые повозки, парочка молодых мамаш с кургузыми колясками о чём-то болтала у перекрёстка. У всех обычные повседневные заботы, а ей предстояло сделать важный шаг, который, по меньшей мере, перевернёт её собственное отношение к самой себе, к своему телу.
«Тело, а что такого особенного он нашёл в нём?» - задалась вопросом Зина и, повернув ключ в дверном замке на пол-оборота, чтобы невозможно было открыть снаружи, сбросила ночную рубашку. Оставшись совсем голой, она начала рассматривать себя. «Нет, так не пойдёт, надо посмотреть как бы со стороны». Зина достала из новой, купленной после 16 декабря, кожаной сумочки зеркальце и стала разглядывать собственное тело. Она внезапно осознала, что давно не видела своё отражение. В женской раздевалке ближайшей бани было всего лишь одно зеркало, и туда вечно было не подступиться. А больше нигде такая возможность не попадалась.
«Так, - пытаясь настроиться на критичный лад, произнесла вслух Зина, - грудь хороша, два крупных, стремящихся вверх, а не вниз, тугих мячика с налитыми горошинами сосков, плечи не вздёрнуты, равномерно идут к рукам вниз, тут не может быть претензий, пышные, упругие бёдра, тоже хорошо для женщины. Как только при такой полуголодной до недавнего времени жизни я умудрилась ляжки наесть? Талия на месте, такая узкая, что кажется затянутой в невидимый корсет, она резко выделяется на фоне остальной фигуры. В общем, неплохо. Мужчинам, наверное, нравится мой тип. Водовозов тоже, может, облизывается, сколько раз глазами раздевал. Думает, что ли, незаметно?» Мысль о художнике, которого привыкла называть за глаза «моим», снова насторожила Зину. «А вдруг приставать начнёт? Голой сложно защищаться. Зажмёт в углу, начнёт лапать, а он наверняка умеет, знает как. Возьмёт силой, и не убежишь-то никуда без ничего. – Она уже просчитывала своё положение потенциальной жертвы, - Нет, нет, он ведь не такой. Да и жена, наверное, не даёт в загулы пускаться. Всё, пойду. Иначе никак. Даже голая буду стоять перед ним, лишь бы снова в мастерскую, лишь бы снова быть среди его работ, снова вдыхать запах краски и видеть, как быстрыми нервными движениями он наносит меня на холст, как я там рождаюсь, из ничего, с чистого листа».
Вдруг раздался резкий стук в дверь. Стучали как к себе домой, по-хозяйски. Зина инстинктивно прикрылась руками, но быстро осознала, что надо ответить. Вдруг это комендантша. Точно, предупреждали же, что на их этаже сегодня инвентаризация. А за дверью уже завозились с ключом.
- Кто? - откликнулась наконец Зина.
- Инвентаризация, это ты Клещёва? Открывай, у тебя ключ в двери.
- Минуточку, у меня полброви выщипано, - нашлась Зина и бросилась напяливать новое ленторговское платье прямо на голое тело. Трусы и лифчик засунула поглубже в ящик тумбочки, схватила оттуда щипчики и зеркальце, наметила краешек левой брови, выдернула несколько волосинок из съезжающей к глазу части и направилась к двери.
Там уже снова стучали:
- Клещёва, открывай, у нас время не казённое!
Зина отворила. Комендантша едва взглянула на неё, она уже выцепляла взглядом общежитское имущество, но не преминула раскритиковать платье Зины, едва закрывавшее коленки.
- Ох и фря какая! Нарядилась! Вам дай волю скоро голые ходить будете!
«Как в воду глядит», - подумала Зина.
***
Водовозов открыл дверь.
- А, это ты, заходи, заходи. Решилась-таки?
Зина молча кивнула.
- А я боялся, что испугаешься. Ты не переживай, в этом нет ничего зазорного. Нам художникам, особенно тем, кто не натюрморты и пейзажи пишет, нужен время от времени этот стресс – рисовать голое тело. Лучше женское.
- Почему же именно женское? - выдавила из себя Зина.
