Вчера у меня был знаменательный день: я наткнулся (см. тут в самом конце) на единомышленника. (Жаль, фамилию свою он не обозначил.) Единомыслие заключается в признании, что ницшеанцем движет идеал метафизического иномирия. Почему-то до этого искусствоведы не доходят. И очень неприятно быть единственным. Несерьёзностью пахнет. Жаль, и этот единомышленник не считает другое (тоже выделяющее, увы, меня из остальных) – что это иномирие является у ницшеанцев подсознательным идеалом. – Ну, на безрыбье и рак рыба.
Статья появилась из-за того совпадения, что Альтман написал портрет Ахматовой. Как и Модильяни тремя годами раньше к ней обращался.
Оба не проходят мимо горбатого носа Ахматовой, что, видно, имеет ценность некрасоты в той формуле Модильяни, что вынесена в заголовок и поражала поначалу Ахматову.
Потому «поначалу», что такова была доля обычной красоты (уменьшаться) в реакции на обманувшую красоту-добро в жизни и искусстве. Которое достигло максимума обмана у символистов.
Отказ от красивости проявился во внимании к графике, прежде отпугивавшей «моментами ремесла» (https://www.83147.ru/article/3980). А теперь неполнота «отображения реальности» (там же) в декоративности стала представлять собой «свою «линию красоты»» (там же).
Видите, какая-то нехорошесть цвета намеренно введена. – Это шаг в сторону слогана Модильяни «Красота некрасивого». Зато какая архитектурная красота взята материалом изображения - архитектура императорского Петербурга: Адмиралтейство, Ростральная колонна, Биржа… Аж Дворцовый мост не показан, как мешающий красивой архитектуре.
Гравюры Остроумовой-Лебедевой – это стиль модерн. Подсознательным идеалом его предствителей – да простится мне такая крайность суждения – является метафизическое иномирие. Столкновение некрасивости тона (1) с красотой Петенрбурга (2) в душе зрителя рождают катарсис (3), который, будучи растолкован в акте последействия искусства даёт осознание в виде слов «метафизическое иномирие» (4). – Так говорит теория Выготского в применении к данной ксилографии.
У Ахматовой таким квартетом является аморальность темы (обычные бражники, например {1}), рубленный стих {2}, исключительность осуждающей (будет гореть в аду) обычность разврата ради необычности разврата собственного, {3}, которая - необычность - есть образ метафизического иномирия {4}.
Поэтому она оказалась очень чуткой к слогану Модильяни. Остроумова-Лебедева, наверно, его б не приняла. Хоть и все ницшеанцы впадают в него не с бухты барахты, а от ужасной скуки, в первую очередь, Этого обычного, иногда мечтающего - и всё зря, Этого пошлого мира.
И следом покатились «измы» (постимпрессионизм, фовизм, кубизм и т.д.), которые всё наращивали и наращивали некрасивость в формуле Модильяни.
В Ахматовой для Модильяни некрасивостью была и её аморальность, и худоба, и её горбатый нос (как у других натурщиц – аморальность). А красота – самоцитата: «Может, сама утолщённость контура-фона {2} ахматовского тела призвана – через контраст этого хилого {1} в груди (физического вместилища души) белого тела чёрному – внушить впечатление о силе её духа {3}».
Влекомый, подозреваю, модой на нигилизм Альтман тоже обратил внимание на горбатый нос Ахматовой и возжелал внушить зрителю с его помощью красоту некрасивости.
Футуристы, как известно, и после Октябрьской Революции были недовольны недостаточной революционностью советской власти. Им тоже годился слоган Модильяни.
Сомнете периной
и волю
и камень.
Коммуна —
и то завернется комом.
Что хотел выразить Альтман своим таким вот проектом:
«Наиболее грандиозным агитационно-массовым проектом Альтмана было оформление главной площади Петрограда к первой годовщине Октябрьской революции. На окружающих площадь зданиях Зимнего дворца и Генерального штаба располагалась целая система транспарантов и полотнищ, но самой авангардной по формам была композиция в центре, под Александровской колонной. Надо было с помощью доступных средств визуально нивелировать могучую, торжественную колонну, завлечь внимание зрителя чем-то из ряда вон выходящим, немыслимым. Из красных, оранжевых, розовых фанерных щитов различных форм на высоком помосте, служащем трибуной и эстрадой, была составлена абстрактная "футуристическая" инсталляция, закрывающая нижнюю часть колонны. Ассоциацию она вызывала однозначную: Пламя революции, охватившее основу столпа самодержавия…» (http://files.school-collection.edu.ru/dlrstore/55634f29-6e69-46cd-b060-6c2c41853ce6/Altman_biogr.htm).
Он что: чуял нехорошесть советской власти и следовал принципу Модильяни - красота некрасивого? Обещание революцией благого будущего не обмануло его? Он остался таким же продуктом жизненных невзгод, какие обрушились на него в детстве, да так и не забылись?
«Он родился 10 декабря 1889 г. в Виннице (Подолье). Его отец Исай Альтман, мелкий торговец, умер от туберкулеза, когда мальчику было четыре года, а вскоре скончался и возглавивший семью дед. Мать, кастелянша в местной больнице, не выдержав постоянной нужды и угрозы еврейских погромов, уехала за границу. Все заботы о воспитании внука легли на плечи бабушки… “Игрушек у меня не было… Животных и предметы я наделял человеческими чувствами, воображение помогало мне видеть в обычном необычное… Сидя под столом, я рисовал мелом на полу…»» (http://evreimir.com/178950/u-menya-net-zvaniya-u-menya-est-imya-130-let-nazad-rodilsya-hudozhnik-natan-altman/ ).
Было у него метафизическое иномирие подсознательным идеалом?
По крайней мере, в 1928 году он не вернулся из Парижа (перестал котироваться в СССР его футуризм?), а в 1935 вернулся (особо интереса для европейской публики художник не представлял?). – Не солидно. Ницшеанцы так почти не поступают (тут же, правда, вспомнился Ларионов, отрёкшийся от себя, исповедовавшего было принцип Модильяни).
Скульптура Ленина
наверно же, исполнялась тоже без этого принципа.
27 июня 2020 г.