И ещё немного о творчестве. Кстати, терпеть не могу это слово. Мне кажется, за последние годы его опошлили, как могли. А сказать на детской площадке, что «у меня не творческий ребёнок» все равно, что признаться, будто родила лягушку.
Но я-то всегда была творческим ребёнком – хе-хе. Когда поступила в Литературный институт, ректор медленно обвел взглядом аудиторию, где собралось сорок пять фриков и пятнадцать слушателей отделения художественного перевода и сказал:
-Сюда на первый курс обычно приходят 60 гениев, а через 5 лет выпускаются…
Ну, вы поняли? Я бы сказала деликатнее – «выпускаются приличные люди».
После второго курса я ещё не окончательно избавилась от налёта гениальности и, отправляясь на каникулы в Новосибирск, везла уже кое-что более существенное, чем рассказы о том, какая моя новая подруга Светка замечательная. «Кое-что» можно было пощупать, а при желании даже прочитать.
То, что мои родственники уже двое суток не спят и мечтают, когда же наконец я начну им декламировать свой новый текст, я не сомневалась.
Торжественно собрались в гостиной. Мама заняла ложу в одном кресле, бабушка в другом. Откашливаясь, я достала помятые листочки, пахнущие общагой и сигаретным дымом, что моя родня тактично не заметила, набрала в грудь воздух и начала.
Дойдя до двадцать четвёртой страницы, дрожащим голосом я прочитала слово «конец», и только тогда подняла глаза в ожидании оваций.
В одном ложе откинув голову назад бесшумно спала мама, в другом – вежливо, чтобы не мешать моему выступлению, похрапывала бабушка. Судя по степени погруженности в сон отрубились они примерно в одно время.
Нет, потом, конечно, меня месяц задабривали тортиками и пирожками, что больше залечило мои телесные раны, чем заштопало глубокую дыру в тонкой душевной организации начинающего писателя.
Потом я их благородно простила и все забыла (нет). Но с тех пор родственникам свои опусы не читаю, ибо с тортиками покончено. Навсегда!
(Нет).