(Из книги "Укрощение Росо Махи")
Отмахав километров тридцать по загородному шоссе, они бросили свои машины на обочине и пошли по лесной тропинке, раскидывая ногами опавшую листву. Подговаривала к чему -то, нашёптывая им что –то непристойное в уши, перезрелая осенняя листва. Солнце орало над головой, как пьяный после загула. Бывает иногда в осенние дни такое чересчур яркое и пристальное солнце, которое хочется послать.
В таком солнце есть что –то от навязчивого обслуживания в ресторане, когда от тебя ждут большого заказа, а ты просто зашёл чайку попить.
Налетел вдруг ветер, заставив листву аплодировать, будто они были заезжим дуэтом. И в этом уловил он тоже какое –то раздражающее несоответствие. Казалось бы, всё было чудесно, рядом красивая женщина, лови кайф, ан нет. В самом деле, была прекрасная погода, но он чувствовал себя не в своей тарелке, а почему -объяснить не мог. Его глаза нервно блуждали среди листвы и корней деревьев, будто там ползали ядовитые змеи.
Они и прежде останавливались с ней в лесу, когда ехали вдвоём домой с работы. Правда она обычно ехала впереди в своей машине, а он позади в своей. По дороге они переговаривались по телефону. И на одном из перекрёстов, при подъезде к городу, она сворачивала налево, а он ехал дальше прямо к себе, где жил с семьёй.
Но некоторое время они ехали по загородному шоссе, где справа и слева был только лес.
Это были строго интимные остановки. О них просил, как правило, он, не слишком, кстати, надеясь, что она согласится. Но она всегда останавливалась и покорно шла за ним. Почему - он не понимал. В его представлении она была выше его, успешней, богаче. И что заставляло её это делать, одному богу известно.
Зайдя в лес, у какого –нибудь дерева он разворачивал её, наклонял и брал как берут каких нибудь придорожных женщин. Она ещё потом спрашивала его «ты всё?», с такой материнской улыбочкой, словно она вывела из машины маленького ребёнка по нужде. Но что было делать, если желание взять её, от которого он изнывал, было очень сильным. Что –то в нём бесконечно требовало её.
Вот и сейчас, идя с ней по лесу, он к стыду своему, без конца думал лишь об этом. К стыду, потому что Власта не была такой, как те, что стояли у дороги. Это была женщина с высшим образованием, со своими привычками, принципами и норовом. И он чувствовал, что с ней так нельзя. Но она почему –то не отказывала ему, хотя возможно думала в этот момент совсем плохое о нём, потому что на лице её было очень задумчивое выражение.
И теперь она смотрела на него как-то загадочно. Его так и подмывало спросить, о чём она думает. Но как человек с одной стороны деликатный, он не хотел её тревожить, однако с другой стороны, как тот, кто в силу профессиональной привычки должен всему остальному предпочитать конкретику, он думал: «какого фига она идёт и размышляет, надо поскорее заняться делом!». Но, подумав так, он тут же осекал себя, ругая за эгоизм.
Странно, что он считал её выше себя. Ведь во многих вопросах, он был куда лучше её эрудирован. Даже в языке. Она часто звонила ему с работу, чтобы спросить, как переводится то или иное выражение или слово с английского, хотя работала переводчицей. Он на автомате ей говорил, и уже положив трубку думал: как же она работает, не зная таких элементарных вещей?
Но при всём этом он знал, что недостоин её. Эти его выходки с остановками и походами в лес, лишь доказывали это, потому что так он хотел лишний раз убедиться в своём превосходстве над ней, поставить своё «я» выше её. Подавить её что ли этим сугубо мужским желанием. Словно бы он говорил этими своими действиями: я здесь главный, я всем командую. Вот принимай меня таким, какой я есть, подчиняйся моим выходкам или уходи!
Ему вдруг страшно захотелось ей признаться во всём этом, однако понимая, к каким последствиям это может привести, к каким ответным отповедям, он заставил себя промолчать, хотя это и стоило ему усилий.
Все эти мысли продолжали лежать тяжёлым камнем на душе. Он стал думать, что ей можно сказать сейчас. Странно, в голову приходили лишь слова, которые можно было по-разному истолковать, или вовсе уж какие –то мерзкие. Эти слова непонятно почему лезли в голову. Они ничего не обозначали, а лишь комментировали его смешанные и противоречивые чувства. И он понимал, что если скажет их, то вызовет у неё неприятное удивление. Тогда зачем же их говорить?
И он продолжал молчать, злясь на себя за то, что не может найти нужные слова и борясь с желанием рассказать ей о том, что ему лезут в голову странные мысли и желания. Но тоже признаться ей в этом не без умысла, поскольку он рассчитывал, что посочувствовав ему, она отдастся ему прямо здесь, вот, может быть прямо у этого дерева или у того. Он уже увидел, как наклоняет её и берёт и от этого неприятно заныло в паху.
«Да почему, чёрт возьми, открыто не сказать ей, что он хочет её?», подумал он. Ну, пусть откажет, всё –так будет ясность. Ничего не случится. Он открыл было уже рот, чтобы намекнуть ей о желании сблизиться, но вдруг она повернулась к нему первой и стала сбивчиво говорить:
- Влад, я не могу тебе всего рассказать, но просто всё так складывается, всё настолько трудно и не понятно...
Не договорив, она прижалась к нему, словно бы очень давно мечтала об этом и задрожала вдруг всем телом.
- Что с тобой? – Спросил он, уловив по особой амплитуде вздрагиваний, что она плачет. – У тебя неприятности?
Она несколько раз энергичной кивнула головой, из чего он сделал вывод, что, да, она не шутит, у неё слезы и всё, стало быть, серьёзно.
