Вчерашний неожиданный визит далеких гостей нарушил спокойное течение жизни Жоржа Столбунского, вызвав в его ранимой крестьянской душе стихию воспоминаний, украшенную водоворотами пережитых и зарубцевавшихся страстей. Вместо того чтобы буртовать картофель, слабо уродивший после сухого и жаркого лета, Жорж второй день сидит на скамеечке перед палисадником, курит одну за другой сигареты «Гродно» с желтым фильтром. Два дня он не читает газет, не вводит в ручном режиме управления модемом строки «ATDP», не заигрывает с проходящими мимо его дома пожилыми, но все еще аппетитными на его непритязательный вкус жительницами Рудни. Просто сидит наш корреспондент, откинувшись бывалой натруженной спиной агрария на забор палисадника, портит себе легкие дымом с высоким содержанием смол, и мучается, бедный.
А все почему?
Потому что в жизни его произошла встреча. Из тех, которые называют поворотными ли судьбоносными. Та встреча, которая заставляет задуматься – а так ли мы живем, к тому ли стремимся? Не напрасна ли вся наша жизнь и кому нужны наши мечты, принципы, убеждения? За этими мыслями обычно спешат суицидальные – о смысле жизни вообще, а это уже не шутки!
Впрочем, обо всем по порядку. Предоставим слово самому Жоржу.
Тот октябрьский день начинался как обычно. Серое небо утопало в разрывах низкой облачности. Вязкий и сырой непривычно теплый не по сезону воздух нес в себе запах увядания. Ветер гнал ошмётки низких облаков и стаи воронья, не успевшего или не желающего убираться в Африку. Отсыревшая природа явно демонстрировала свою готовность к первому снегу, а его все нет…
Вот такая получилась картинка - пропитанная влагой скудно родящая земля Рудненская, мокрые деревья, бревна избы, насквозь мокрый замшелый ветхий забор… Какая погода – такое и настроение. С самого утра организм никак не хотел просыпаться. Но мычанье коровы и настойчивый визг кабанчика заставили меня свесить ноги с койки и выйти из хаты. Накинув овчинный тулуп поверх исподнего, я вышел на крылечко. Свинцовая серость окутала меня со всех сторон. Казалось, даже звуки природы дремали, приглушенные низким небом и туманной влажностью. Весь мир спал, и только домашняя скотина жаловалась на задержку с завтраком.
Я задал им корму, выпустил корову за ворота, где она влилась в жиденький ручеек скота, идущего к пастбищу дощипывать последние островки зеленой травы, и вернулся домой. Растопил печку, чтобы просушить горницу, поставил в чугунок варится картошку в мундирах, отрезал скибку сала от шматка в соленой марлевой повязке, почистил и порезал на четвертинки крупную луковицу. Рысистая старая и облезлая кошка, почти моя ровесница (в кошачьем измерении лет) потерлась о ноги, пытаясь нарастить потенциал моей хозяйской щедрости. Но зря – сала она не ест, а ничем кошачьим побаловать я ее не мог – дома хоть шаром покати – на рыбалке сто лет не был, а автолавка с консервами рыбными и хлебом не приезжала уже вторую неделю кряду – все перешли на сухари и блины вместо ноздреватого казенного каравая.
В воздухе сгущалось напряжение от тягостно нарастающего, сжимающего грудь предчувствия. Так бывает, когда разум еще не готов к случившейся беде, а сердце уже начинает её оплакивать. Я старался гнать от себя темные мысли и занялся уборкой, пока картошка булькала в прогревающейся печке за железной заслонкой.
После немудреного завтрака я решил почитать позавчерашнюю «Советскую Белоруссию» и «Гомельскую правду». Прилег на кровать с семечками, пошуршал страницами. Но информация упорно не лезла в голову, глаза скользили по строкам, а мысли были далеко. Чужие страсти по грядущим выборам, новый контракт на поставку сырой нефти из Венесуэлы, спортивные достижения и отчет о поездке Президента по Гродненской области – ничего из того, что обычно задевает меня за живое, сейчас не цепляло.
Я отбросил газету в сторону и смежил веки. На улице бренчал цепью пес, вдалеке раздавались приглушенная речь переругивающихся ради развлечения соседок. В самом доме царила полная тишина, даже домовой, казалось, перестал шуршать у себя в схроне березовыми вениками. И я задремал, провалившись в поверхностный нервный сон быстро, но неглубоко.
