Уже потемнело, скоро ночь.
Гусев, бессрочноотпускной рядовой, приподнимается на койке и говорит вполголоса:
— Слышишь, Павел Иваныч? Мне один солдат в Сучане сказывал: ихнее судно, когда они шли, на рыбину наехало и днище себе проломило.
Это начало пасмурного рассказа "Гусев", задуманного Чеховым на борту парохода после смерти двух пассажиров. Как и они, в финале герой умирает; как и этих несчастных, Гусева зашивают в парусину и сбрасывают в море.
Цейлон — место, где был рай. Здесь, в раю, я сделал больше ста вёрст по железной дороге и по самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами.
Это цитата из дневника Чехова, который он вёл с весны 1890 года, во время путешествия на Сахалин и обратно. Во Владивостоке писатель выправил себе заграничный паспорт, чтобы вернуться домой морским путём.
Антону Павловичу повезло, потому что выяснилось: ни жара, ни качка ему не страшны. Чехову не повезло, потому что в Японии была эпидемия холеры: корабль туда не заходил. Зато на пути оказались Гонконг и Сингапур, а на Цейлоне, который теперь Шри-Ланка, пароход Добровольного общества "Петербург" сделал остановку с 12 по 18 ноября. В первый же день в отеле "Гранд Ориенталь" столичного Коломбо был начат рассказ "Гусев", а бронзовые местные женщины помогали тридцатилетнему Чехову отвести душу.
И ещё одно развлечение нашёл писатель на Цейлоне. Вернее, не одно, а целых три развлечения.
Это помесь крысы с крокодилом, тигром и обезьяной... Сейчас они сидят в клетке, куда посажены за дурное поведение: они переворачивают чернилицы, стаканы, выгребают из цветочных горшков землю, тормошат дамские причёски, вообще ведут себя, как два маленьких чёрта, очень любопытных, отважных и нежно любящих человека.
Так Чехов писал по возвращении в Россию своему приятелю Лейкину о приобретении, сделанном на рынке в Коломбо. Местный жулик продал ему трёх зверьков как двух самцов и самку мангуста, но самка оказалась малайской пальмовой куницей, мусангом. Сейчас из помёта мусанга добывают зёрна дорогущего кофе "копи-лювак", а тогда подмена не обрадовала писателя. Потомства от двух самцов ждать не приходилось, и что толку от чудесной способности куницы выборочно переваривать кофейные зёрна вдали от плантаций Цейлона?
Мангусты уже имеют имена. Один мангуст зовётся Сволочью — так, любя, его прозвали матросы; другой, имеющий очень хитрые жульнические глаза, именуется Виктором Крыловым, третья, самочка, робкая, недовольная и вечно сидящая под рукомойником, зовётся Омутовой.
Уж если десять лет спустя острый на язык Чехов называл жену "крокодила души моей", то здесь порезвился на славу: Виктор Крылов — это его современник, плодовитый и бездарный драматург, а Омутова — звучный псевдоним знакомой артистки, видимо, тоже не блиставшей талантом.
Зверьки стоически перенесли путешествие с новым хозяином через Красное море и Суэцкий канал, вместе посмотрели Константинополь и 1 декабря 1890 года сошли на российский берег в Одессе. Малайскую куницу Чехов подарил пароходному мичману Глинке, а с двумя мангустами через шесть дней пути по железной дороге добрался до Тулы, где его встречали родственники.
Прижился у Антона Павловича, конечно же, именно Сволочь. Лихой мангуст оправдал славу змеелова, откусив публично голову крупной гадюке. Не брезговал и лягушками. Шнырял по всему дому, наводя страшный беспорядок. Лазал по карманам гостей-мужчин и вытаскивал шпильки-гребёнки из причёсок зазевавшихся женщин. Ластился ко всем и плакал, оставаясь один. Спал всегда в чьей-нибудь постели, мурча, словно кошка. Однажды пропал на 18 дней — и не только выжил в ужасном для себя климате, но и счастливо избегнул зубов нашедших его охотничьих собак, и даже растолстел.
Последние дни Сволочь доживал в Московском зоологическом саду, где был единственным мангустом. На диковинного зверька приходили смотреть не только любопытные горожане. Родственники Чехова на радостях от того, что больше никто не разоряет их комнаты, тоже частенько навещали бывшего питомца. И сестру писателя теперь умиляло, как ловко Сволочь расправляется с её причёской...
