Внимание!
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
XVII.
Сибирская тайга дышала летом,
Пестрила разнотравием и цветом,
И запахами голову кружила…
Григорий был как сжатая пружина.
Все потому, что после той утраты
Считал себя безмерно виноватым.
Не мог покой в душе он обрести.
Друзья лишь говорили: «Отпусти!»
Три дня к грузовику ходил Григорий,
Где Люсю утащил большой слизняк,
И плакал, горько плакал он от горя.
Расклеился мужик – донской казак!
Он, находясь в своей глухой прострации,
Похожим стал на призрака, на тень.
Но началась потом эвакуация –
Урал трясло, как грушу, каждый день.
И хлопоты внезапно перевесили
В душе его зародыши депрессии.
В сибирском укрепленном поселении
Однажды Грише теща в утешение
Дневник передала любимой дочки.
«Там чувствами наполненные строчки,
Надежды и мечты», – сказала мать.
И вот в его руках лежит тетрадь.
Здесь Люда хвалит чудо-аппарат,
Который ей достал профессор Кархов.
А тут уже и злость, и боль утрат:
«Устала жить одним животным страхом».
А вот и строчки о самом Григории:
«Мне кажется, что он в меня влюблен…
И все мои безумные теории
Внимательно выслушивает он».
Держа в своих руках жены крупицу,
Читает за страницею страницу.
А вот есть запись, сделанная в мае:
«Они не те, кем мы их представляем» –
Подчеркнута два раза ручкой красной.
О ком Людмила пишет так? Не ясно…
Последняя страница… Звуком гонга
Ударили слова: « Я жду ребенка!»
XVIII.
Григорий вышел в летний тихий вечер.
Его трясло, как весь безумный мир.
Вдруг кто-то подошел, обнял за плечи.
«Давай-ка выпьем» – брякнул командир.
В степи сверчки о чем-то звонко пели,
Шептался с ветром перистый ковыль.
Боксер присел на ствол упавшей ели
И из кармана брюк достал бутыль.
– Садись, садись! В ногах не ищут правды.
Послушно сел к нему Григорий рядом.
Открыв бутылку, отхлебнул Боксер,
Ладонью он усы себе протер,
И из-за пазухи рубахи вынул лук.
Отдал бутылку Грише.
– Выпей, друг, –
Сказал боксер и луком закусил.
– Я не хочу, Егор. Нет больше сил
Жить без нее, – ему ответил Гриша. –
Как жить мне без нее? Ответь мне, как?
– Спасатель Гришка был, да весь он вышел? –
Изрек боксер. – Эх ты, донской казак!
От слез, поди, уж намочил портки!
Да, бьет судьба порою без пощады,
А ты живи не «как», а «вопреки»!
Назло жить, понимаешь, Гриша, надо!
Григорий посмотрел на командира:
Глубокий взгляд и брови – два пунктира;
Кривой широкий нос, не зря Егор
Имел такое прозвище «Боксер».
Отпил Григорий жгучего напитка.
– Такая жизнь, Егор, сплошная пытка!
И Гриша стукнул оземь каблуком.
– А кто тебе сказал, что жить легко?
– Егор, очнись, какая это жизнь?
На всей Земле нам места не осталось!
Боксер вдруг закричал:
– А ты дерись,
Хоть шанса не осталась даже малость!
Егор из рук Григория забрал
Бутылку с горячительным напитком.
И, выпив, Грише с горечью сказал:
– Не знаешь ты, какой бывает пытка.
А пытка – это, знаешь, друг, когда
Ни день, ни два, ни месяц, а года
Ты борешься за жизнь своей жены
Без помощи друзей, без выходных;
Когда любой, хоть мизерный, но шанс
Дает надежде маленький аванс;
Когда на день рождения в цветах
Супруга умирает на руках…
Егор прервал свой тяжкий монолог.
– Прости, не знал… – сочувствовал Григорий.
– Живи, казак, живи! Ведь я же смог.
И будь сильнее боли, выше горя!
XIX.
Тайга горела больше двух недель.
Огонь грозил дойти до поселения.
И воздух стал тягучим, как кисель
От гибельного запаха горения.
И взрослые, и старики, и дети
Единственный, возможно, на планете
Земли сибирской маленький клочок
Спасали от огня к плечу плечом.
И Гриша каждый день, как боль души,
Пожар всё поглощающий тушил…
Со лба стекали струйки пота. Гришу
Сменил Егор.
– Иди, браток, под крышу.
– Спасибо! – был Григория ответ.
И, прокопченный дымом до макушки,
Пошел туда, где женщины обед
Готовили пожарным у речушки.
Усталый взгляд, тяжелые шаги…
Остановился и, раскинув руки,
Он лег в траву, и северной тайги
Вбирал в себя все запахи и звуки.
Вот так бы вечность на земле лежать!
Ее, родную, крепко обнимать
Со всей любовью, как свою Людмилу…
Душа опять, как зуб больной, заныла
И, вызвав приступ сильной тошноты,
Швырнула Гришу в царство темноты.
Продолжение следует...