- Потому что оно красивей, - рассмеялся Водовозов, - ты не догадывалась, почему столько обнажённых женщин писали художники во все времена? Даже сами женщины-живописцы частенько обращались к женскому телу.
- Не знаю, не задумывалась.
- Потому что в природе нет ничего его красивей. Ну ладно, хватит лирики, раздевайся, - махнул он рукой в сторону ширмы.
Зина разоблачалась медленно, было всё же страшновато. Она сняла кофточку, расстегнула лифчик, посмотрела на себя в зеркало, висевшее тут же, на узком кусочке боковой перегородки. Изучив свою грудь, она снова осталась довольной, достаточно пышно, картинно. У какого-то знаменитого художника она видела подобный стан. «А, - потянуло её на воспоминания, - кажется, у Кустодиева. «Красотка» или как-то так. Нет, та ещё забористей для мужиков, у неё не такая голодная жизнь была, и талии у той почти нет, не чета моей». Зина продолжила раздеваться. Закончив, ещё раз глянула на своё отражение. Это было совсем не то, что смотреться в маленькое зеркальце, водя им вверх и вниз. Тут она предстала перед своим взором цельной, не разбитой на круглые кусочки, которые никак не желали склеиваться вместе. Красивая, очень женственная фигура, в которой не прочитывалась ни одна косточка на рёбрах, а резко вздёрнутая грудь упругими шариками довершала правильную композицию торса. Пожалуй, только бёдра имели немного чрезмерную округлость, выделяясь на общем фоне, но эта деталь лишь придавала телосложению дополнительный шарм. Всё гармонично венчали густая копна чёрных волос и лицо с ярко-карими миндалевидными глазами и чувственными губами.
«Надо выходить», - решила Зина, насмотревшись на себя, сделала шаг, потом потопталась немного, мужественно ступила за загородку и направилась к центру мастерской, там остановилась. Она стояла и ждала, что художник сейчас же испепелит её взглядом, внутренне приготовилась сжаться в комочек из рук и ног, в который бы упряталось всё обнажённое тело. Но ничего подобного не случилось. Он как бы невзначай глянул в её сторону, словно не увидел там ничего интересного, ничего необычного, и вместо того, чтобы приступить к работе взял с этажерки какую-то книгу и подошёл поближе. При ближайшем рассмотрении книга оказалась большим альбомом на иностранном языке.
- Да, чуть не забыл. Я хотел показать тебе, чтобы ты не чувствовала себя слишком скованно, какие бывают позы у натурщиц. Это не к тому, что я от тебя того же потребую, просто, чтобы ты понимала, что ничего особенного в твоей наготе нет.
Он развернул альбом на странице с закладкой, и Зина увидела фрагмент обнажённого женского тела от груди до колен. Ноги были чувственно раздвинуты и между ними практически до мельчайших деталей было изображено всё, всё самое сокровенное у женщины. Зина даже инстинктивно прикрылась обеими руками.
- Не бойся, - Водовозов понял Зинины страхи, - я же сказал, от тебя такого не потребую. Хотя это очень хорошая и незаслуженно забытая картина. Автор – известный французский художник Гюстав Курбе. У нас невозможно найти эту репродукцию. Мне привезли альбом из Венгрии. Впрочем, хватит об этом, перейдём к делу.
В тот день Зина делала всё, как просил Водовозов. А он и впрямь чуть-чуть сменил тон, наверное, чтобы компенсировать ту неловкость, которую чувствовала Зина, и его обычные приказы звучали, скорее, как просьбы. Зинина поза, действительно, ничего общего с той картиной не имела. Обычная купальщица с накинутым на левое плечо полотенцем. Она, по всей видимости, только вытерлась и стояла вполоборота спиной к художнику.
