Друзья, представляю вам одно из моих любимых интервью Асты Давыдовны Бржезицкой, опубликованное в 1987 году в журнале «В мире книг». Мне захотелось проиллюстрировать упомянутыми произведениями этот рассказ о жизни творчестве, о любимых темах – литературе и театре, героях книг и сцены, о волшебстве искусства художника, способного «зажигать сердца».
Плахова Елена. «С весной я вернусь...». Встреча со скульптором по фарфору Астой Бржезицкой [Человек. Творчество. Книга] // В мире книг, 1987. – № 1. – С. 33–37, 86. [Фото Сергея Голубкова]
По заснеженному Арбату мимо ярко окрашенных пустых домиков, похожих то ли на карточные, то ли на декорации для провинциальной оперетки, под своды «утёса» гранитного, оставленного ретивыми реставраторами в неприкосновенности – здания Театра имени Вахтангова, – а там дальше, в фойе, вверх, через несколько ступенек, на встречу с «Турандот», как на встречу с юностью... Да возможно ли это?
Спектакль, составивший славу и гордость вахтанговцев и всего советского театра, «устал», его редко показывают. И может ли вечно жить чудесный волшебный карнавал? Всё проходит... Но древняя мудрость на этот раз не успокаивает: так бывает жаль, когда на зиму заколачивают досками мраморных богинь Кускова! Умом-то понимаешь, надо, а всё равно жаль. «Заколотили», до времени, и спектакль. Наверное, тоже до весны?.. Вернётся ли он к нам тогда, обновлённый, феерический, по-вахтанговски колдовской?..
Моя «Турандот» никуда не спешит. И, чтобы ожить, ей не надо ждать до весны. Она пленительна и прекрасна, чертовски умна и капризна: принцесса! Вот она стоит в окружении придворных и почитателей, искателей её руки и насмешливых шутов-масок традиционной итальянской комедии дель-арте, вся как натянутая струна, как птица, готовая расправить крылья. Моя «Турандот» обладает внешностью несравненной Юлии Борисовой. Моя «Турандот» – фарфоровая статуэтка...
Вот так и началась моя любовь, любовь без взаимности, совсем как у Пигмалиона к прелестной Галатее, и длится она много лет, с 1972 года, когда сюита «Вахтанговцы. Принцесса Турандот» работы знаменитого дулёвского мастера Асты Давыдовны Бржезицкой была передана ею театру и выставлена на почётном месте в фойе...
По Арбату теперь можно гулять, сколько хочешь, пешком. Не спешит по нему «синий троллейбус» № 39, здесь завершавший своё кружение по улицам Москвы, освещают его яркие, несколько театральные фонари, (где-то я такие, во всяком случае – очень похожие на эти, видела, то ли в Пловдиве, то ли в Дубровнике – там-то они хорошо дополняли городской пейзаж, а вот у нас, на Арбате...), и чуть дальше от вахтанговского «утёса» – филиал музея А. С. Пушкина, первый московский дом поэта – сюда, прямо из собора, что высится у Никитских ворот, Александр Сергеевич привёз свою юную жену...
И в пушкинском музее, так уж случилось, тоже есть работа Асты Бржезицкой, «Пиковая дама». Думая о многих культурных «объектах» (скучное слово!) Москвы, Ленинграда, радуешься – какой хороший вкус у тех людей, кто заботится о них, кто старается собрать там лучшее, что создано нашими мастерами изобразительного искусства. Работы Бржезицкой – в Третьяковской галерее, в Русском музее и музее декоративно-прикладного искусства РСФСР, в музее А. С. Пушкина и чеховском «Мелихове», в Кускове и в театрах Москвы – вахтанговском, Театре сатиры... Скоро они займут почётное место в экспозиции дома-музея Чехова в Ялте...
Так что они, эти работы, произведения искусства древнего, сложнейшего, драматичного (как хрупок материал!) и трудоёмкого? Только ли они – застывшие мизансцены? Иллюстрации? Если бы всё было так, то, наверное, не стоило бы мне ходить по музеям и театрам, «московским адресам» фарфора Бржезицкой. «Иллюстратор» – проливающий свет – это, конечно, прекрасно. Но работы Бржезицкой не просто иллюстрируют литературные произведения. Они позволяют заглянуть в их неисчерпаемый мир и прибавляют зоркости нашему сердцу. «Великое может отразиться в малом, как звёздное небо в глазу человека»... Воистину так, но продолжим мысль выдающегося советского скульптора Меркурова: великое способно отразиться в мелкой пластике; фарфору, прошедшему испытание и закалку огнём, дано зажигать сердца!..
