«—Я против поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов…
— И других никаких книг, за исключением артиллерийского устава и первых пятнадцати страниц римского права… На шестнадцатой странице война началась, он и бросил…
— Врёт, не слушайте… Врёт: если угодно знать, “Войну и мир” читал… Вот, действительно, книга. До самого конца прочитал — и с удовольствием. А почему? Потому что писал не обормот какой-нибудь, а артиллерийский офицер».
Помните этот чудесный диалог из булгаковской «Белой гвардии»? «Писал артиллерийский офицер» - значит, по мысли Мышлаевского, писал правду.
Я уже поминала в другой статье «злые истины», высказанные Толстым в его «Севастопольских рассказах». Они же, только ещё мощнее, прозвучат и в «Войне и мире». Первая же картина в рассказе «Севастополь в декабре месяце» - картина госпиталя, и сопровождается она комментарием автора: «Вы… увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем её выражении – в крови, в страданиях, в смерти».
В «Войне и мире» будет, конечно, и война в «блестящем строе» - вспомним, например, описание смотра в Ольмюце или подписания Тильзитского мира. Но гораздо больше будет страниц, рисующих «войну в настоящем её выражении». Кстати, «блестящий строй» подчас предполагается, но воплотиться в реальность не может. Нпример, в итоге так и оставшаяся на бумаге диспозиция Аустерлицкого боя, составленная Вейротером: «Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…» А затем будет язвительный диалог императора Александра и Кутузова:
«- Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? — поспешно обратился император Александр к Кутузову…
— Я поджидаю, ваше величество, — отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед… — Не все колонны ещё собрались, ваше величество…
— Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, — сказал государь…
— Потому и не начинаю, государь, — сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его ещё раз что-то дрогнуло. — Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу, — выговорил он ясно и отчётливо».
Я писала, что «Война и мир» - роман контрастов. Это относится и к батальным сценам. «Битве трёх императоров» при Аустерлице, которая должна была стать образцово-показательным сражением, а обернулась позорным разгромом, противопоставляется описание сражения при Шёнграбене.
«Благословляю тебя на великий подвиг», - скажет Кутузов Багратиону, отправляя его на бой. Что же должно произойти? «Кутузов чрез своего лазутчика получил 1-го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию…» Кутузов решается на отчаянный шаг «В ночь получения известия Кутузов послал четырёхтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско-цнаймской дороги на венско-цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму». «Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем, в восемь раз сильнейшим». «Ежели из отряда его придёт завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить», - скажет Кутузов князю Андрею.
И вот это страшное сражение Толстой и будет описывать. Сражение, которое принесёт желаемое: «На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова».
Почему оно закончится так? Думается, просто все участники его прекрасно понимали, что должны положить «жизнь свою за други своя», и поэтому бились отчаянно. Толстой расскажет про роту Тимохина, «которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одной шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали».
Но главным героем сражения станет капитан (или, как назовёт его штаб-офицер, штабс-капитан) Тушин.
Этот человек, совсем не геройской внешности, даже немного смешон поначалу. Вот каким застают его зашедшие в палатку маркитанта князь Андрей и штаб-офицер: «маленький, грязный худой артиллерийский офицер, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно». Он сам пояснит: «Солдаты говорят: разумшись ловчее». Но тут же автор добавит: «Князь Андрей ещё раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что-то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное».
Потом мы услышим его размышления: «Нет, голубчик, — говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, — я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так-то, голубчик!.. А всё боишься… Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдёт… ведь это мы знаем, что неба нет, а есть атмосфера одна».
А вот дальше будет сражение.. «Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика ещё трубочку за это, как он говорил, и, рассыпая из неё огонь, выбегал вперед и из-под маленькой ручки смотрел на французов.
— Круши, ребята! — приговаривал он и сам подхватывал орудия за колёса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым, тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах». «Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее». «Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра». Цитата огромна, но, думаю, в ней значимо каждое слово.
«Забытая» батарея совершает подвиг. Но герой-капитан едва не несёт наказание за брошенное на месте боя орудие, не решаясь подвести «других начальников», которые оставили его без «прикрытия» И только вмешательство князя Андрея ставит всё на свои места: «Ваше сиятельство, — прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, — вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашёл две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными и прикрытия никакого… И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать своё мнение, — продолжал он, — то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой».
В дальнейшем мы увидим капитана Тушина ещё раз – в госпитале, куда приедет Николай Ростов навестить Денисова, и узнаем, что в одном из сражений он лишился руки…
Любопытно, что у капитана Тушина (мы так и не узнаем его имени), видимо, был прообраз. Сохранились сведения о командовавшем батареей в Шёнграбенском сражении штабс–капитане Якове Ивановиче Судакове. Его послужной список сообщает: «Ноября 4-го при селении Шёнграбене во время атаки французскими войсками в действительных сражениях был, за что Всемилостивейше награждён [орденом] Св. Владимира 4-ой степени с бантом». В царском рескрипте было указано: «При Шёнграбене действовали в неприятельские батареи и пехоту из трех орудий и тем уменьшили сильную его канонаду».
К Якову Ивановичу судьба была, видимо, более благосклонна, чем к Тушину: руку он не потерял, хотя и был многократно ранен и «за болезнью» и «за полученными ранами» в 1812 году в действующей армии не был, служа в Санкт-Петербургском арсенале. А умер «от последствий контузии 5 февраля 1819 года», не дожив до сорока двух лет и оставив жену и пятерых детей.
Известно ещё, что при написании романа Толстой пользовался «Походными записками артиллериста» Ивана Тимофеевича Радожицкого, относящимися, правда, к немного более позднему времени. Эти «Записки», кстати говоря, находились и в библиотеке А.С.Пушкина и, видимо, были им полностью прочитаны (все страницы книг разрезаны – тогда была легко судить, читалась ли книга)
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал
"Оглавление" всех статей по "Войне и миру" здесь
Навигатор по всему каналу здесь