Я вижу множество полей засохших
От ветра, ливней, человека рук.
Но почвы под землею страхом Божим.
И день за днем рассыпанный цветок.
В руках записки мудрого поэта,
Обложка вся измучена судьбой,
Внутри чернила чертят незаметно
Духовный творческий и внутренний покой.
Поэт был сед, писал про небылицы.
Он составлял стихи из лепестков,
Присохшим к сглаженным лирическим страницам.
И незаметен смысл странных строф.
Все дни сплетены в чью-то жизнь не сладко.
Представились сухим белым песком.
И день, как фильме, просто чистым кадром
Застыл в глазах и в прошлое ушел.
Наверно, будет множество насмешек
Над тем поэтом из привыкших слов.
Он просто жил в глубоких теплых ветхих
Страницах, говорящих лепестков.
Из несмешных жестоких чьих-то шуток
Я слышала, как творчество бредет
По городским закрытым переулкам,
По дому с книгой и с карандашом.
Ему во снах чужда судьба не снится,
Но видит там, что в жизни не найдет.
И вдохновение рисует небылицы.
Он проникает в беглый теплый сон.
Он не читал своих стихов с рассветом,
Он не имел поклонников, друзей
И зрителей не видел он на сценах,
Он появиться вовсе не посмел.
Но мысли уловимо улетали,
А за окном их кто-то уловил.
Сознание, те строки обретая,
Все выражало в ироничный пыл .
Как не смешно, но городу известно
Все о фантазиях седого старика.
И все же болью и грядущей вестью
Оценку он услышит о стихах.
Но критика писателей не лечит.
Кому-то руки болью опускают
А кто-то давит на больные речи
И заставляет всплыть средь океана.
Но наш старик не знал, что все не просто.
Из уст в уста передавалась ложь ,
Кто-то принял ее все же без слов, но
Кто-то предал туда свой эпизод.
И критика, как лезвие из стали
Ввопилась в творчество великого творца.
Как муза вдохновлять его устала
И в миг убила поэзии отца.
И он уснул, чтоб чувства не острили
И чтоб увидел свой манящий сон.
Но творчество бродящее остыло,
Прильнув к постели уже вечным сном.
Года ли шли, тетради словно в руки.
В музеях, оценивших строки слов,
Теперь их слышат и глухие уши,
Но мой старик уснул последним сном.