правда о службе матроса на легендарной Авроре
Старший сын Марк в свое время взбрыкнул с журфака и пошёл служить. Их забрали. Два дня он почти не отвечал по телефону, только: "Привет. Говорить не могу. Всё норм. Перезвоню." На третий день позвонил и сказал, что его отправили служить на Аврору. Ага, ту самую героическую Аврору, корабль-музей. Так и сказал: "На Авроре я служу. Что тебе сницааа, крейсер Авроорааа - сиповато спел он в трубку. - Писарем взяли". Первые полгода он так и отслужил, а потом ему наскучило там портки протирать и делать вид работы и он попросился в морпехи. Сегодня их день, вот и вспомнилось. Марк потом уже глубоко на гражданке написал очерк «Аврора по-флотски», а я тут наткнулся на свои фотки, которые делал, когда навещал его на Авроре. Вот, читайте-смотрите.
***
На Аврору мы приехали 28 мая, ещё в шинелях. С вещмешками, в пыльной, рабочей робе, поднимались по трапу. Нас встретили: старший мичман и два матроса. Матросы рослые, по «первому сроку», с белыми ремнями и бляхами. По сценарию, мы приехали на замену именно этим, рослым …
Будущий экипаж «Авроры» явно робеет, я в их числе. Мичман то смеется, то делает серьезное лицо и говорит: «Не поклонился кораблю - получил пи@..! Корабль нужно уважать!». Пока он рассказывает «корабельные заповеди», действующие авроровцы, переступают с ноги на ногу, гнут шеи, ломают нас взглядами. Кто-то спросил про «писаря». По нашему строю прошел шепоток — «Писарь, писарь, писарь …».
Мичман спросил есть ли те, кто умеет печатать на компьютере. Я поднял руку, сказал что смогу, что учился на филологическом. Мичман попытался воспроизвести это слово, выругался, и меня возненавидел.
***
Мы в первый раз слышим хрип корабельной трансляции — «Команде приготовиться к построению, по сигналу малый сбор. Форма одежды: №3 первый срок; место построения: ют». И тут, как будто включили камеру, прошла девушка с хлопушкой — «Аврора, сцена первая, дубль первый. Мотор!». Дальше тамбур, трап, блестящие медные леера, длинные коридоры, крики со всех сторон, гюйсы. Мы ходим змейкой, впереди идёт матрос и показывает где, что. Экскурсию слышат первые трое, средние переспрашивают, последние придумывают. Поэтому кубрик путают с гальюном, гальюн с камбузом и все это с тамбуром.
***
Из толпы в курилке меня вынимает матросик. Худенький, пыльный, по-свойски нагловатый. Он представляется старшим писарем, ведет в канцелярию. Там короткий инструктаж — «Ну, в общем, это ты тут писарь? @уево тебе. Будешь з@ебываться, по полной. Ты учился где? А, ладно, все равно. Просто смотри, что я делаю. Запоминай! Я не буду повторять!». Он начинает открывать какие-то приказы, что-то показывать, подчеркивать. Потом печатает список вечерней проверки, смотрит, злится, пишет красным перманентным маркером по диагонали «Х...».
Трещит трансляция, все бегают. Среди бритых шей и гюйсов не могу различить своих. Бегу за старшим писарем, а тот - в радиорубку. Там непонятная аппаратура, от неё длинный толстый провод, на конце облепленный пластилином и перемотанный изолентой MP3-плеер. Заиграла «Заря», так громко, что заложило уши. Рядом старший писарь курит и роняет пепел на красный коврик. Мне страшно.
***
Ужина нам не досталось, мы доели сухие пайки и легли спать. Вместо ужина авроровцы раздали нам по пачке сигарет.
***
Офицеры и мичмана называют нас «недоматросами», может от злобы. Служба похожа на корабельную, но отнюдь не корабельная. Тревожат нас только при острой необходимости, требуют минимум: внешний вид, распорядок, вахты. Использование ПЭЖ ЦП всех внутренних насосных систем, и всевозможных механизмов сначала было ограниченно. Унтер-офицеры требуют предварительной сдачи зачетов на корабельные уставы, действий при борьбе за живучесть и т.д. Зато в распоряжении помощников дежурного по кораблю — общекорабельная трансляция и вахтенный журнал (который изрисовывался разного рода безобразиями типа женской промежности), у вахтенного у трапа — винтажный телефон и будка, рабочий по столовой использует фантазию и весь набор камбузных атрибутов вроде чашек, ложек, тарелок. В итоге всю механическую структуру Авроры мы все равно освоили, только самостоятельно. В отсутствие командного состава по корабельной трансляции на матросский кубрик играет «Демобилизация», насосы запускаются и останавливаются, а команда в хаотичном порядке рассыпана по палубам и помещениям.