- Можно спросить, что произошло? –Очень холодно поинтересовался он. Он знал, что в таких случаях лучше сохранять холодный тон. Это отрезвляет. И ещё было во -вторых: он не любил, когда женщины вот таким образом заставляли его выполнять их желания.
Она подняла на него заплаканные глаза, такие беззащитные, нежные и любимые, что он весь как -то дрогнул изнутри, а затем она снова их опустила. Сколько он потом не пытался заглянуть в них снова, она не позволила ему этого сделать, пряча своё лицо то у него на груди, а то вдруг резко отворачиваясь и продолжая плакать снова.
После нескольких бесплодных попыток поднять к себе её лицо, чтобы заглянуть в глаза, он застыл на одном, глядя в просвет между деревьев, понимая, что надо ждать, как ждут электрички или конца дождя. Что тут скорее всего ничего нельзя сделать, потому что от тебя ничего не зависит.
Он вдруг понял, что этот её плач, такой искренний, скорее всего не может предвещать ничего хорошего, что всё в самом деле серьёзно и чтобы не торопить дурные слова, которые непременно должны будут произнесены, он решил, что лучше всё же будет помолчать.
- Ты …не можешь его бросить, да? – Вдруг сообразил он. - Своего полковника.
Власта на миг замерла, будто это был не его голос, а раскаты в небе, а потом быстро несколько раз кивнула головой и опять затихла, ожидая новые удары грома в виде потока возражений с его стороны. Но он всё также продолжал стоять и молчать.
Внешне он никак не выдал себя, хотя от этих её слов внутри него всё сразу померкло, а затем померкло и перед глазами – и небо, и земля, и корни, и листья. Он снова, когда уже было прежде, почувствовал себя одиноким. И эта женщина рядом с ним, такая любимая была, возможно, уже не его женщиной.
Говорить им обоим не хотелось. Да и не о чем было разговаривать. Они стояли посреди леса, где сверху, как на терпящей крах бирже, обесцененными акциями летели им под ноги опавшие листья.
Десятки, тысячи, миллионы драгоценных выражений и словосочетаний на глазах теряли цену! Что сейчас значила фраза: «я тебя люблю»? Да за неё бы не дали ни копейки! Куда было пристроить слова: «Мне без тебя не жить»? Их бы не взяли и на распродажу! Какую назначить цену за признание: «Я хочу от тебя детей»? Это можно было отдать нищему на улице.
Вздохнув, он молча продолжал крутить в руках пробку от бутылки, которую подобрал и тискал теперь в руке.. "Зачем я поднял её, думал он, что за странные желания гнездятся в душе человека. Что я этим хочу себе сказать»?
- Пора домой, –сказала она вдруг.
Он кивнул, надел пиджак, который нёс на руке и заторопился к машине. Не оглядываясь, сел в свое авто, завёлся, и с пробуксовкой сдал назад, едва не задев её «Мерседес». Затем воткнув скорость, с визгом и пробуксовкой тронулся с места, кусая губы от охватившей его вдруг мстительной радости. В зеркале заднего вида он видел её – одинокую, несчастную, оскорблённую до глубины, стоящую на дороге". Вот и узнаешь, что чувствуют, когда тебя бросают!", злорадно подумал он.
Через два часа они снова встретились возле кафе. Она позвонила первой. Он удивился тому, какой тихой и едва ли не покорной она была на этот раз. В ней будто что –то переломилось. Она кивала, соглашаясь не со всем, что он говорил, и смотрела на него взглядом побитой собаки.
- А давай снова поедем за город? – Спросил она.
Влад кивнул. Он ехал и ликовал, ему казалось, что теперь её сомнения окончательно рассеялись, теперь он был уверен, что она приняла решение быть с ним.
- Ты в порядке? – Спросил он её, чтобы не молчать.
- Не совсем, – призналась Власта, –чувствую себя, как выжатый лимон.
- Можно я тебя поцелую?
- Почему ты спрашиваешь?
- Просто в последний раз, когда я хотел поцеловать тебя, ты встала от меня на расстоянии вытянутой руки, словно хотела сказать: не подходи ко мне, я берегу себя для другого мужчины!
- Ах, боже, да нет, конечно. Прости, сама не знаю, что со мной было. Не имею понятия, что меня к этому побудило. О муже я и не думала. Как бы там ни было, больше всего на свете я хочу сейчас быть с тобой. Слушай, а давай снова поедем в лес?
Они долго ехали, потом остановились, вышли из машин и пошли вдвоём по траве.
Они зашли далеко в чащу, или по крайней мере, им так показалось. Тут их глазам открылась полянка. И внезапно, поддавшись обоюдному желанию, они оба начали раздеваться, бросая свою одежду на землю и затем падая на неё. А потом они занялись любовью – страстно, неистово, озверело, будто впервые в жизни.
После этого они ещё долго лежали, наполовину обнажённые, прижавшись друг к другу и подскочили лишь тогда, когда из проезжающего мимо автомобиля кто –то им поклаксонил, а потом, все, кто был в машине, скалясь от души начали салютовать им поднятыми вверх большими пальцами. Лишь тут они увидели, что, срезав пролесок, они не углубились в лес, как хотели, а пришли на опушку, примыкавшую к повороту дороги, и начали заниматься любовью в каких нибудь пяти шагах от трассы.
Пунцовые от смущения, давясь от смеха, они побежали к своим машинам, на ходу застёгиваясь и приводя себя в порядок.
Теперь он стоял и ждал, когда она оденется до конца, сядет в машину, подведёт губки и пристегнётся. И только когда все приготовления были закончены, и она завела мотор, он поднял руку и надев на себя улыбку, которая означала, что он верен ей, что он любит её и только её одну, помахал ей рукой.