Совсем лёгкая работа, если сравнивать с первой позой девушки с тачкой. Только было немного зябко, на дворе январские морозы, а отопления явно недоставало просторной мастерской. Поэтому время от времени Водовозов позволял ей накрыться тёплым шерстяным одеялом, присесть на старенький кожаный диванчик и поил горячим чаем. Одеяло кололось, но согревало, чай обжигал, но потом растекался теплом внутри. А Водовозов был безукоризненно корректен и учтив, как истинный английский джентльмен. Зине даже стало немного обидно, что ему, в короткие минуты отдыха, казалось бы, совершенно безразлично её тело. Ведь после нескольких часов позирования Зина настолько привыкла к своему «голому» положению, что, абсолютно не смущаясь, без всякой накидки подходила к мольберту и рассматривала контуры своей нагой фигуры. При этом она терпеливо выслушивала комментарии Водовозова и, когда приходило время, также спокойно принимала позу с полотенцем.
Так прошёл первый сеанс, за ним последовали другие, целых полтора месяца Водовозов писал обнажённую Зину. Она приходила к художнику, без лишних слов раздевалась, принимала нужное положение и всегда следовала его пожеланиям. Оказывается, работать обнажённой легко, о стеснении забываешь быстро и, самое главное, не нужно было принимать ту изнуряющую позу с тачкой. Зина позировала даже после ночных смен, поспит в общежитии два-три часа и бежит к художнику. Со временем она сама стала готовить чай и себе, и ему. При этом, пока она занималась чаем, далеко не всегда прикрывалась одеялом. Только когда замерзала, накидывала его или шла в прихожую за своим пальтишком. Быть обнажённой в присутствии Водовозова стало для неё чем-то нормальным, обыденным. К тому же за всё время работы над картиной, ни один посторонний в мастерскую даже носа не сунул. Зина оценила деликатность художника, наверняка он предупредил своих приятелей. Наконец работа была завершена. Зине она понравилась и даже, то, что по написанному в профиль лицу любой мог её узнать, никак не смущало. Ни девчонки из общежития, ни коллеги по работе по картинным галереям не ходили. Насмотревшись на саму себя, она повернулась, чтобы облачиться в свою одежду, Водовозов задержал её, положив руку на плечо и попросив повернуться лицом. Она подчинилась. Ведь он был работодателем, и до определённой степени Зинино обнажённое тело было всего лишь инструментом его работы. Водовозов окинул её взглядом. Его мягкая, гладкая ладонь спустилась с плеча вниз, достигнув костяшек пальцев, и в момент, когда Зина, внутренне напрягшись, уже ожидала того, чего боялась в самом начале, Водовозов отодвинулся чуть-чуть и произнёс:
- Ты, Зина, конечно, шикарная женщина, тебе бы мужчину, который был бы тебя достоин.
Зина помолчала и грустно пробормотала:
- Ах, Александр Николаевич, да где их нынче возьмёшь, достойных-то, война по ним железным колесом проехала - и, поворотившись спиной, направилась за ширму.
Водовозов ничего не сказал в ответ.
В этот день Зина снова долго не могла уснуть, она вновь и вновь вспоминала как нежная поверхность его ладони скользила по её руке. «А неужели смогла бы? - спросила она себя. - Нет, к чему, у него жена, а мне после Вали никто не нужен, тем более такой, не первой свежести любовник. Нет. Между нами ничего не будет. Никогда!»
Она уверяла себя, что это так, но в глубине души понимала: всё очень не просто. Она женщина, женщина в самом соку, и не может жить памятью о своей первой настоящей любви, даже такой страстной, каким было её чувство к Вале.
В тот вечер двадцать седьмого июня сорок первого года она поцеловала прибежавшего из фельдшерской школы Валю и, взяв его под руку, потащила в комнатку Анастасии Матвеевны. Он не понимал и всё допытывался, куда же они идут. Она останавливалась, не обращая внимания на прохожих, жадно впивалась в его губы и заговорщицким тоном произносила: «Увидишь!» В тёмном, освещённом единственной тусклой лампочкой под потолком, коридоре коммунальной квартиры отслаивающиеся от стены серо-зелёные обои висели грязными лоскутами, на верёвке, протянутой ровно посередине сушилось чьё-то застиранное бельё. Пахло сыростью и кислыми щами.