Передо мной в полузабытьи понеслись яркие образы – всадники в латах на коне, звуки польской и немецкой речи, бряцанье мечей, выстрелы пищалей, суматоха и крики… крепостные стены города, расположенного на пологих холмах, кресты церквей, рыночная площадь, изобилие и гомон толпы … Затем – болотная вода. Черная, бездоннная. Рыжая, ржавая возле берегов. Костры, запах горящих сосновых дров. Глухие удары кузнеца, меха и яркие всполохи огня…. Затем почему-то показался огромный корабль, чадящий из своей трубы черным плотным дымом, с нерусскими надписями по бортам… Повозки, повозки, повозки, телеги – вереницы бедно одетых людей в бескрайних равнинах… Опять чужая речь, незнакомцы, неприветливые холодные лица и мундиры…. Затем эти картинки перестали мелькать и наступила фаза медленного, спокойного видения – бесконечная дорога, петляющая по полям и вдали – море- по другому не назовешь – зеленой и глубокое море тайги. Я был уверен, что это не просто лес или перелесок, а именно тайга. Я, пацан, сидел на телеге и медленно раскачивался вместе с ней в такт ритмичным неровностям – мы ехали неторопливо и спокойно- лошадь шла неторопливым шагом. Я сидел на клунках и тюках и жевал засохшую ягоду лесной земляники, найденную в сене…
Их этого видения меня вырвал резкий звук автомобильного клаксона и чья-то громкая речь, с русским акцентом. Кто-то уверенным сочным басом беседовал рядом с моим домом с невидимым собеседником.
Я смахнул остатки дремы из ковшика с водой в сенях, влез в галифе, впрыгнул в сапоги, застегнул на груди тулуп, пригладил перед темным зеркальцем остатки своих бывших вихров, придавил их седину кепкой и вышел во двор, по-хозяйски не торопясь преодолел расстояние до ворот, открыл калитку и выглянул на улицу.
Там стоял черный внедорожник с московскими (уж я-то их знаю) номерами. Круглые его фары были забрызганы желтой грязью местных путей, от горячего капота валил пар. Возле машины стояло два крепких лобастых мужика и что-то выпытывали у бабки, облокотившейся на забор, отделяющий частное от общественного. Катерина Ивановна отвечала односложно, задумываясь. Я подошел поближе и уловил обрывки разговора – речь шла о каких-то Гулевичах. Приблизившись на дистанцию знакомства, я снял кепку и представился – «Георгий, пенсионер»! Мужики улыбнулись и пожали мне протянутую ладонь – «Герман Гулевич» - сказал один, который помоложе и посветлее, «Андрей!» - проронил второй, с трубкой в зубах. И добавил «Гулевич». «Внучки» понаехали – понял я. Сейчас будут пытать да выведывать – кто, что да откуда. Да только зря все это – от деревни осталось от силы десяток жилых дворов, в остальные на лето вселяются дачники, а которые стоят вообще заброшенными. Старики уже постепенно переселились на ПМЖ в мир иной, а молодежь в деревне не задержалась. Да и что она знает, молодежь! Глупости разные.
Ребята попались серьезные и знающие. Упоминали такие детали, которые выдавали в них специалистов. И про рода наши знали, и про амурских, и про парижских односельчан. И про капличку нашу многострадальную. А когда сказали, что они с сайта gulevich.net – все стало на свои места. Это ж тот самый Андрей и тот самый Герман, с которыми я нахожусь в прямом разговоре благодаря моему славному модему! Совсем другой разговор пошел!
Мы зашли ко мне в хату, где в считанные минуты на столе появилась моя закуска – грибы, капустка, соленья, сало, яичница, и батарея бутылок от приезжих Гулевичей. На наш огонек подтянулись бабки со всей деревни.
Мы выпили по первой-второй, и пошел разговор. Не за жизнь разговор, а за память. Ребята приехали собирать данные для своих хроник – все пытались выведать да понять, какой Гулевич к чьему роду-племени относится, кто от кого произошел, кто куда уехал из Рудни и зачем не вернулся. Что знали мы, все рассказали, да только все рассказы наши были куцые и какие-то обрезанные. А что сделаешь? Мы и сами не много толком помнили. В советское время наши родители не баловали нас историями и рассказами на тему кто мы и откуда. И так с трудом от «поляков» открещивались в паспортах. Католики! Время такое было. Чуть что не так – враг народа – и в воронок. Людей забирали, и они никогда не возвращались. Вот и берегли они нас родители от истории. А получилось – сберегли от будущего. Обидно мне стало, и я напился. Безобразно и обреченно. Пока раскрасневшиеся от горелки старухи, перебивая друг друга, силились поделиться всем, что знали и слышали, я медленно стал отключаться.