Но лучше всех о своём творчестве может рассказать только сама художница.
– Фарфоровая статуэтка – произведение искусства, объединившее в себе и скульптуру, и живопись, и обжиг...
– Обжиг, безусловно! (Мы – в мастерской Асты Давыдовны, и это её энергичная реплика). Фарфор, – продолжает художница, – дело коллективное, обжигальщик – по-старинному – горновщик – соучастник творческого процесса. И ещё какой! Сделаю новую работу – выношу её людям, показываю формовщикам, литейщикам, обжигальщикам. Обсудят с пристрастием, если заслужила, скажут: «Хорошо, Давыдовна, красиво, остроумно, да ведь как обожжётся?!» Конечно, технология обжига сейчас изменилась. Огнедышащие «пещи» – горны – заменил электрический муфель. Горны сломали, не оставили ни одного в Дулёве! А жаль-то как: труд был у горновщиков адский, но они как бы вдыхали душу в фарфоровую массу – да так, что никакая усадка и прочая болезнь ей не была страшна! Японцы говаривали: посадить массу в печь – так же сложно, как обокрасть дом. Вынуть её оттуда – что вышить цветок лотоса. Электрическая печь бездушна и нередко искажает замысел художника... Завод растёт, на нём много работает молодёжи – пусть бы остался один горн, как память о великих мастерах! Отстраивая новое, лихо разрушаем мы то, что стало частью жизни целых поколений мастеров Дулёва: снесли старинное здание конторы, спилили столетнюю липовую аллею...
– А всё-таки хорошо, что вы успели сделать прекрасную скульптурную группу «Горновщики». В ней действительно передана поэзия их творческого труда...
– А творчество без мук, без преодолений чего-то не бывает (конечно, я не имею в виду преодоление сопротивления материала, глины, в моём случае – это дело техники)...
– В вашем творческом пути, я чувствую, есть любимая тема. Она как бы преследует вас – пушкинская тема.
– Что там «как бы»! Действительно преследует! А началось это с маленькой композиции «Сон Татьяны», которую я сделала ещё в студенческие годы, в Художественном институте имени Сурикова. Я училась тогда у Александра Терентьевича Матвеева – большого советского скульптора, педагога. А как он любил фарфор – и каким мастером «малых форм» был! Позже он тоже обратился к пушкинской теме. Пушкин – магнит притягательный, его поэзия – неиссякаемый источник вдохновения. Люблю «Евгения Онегина» за «Татьяну милую». Была бы на то моя воля, поставила бы ей памятник. И в самом деле, ведь ставят же памятники литературным героям? А Татьяна – светлый идеал: и умна, и красива, и величава, и принципиальна. Онегин в сравнении с ней, на мой взгляд, проигрывает как личность по всем статьям.
– Что-то вы вообще не жалуете «демонических героев»: вот ваш фарфоровый Командор треплет Дон Гуана, как нашкодившего котёнка, чуть не за ухо. Да и в триптихе «Евгений Онегин» самому Онегину не нашлось места...
– Зато нашлось место Пушкину, в сцене «Письмо Татьяны»: он направляет руку Татьяны, её вдохновенье. «Письмо Татьяны» – шедевр любовной лирики... Ну, а Онегин – как же, присутствует, как отражение в зеркале Татьяны, в последней части триптиха, «Письмо Онегина».
– Я знаю, в студенческие годы у вас была ещё одна пушкинская работа, «Пушкин и Гончарова», кажется?
– Многих мастеров, когда заговаривают об их первых работах, посещает легкое чувство растерянности... А мне эта работа дорога: я старалась показать в ней, что и сам Пушкин, и юная Натали любят, они объединены чувством, вопреки расхожему мнению о том, что первая красавица Петербурга вышла замуж за поэта вовсе не по любви.