На Зину косо посмотрела вывалившаяся из кухни вместе с облаком мух лохматая, давно не причёсывавшаяся соседка. В руке поварёшка, на плече грязная тряпка, в зубах самокрутка. Она видела их с Анастасией Матвеевной и с лёгкостью раскусила всю комбинацию. «А, сама б…, да ещё другим б…м ключ даёт. Развели публичный дом!» - зло прокричала она вслед влюблённым, потом буркнув себе под нос что-то нечленораздельное, снова скрылась за дверным проёмом.
Зина испугалась лишь на мгновение: «А вдруг позовут управдома? Придёт, настучит. Скандал неизбежен, - но тут же взглянула на Валю и решилась окончательно. – И что, пусть! Наплевать. Пусть хоть пальцем показывают. Скоро всё равно отсюда уезжать! На-а-аплевать!» И она, заперев дверь на ключ, повернулась к уже понявшему смысл сегодняшней прогулки Вале, положила свои ладони ему на плечи и закрыла глаза. Валя не заставил ждать, он нежно обнял её, их губы вонзились друг в друга, одежда вдруг стала лишней, но никак не желала освобождать их горячие от желания тела. Лифчик не хотел расстёгиваться, Валя в спешке забыл расстегнуть пуговичку правого рукава и теперь тщетно пытался освободиться от рубашки. Зинины чулочки свернулись на щиколотках бубликами, на них застряли самошитые льняные трусики. Пришлось, не отрываясь от жаркого тела Вали, надавить одной ногой на моток ткани и, стряхивая его, продёрнуть ступню. Второй «бублик» так и остался на ноге. Он не мешал, и про него забыли.
Они рухнули на узенькую кроватку. Первое слияние их плоти было непередаваемо сказочным, волшебным, они никак не могли остановиться. Когда Зине казалось, что вот уже всё, и пора бы перевести дух, Валя с новой силой набрасывался на неё, и она с неведомой ранее страстью принимала его. Полтора часа почти беспрерывного жаркого упоения друг другом вымотали их. Валя глубоко выдохнул и лёг рядом. Его рука щекотала Зинину грудь, и ей больше ничего в жизни не надо было. Никакого другого наслаждения! Нет, всё-таки надо, очень хотелось пить, она встала, стыдливо прикрылась одеялом, которое стянула с лежащего Вали. Он прошептал: «Зачем?» Она улыбнулась и сбросила с себя ненужное одеяние. А Валя, пожирая её глазами, вдруг начал декламировать:
- Любить иных – тяжёлый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен,
- Это что, твои стихи? – удивлённо спросила Зина.
- Нет, - рассмеялся Валя, - это Пастернак. Я тебе ещё почитаю, у него есть великолепные вещи. Просто ты действительно прекрасна без складок одежды. Она лишняя. У тебя тело богини! Но, богиня моя, давай сообразим чайку.
Он резво вскочил с их любовного ложа, подошёл к Зине, и они снова утонули в долгом горячем поцелуе. Но жажда всё же взяла верх над желанием, а ведь даже о чае никто заблаговременно не подумал. Пришлось пошуровать в шкафчике хозяйки комнаты. К счастью, там нашлось даже печенье. До утра они были обеспечены. И впереди у них было ещё больше полутора суток. Казалось, это так много, что не кончится никогда.
***
Снова потекли серые будни. Общежитие – трамвай - больница - трамвай - общежитие. Снова капризные больные, которым вовремя не опорожнили судно, снова Квадрат Иваныч с его вечными приставаниями и втрескавшаяся в него ординаторша с детскими пипками вместо грудей. С ней стало вообще невозможно. Зина никак не могла взять в толк, ну чего та на неё взъелась? Ведь все видят, что не подпускает она, Зина, заведующего на расстояние вытянутой руки. А если и удаётся ему будто по-дружески свою шершавую лапу на плечо Зине положить, так она сразу извернётся на девяносто градусов, что уже через мгновение его рука пустоту щупает, а не Зинину налитую упругостью грудь. В кабинете Квадрата Иваныча Зина тоже больше пяти минут не проводит. Наученная горьким опытом к стенке не прислоняется, стоит посередине, выслушает наставления, приказания и юрк к двери: «Больные ждут, товарищ заведующий». Уже всё отделение про себя посмеивается и шуточки отпускает насчёт завотделением и непробиваемой медсестры. А эта дура костлявая всё никак успокоится не может. Зина даже осмелилась как-то и вслух, улучив момент, выразила ей, что думает:
- Слушай, да забрала б ты своего Кондрата со всеми потрохами, и с женой, и с детьми! Чего тянешь резину? Он мне даром не нужен!