***
В конце сентября, на очередном подъеме флага и гюйса, у меня сдувает бескозырку, и она долго плавает в местной акватории. На вечернем построении мичман с улыбкой повествует экипажу об их сослуживце, который позорит ряды военно-морского флота, сей (нагло спланированной) выходкой. А главное, не хочет исправляться. Жаловаться, по уставу, мне не положено, поэтому о том, что бескозырка была пятьдесят седьмого размера, вместо подходящего пятьдесят четвертого — я молчу.
***
Кок у рубки дежурного разлил обеденный суп. И не то чтобы флотский харч, самый обыкновенный рассольник. Командира ждут к обеду, а тут грязная палуба и отсутствие супа. В общем, приказывали убрать, любой ценой. Дальше все как в плохой комедии: включили пожарный насос, стали обливать все вокруг, моментом упустили напор, струя ударила с силой. Матрос, спасая пожарный рукав, ударился о выступающую часть пристройки. И смех, и грех! Кровь — дежурный в оцепенении. Прибыл командир — командир в оцепенении. По нотам: вата, повязка, объяснительная в духе «Меня ударила молния». Главное все счастливы: офицеры спокойны, матрос освобожден от корабельных работ на неделю, Аврора на плаву.
***
Двадцать девятого июля наш первый день ВМФ. С утра, прямо на Петроградке, маленький торжественный марш с духовым оркестром. А мы плохо спим уже две ночи — к нам приставили двух лейтенантов, которые активно занялись нашим воспитанием. Вахтенные у трапа перестали курить. Целыми днями на корабль пытаются прорваться отставные офицеры. Кричат, что нужно нас всех расстрелять поголовно, и, вообще, мол, творится безобразие. Репетиционная швартовка адмиральской яхты «Буревестник» не удалась. Дважды. Даже притом, что нас страховали бойцы ПДСС. Командование в отчаянии, они предвосхищают прибытие командующего Балтийской военно-морской базы.
Двадцать девятого июля на улице жара, совсем какая-то не балтийская. Экипаж в первый раз нарядился в белые фланки, ради такого события. Ночью утюги не успевали остывать и все время трещала подстригальная машинка. Но на утреннем осмотре, все-таки кто-то умудрился выйти с мятым гюйсом и небритый.
Мичмана носились по кораблю как веники, орали матом, грозились сексуальным насилием. Мы от этого нервничали, но не торопились.
К прибытию адмирала были готовы. У трапа его встречали офицеры. Уже за пятнадцать минут до планируемого прибытия матросы заняли свои места. Стояли «смирно!», да так, что, казалось, спина переломится. В торжественный момент на палубе тишина. Адмирал здоровался, ему докладывались, все по очереди. Он не торопясь прошелся. Взглянул на матросов, посмотрел куда-то в загадочную даль и стал спускаться по парадному трапу к (наконец-таки) удачно пришвартованной яхте. Там его чуть ли не на руках принимали. Вот и все!
Итогом были проводы яхты. Лично мне досталось место в первом ряду, а точнее на капитанском мостике. Мы с лейтенантом и еще одним матросом изображали деятельность БЧ №4 и флажками сигналили «отшвартовку».
Оказалось, что весьма неудачно. Адмирал с яхты кричал лейтенанту в рупор — «Долбо@б, смени руку!». Как бы там ни было, каждый миг на капитанском мостике был пропитан небывалым благоговением, гордостью, радостью.
Легкий ветер трепал ленточки и я, всем сердцем, любил жизнь, Аврору и ВМФ.
***
Аврал! Пропал кок! Нету кормильца! Причем он у нас в единственном экземпляре. Совершенно незаменимый. Именно под его опекой проходят шумные матросские трапезы и тихие офицерские собрания. Бегает кок по коридорам с подносами, совмещая основные обязанности с обязанностями вестового. А тут пропал. Командуют завтрак, кормить нас некому. На кухне анархия: мичмана озлобились, забрали с камбуза всю посуду, вместе с мясом и консервами. Вместо еды ищем гниду. По трансляции командуют приборку. Голодный экипаж моет палубы, ненавидит друг друга и еще больше кока. К обеду мичман случайно забредает в мелкое, забытое Богом помещение, в хлеборезку. Там, на маленьком столике, прикорнул наш «кокер».
С грохотом бьется переборка. На вопрос «Что это такое?!» бывший студент политехнического колледжа умудрился ответить — «Я залип!». Мичман не растерялся. Осознавая, что мат уже не спасет положения, говорит фразу, которая, я уверен, увековечится — «А ну-ка, покажи, как ты спал?!». Кок послушно принимает положение. После чего пишет корявым почерком пять-шесть объяснительных. И на обеде получает маслом в лоб, в качестве матросской благодарности.