– На выставке «Советская Россия» в Манеже я видела одну из ваших поздних работ, посвященных поэту: Пушкин, Наталья Николаевна, дети. Белый матовый фарфор, без глазури, бисквит [в настоящее время скульптура хранится в Музее-заповеднике «Царицыно»]. И – странное чувство: как будто Пушкин, стоящий у изящного дивана, на котором Наталья Николаевна играет с детьми, прощается с ними, уходит – не в свой залитый солнцем кабинет, где ждут его стол, бумага и перо, ледяная вода и любимое крыжовничное варенье... Впереди печальная дорога: так отстранённо, но с болью наблюдает он за ними... В последний раз?..
– Значит, я достигла того, чего хотела. Там, за пределами этой сцены – Чёрная речка, дуэль, смертельная рана. На фарфоровом диванчике между фигурой Пушкина и «букетом» – группой Натали с детьми – лежит «колокольцовская» шаль. Красная «колокольцовская» шаль, в которой юная красавица бывала на балу в Аничковом...
– Думаю, вы не случайно оговорились: за пределами сцены. Все ваши произведения, будь то многофигурные композиции, как например, уникальная работа «Застолье» («Ревизор» в Театре сатиры) или же те, где всего лишь один персонаж – Лиза Заречная, «Чайка», – это как бы застывшие, но прекрасные в своём совершенстве, мизансцены, поставленные вами...
– Остановленные «прекрасные мгновенья»...
– Именно так. Театр и литература – основные ваши источники вдохновенья?
– Почему только они? А жизнь? Она – всегда самый первый источник. Она «одушевляет» фарфор, ведь работая, скажем, для чеховского музея в Мелихово, создавая композицию «Каштанка», я представляла себе живых, «документальных» людей, любимых актёров. Как было бы замечательно, если бы старого клоуна сыграл Евгений Леонов! Работая над «Гамлетом», мечтала о том, что в этой бы роли когда-нибудь выступил блистательный Калаф «Принцессы Турандот» Василий Лановой.
– А «Принцесса Турандот», ваша знаменитая серия «Вахтанговцы»?
– Здесь, конечно, тоже присутствует портретное сходство с конкретными актёрами. Я следовала современному вахтанговскому спектаклю. Когда лет 15 назад я на сцене этого знаменитого театра, как писали раньше, «при большом стечении народа», вручала свою скульптуру Евгению Симонову, он сказал, что в ней, пожалуй, больше «вахтанговского», жизни, чем в самом спектакле – живом действии. Я с ним согласна, спектакль уже не тот, что раньше. Но, работая над сюитой «Вахтанговцы», я переносилась мыслями в далёкий 1922-й год, на заснеженный Арбат, видела себя десятилетнюю: вот я, закутанная в шубу и шали, иду из театра между сугробами, как между гор высоких, надо мной – тёмно-синее бархатное, похожее на театральный занавес небо, звёзды, изо рта, в щелочку платка – валит пар: пою – и не могу остановиться – вальс из вахтанговской «Турандот», чувствую, что ещё немного – и затанцую; в душе праздник, счастье! Вот, что такое был вахтанговский спектакль!
– И последний вопрос. Что вы читаете? Что вашему сердцу милей?
– Милей классика, Пушкин, Гёте, Гейне. Люблю перечитывать Бабеля, Булгакова. Люблю и современную литературу: Айтматова, Бакланова, Васильева. Сказки. Мольер, Бомарше. У Пушкина помните — «...иль перечти «Женитьбу Фигаро»? Часто следую этому мудрому совету.
И задаю себе вопрос тоже часто: почему литература так много значит для меня в творчестве, в моей «игре с огнём» – работе в фарфоровой пластике? Что это, недостаток воображения, фантазии, почему чужая мысль так входит в мою плоть и кровь? Не знаю...
Как-то, перечитывая работы художника и мыслителя Николая Константиновича Рериха, невольно попадая в плен их мудрой простоты, обаяния сильной и ясной мысли, я размышляла о том, насколько высоко ценил Рерих воспитывающую роль искусства, видел он в том, чтобы «зажигать сердца», основное назначение художника. Фарфор мастера из Дулёва сердца зажигает – любовью, радостью бытия, желанием ещё и ещё раз перечитать знакомые страницы великих книг, умением ждать: а вдруг с весной к нам вернётся прекрасная волшебница Турандот?!
Подписывайтесь на мой канал, давайте о себе знать в комментариях или нажатием кнопок шкалы лайков. Будем видеть красоту вместе!
#явижукрасоту #ясчастлив