Но та в ответ лишь губы вытянула презрительно:
- Какая вы пошлая, Зинаида, Вам и невдомёк, что людей могут объединять не только постельные отношения!
На «вы», культурную изображает, и с другими тоже только так, с врачами со всеми, медсёстрами и даже санитарками. Зина тоже приняла соответствующий тон:
- Ну вам, Ирина Николаевна, конечно, виднее, только я лично в бескорыстное отношение мужчины к женщине не верю. Ну не встречала таких. Поэтому помяните моё слово, Кондрат Иваныч, может, конечно, с вами об ишемической болезни сердца рассуждает, а думает-то о другом!
- Да, Зина, вам бы книги побольше читать надо, чтобы кругозор расширить. А то у вас всё к одному сводится.
- Спасибо за мудрый совет, Ирина Николаевна, а я-то и не знала, завтра обязательно запишусь в районную библиотеку! – открыто съязвила Зина, а про себя подумала: «Во змея какая, фифу интеллигентную из себя строит, а дай волю, загрызла бы и не подавилась!» Зина разозлилась и понеслась в процедурный кабинет. Подальше от всех. Процедуры уже закончились, и там никто не дёргал. Так и шли бесконечные часы дежурства в осточертевшей больнице, среди надоедавших своими капризами больных и не в меру требовательного начальства во главе с мерзким Квадратом Иванычем.
Часы после смены были её любимым временем. Спокойно, не торопясь, дойти до трамвая, устроиться в нём на сиденье, не толкаясь как утром в тесноте и давке, вечером людей в транспорте уже немного.
Потом сварить себе кашу и бросить в неё кусочек настоящего масла, купленного не по карточкам. Соседки уже поужинали к этому времени, если не в вечернюю работали. Поэтому можно спокойно устроиться за кухонным столиком. Неторопливо «уговорить» вечернее кушанье, не отрываясь от очередного романа из той самой районной библиотеки, она ведь давно была в неё записана, потом чайку попить в прикуску с печеньем, которое так и называется «К чаю». Вот только в выходные теперь Зина не знала, чем себя занять. Раньше, до Водовозова, всё было проще, рутиннее. Время проходило незаметнее, не в мыслях о мастерской и полотнах.
Поэтому, иногда, разобравшись со стиркой и глажкой, Зина просто уходила, чтобы не сидеть как старуха у окошка, наблюдая за движением фигурок и машинок. Зима заканчивалась, но снег валил каждый день, и усталые дворники с утра до вечера сметали заносы на газоны, долбили наледь около водосточных труб.
Продолжение:
1. Любимая натурщица Зина
2. Стоит ли сравнивать двух мужчин, деливших ее постель?
3. Любовные страсти повсюду: и в мастерской художника, и в больничных кабинетах
4. Зина проиграла бой за место под солнцем
5. В Зининой жизни - сплошные утраты
6. День рождения Зины
7. Если 37-ой прошел мимо тебя, не шути о нем, Зина
8. Карабкаться вверх, подняться, распрямиться...
9. Зина царит в мастерской
10. Твои картины злы. Чем, Зина, не угодил приютивший тебя Ленинград?
11. Зинина свадьба
12. Новое увлечение Зины
13. У Зины все козыри на руках
14. "...Ты, как будущность, войдешь..."
или на сайте Игры со словами и смыслами:
https://www.jkclubtext.com/knigi
Вам может быть интересно:
Эта старая казацкая шашка спасла мальчику жизнь
О первой любви и о последней встрече с ней
Она - любовница женатого человека. Она не может решить: рожать или нет. Если бы не случайная встреча под парижским дождем...