Очнулся я в своей постели. Сквозь головную боль, раскалывающую затылок надвое, я силился приподнять голову и оглядеться. Получалось плохо, мутило. Однако, заметил я, - в хате чисто. Стол был прибран, на нем записка.
Я, покряхтывая, босиком дошел до стола. Прочитал, а там - спасибо, Жорж, мол, так и так. За стол и приют, за речи и воспоминания. За активную жизненную позицию и участие в жизни сайта нашего, хоть и не Гулевич ты сам. Пора ехать, мол, все одно – толку с нашего посещения немного – все концы разорваны и распущены за столетие последнее - никак узелок завязать не получается – как не стараемся. На сим привет, мол, и прощай – будем рады в гости видеть в Москве али в Вильнюсе. Пока, Гулевичи. И приписочка – «… ты, если что вспомнишь или вдруг раскопаешь – пиши!». А кроме записки на столе – коробка яркая и красивая – ноутбук новый! Да с GSM модемом! У меня остатки хмеля и бодуна как рукой сняло! Вот это молодцы! Вот это Гулевичи-разгулевичи!
И как от переживаний этих позитивных, от эмоций нахлынули на меня воспоминания - даже те, которые в детские годы, казалось, писались так глубоко и непрочно, что и остаться не должны были в памяти – обрывки разговоров родителей, шепот деда, сказки да предания, которые бабушка нам, мальцам, рассказывала… Все эти обрывки начали складываться в одну большую яркую картинку. И понял я обреченно и сразу – что я тоже один из Гулевичей, по бабушке. И род наш не обычный и не пустяшный – сколько ж мы пережили, перемололи за столетия. Сколько дорог истоптали, сколько голов сложили на чужбине! А все зачем? Чтобы внуки наши нашего имени чурались? Чтоб родства не знали - не помнили? Тогда зачем мы жили и живем, и куда мы придем с таким обрывом в цепи между поколениями?
Эти вопросы, которые Жорж задавал сам себе, множились каждую секунду и вдруг обрушились на него всей массой своей риторичной неразрешимости, погрузив в задумчивость, из которой он не может выйти до сих пор. Сидит и курит, курит и сидит. И смотрит вдаль, надвинув на брови видавшую виды шляпу.
И его можно понять. Прекрасно понять. Когда ты понимаешь, что проходящие сквозь твою жизнь нити истории ведут нас к тем местам, где есть ответ на все твои вопросы, и ты почти что зажал в руке эти нити, чтобы спуститься по ним - поколение за поколением – назад, в предыдущие века - а они все норовят выскользнуть и порваться… и ты уже как будто достигаешь, спускаясь по нити, яркой и понятной тебе картинки, а вдруг оказывается, что нить у тебя в ладони рассыпается от ветхости…. И вокруг опять одни вопросы при апатичном бездействии тех, у кого есть продолжение эти нитей. Где-то лежат они, забытые и не нужные, и тихо истлевают, навсегда закрывая дорожку к событиям нашего прошлого.
Так и с Гулевичами нынешними. И вроде есть их более 20 000 по всему свету, и задайся они целью, можно было бы просто на основе воспоминаний построить всю генеалогическую картинку их рода на 4-5 поколений назад, срастить с историческими данными и информацией из хроник, чтобы воссоздать всю хронологию их появления и распространения по свету… Ан нет, лень, недосуг, да и просто неинтересно им делиться информацией… И ведь не понимают они, что таких уникальных родов, которые в своей генетической чистоте прошли сквозь столетия пертурбаций до сегодняшнего века – единицы! Не интересно им это. То ли израсходован запас пассионарности Гулевичей (по Гумилеву), то ли чужая земля быстро лишает Гулевичей идентичности. Но чуда не происходит. Не складывается община, клуб людей, неравнодушных к своей истории. Вирус оголтелого инфантильного потребительства заразил планету и нас, Гулевичей. Нам все готовое подавай – и то лень читать, видимо.
Не Гулевичи мы, значит, уже. А просто остатки рода, растворяющегося бесследно в котле генетических коктейлей современности. От Гул к Гулевичу и обратно – к Гул, Хул, чтоб забить на все … .
И все бы ничего, а Жоржа жалко. Скорей бы он уже выходил из своей меланхолической летаргии! Позвонить ему, что ли? Или Написать?