***
Нас подняли по аварийной тревоге в час ночи. Почти вслепую мы бежим за дежурным по кораблю. Впереди меня кто-то захлюпал. Оказалось, по щиколотку затоплена половина жилой палубы. В первом коридоре мичманов плавает пустая пачка сигарет, подранная ветошь, еще какой-то мусор. Экипаж в полной боевой готовности. Вода под ногами ледяная — бодрит. Сзади крикнули «Пожар!». Теперь бежим в обратном направлении. Легкий испуг. По трансляции матом командуют построиться на батарейной палубе. Матросы подчиняются скорее желанию оказаться опять на шконке, нежели унтер-офицеру. Хмурый мичман делится своими впечатлениями по поводу вчерашней, общекорабельной приборки. Судя по всему, он ей неудовлетворен. Именно поэтому, часом ранее, он открыл кингстоны, а теперь залил из пожарных кранов все вокруг. Тут же он задвигает до боли грустную история про пыль, грязь, бычки и отсутствие совести. Хочется плакать. Особенно от желания спать.
Экипаж взялся за обрезы и шланги. Воюем за сухие сантиметры. В глазах холод, под тельняшками пот. Работы на всю ночь. Экипаж тяжело смиряется с тем, что начался новый день и до завтрака еще часов семь. К четырем утра на палубе маленькие лужи, в трюмах тихие стоны и похрапывания. Аврора спит, спокойной ночи!
***
Это было осенью. На Аврору приехала какая-то съемочная группа. По особой договоренности. Обычно люди с аппаратурой дальше вахты не проходили. Здесь было исключение. Везде ходили, снимали, мерили, и не смущались военных. Экипаж то строился для общей фотографии, то прятался по трюмам, чтобы не дай Бог на камеру не попасться. В общем, к середине дня нам объявили о съемке фильма про подвиг русских моряков на Мессине. Проект вел Чонишвили, с телеканала «Культура». Он и вся съемочная группа задабривали матросов. Чонишвили делал самокрутки с голландским табаком, и все говорили о том, что мы будущие звезды.
Потом моряков стали привлекать к сюжетной линии. Сажали в музейную радиорубку и заставляли с чувством кричать в микрофон — «Первый, первый, я под огнем!». Кто-то играл лирического героя. Со словами «Карету мне, карету!», матрос вставал за амбразуру. Все были довольны. Снимали с первого дубля, удивляясь, мол, ты, наверное, сразу после культпросвета на флот?! Говорили о странных совпадениях и талантах-самородках.
Длилось действо три дня. Достойно настоящего документального фильма. Потом клятвенно заверив экипаж о выходе фильма к декабрю, Чонишвили & Ко удалились.
Фильм не вышел к назначенному сроку и даже потом. Пятого июля, уже 2013 года, в Интернете появилось что-то похожее, со страшной, блеклой картинкой. За полтора часа матросов показали дважды, и Аврору трижды. На пять минут славы даже не набралось!
***
У кока хорошая шинель, двухрядная и по размеру. Он прячет ее под шконкой. Одевает украдкой, потом снова прячет. Однажды она пропадает. Вместо нее подсовывают однорядную, пыльную и громадную. На построении кок жалуется мичману на пропажу. Из строя смех и выкрик «Коко Шанель».
***
Двенадцатого августа день Российского флага, пасмурно. Мичмана раздали флаги. Мой флаг — стеньговый. Проиграла «повестка», а я путаюсь и царапаю руки о трос. Начинаю поднимать. Все флаги на месте, кроме моего, стеньгового. Снизу вопли унтер-офицера. Ко мне, тем временем, стремглав несется матрос, на поддержку. А в клотиковой выси бьется о мачту флаг Республики Сербия, к тому же приспущенный. «Покойник, бля@, на сербском судне «Аврора» — кричит мичман.
Итак, все заново: опустили, перевернули, подняли флаг российский, поцарапали руки. Все это в центре Питера, под аккомпанемент корреспондента с места событий, новости «N-канала».
***
В октябре проявилась настоящая питерская погода. Холодные дожди шли неделю, потом сразу начались заморозки. С утра, на построении, экипаж стоял в бушлатах, хотя приказа о смене формы одежды (на зимнюю) не было. Эти самые бушлаты матросы находили в авроровских закромах сами. Как раз к моменту нашей службы на балтийском флоте бушлаты «отменили». Холод был не только погодой, холод был отражением нашего настроения, душевного состояния, ожидания дома. У матросов не было имен прошлого. Даже между собой друг друга называли по фамилии.
Офицеры все чаще говорили про флота и наше распределение. Чуть раньше, в конце сентября, в качестве устрашения, к нам из Ленинградской Военно-морской Базы приезжал капитан третьего ранга с внушающей фамилией Владыка. Он говорил о дисциплине, Авроре, о флоте и тяжелой службе. Итогом стало прибытие на корабль старшего лейтенанта из учебной части, который нам и поведал, что все матросы, так или иначе, покинут корабль. Но экипаж не смирился.
Тем временем авроровцев между собой делили на две части. По одному приказу мы собирали вещмешки, стояли строем на Петроградке (ожидая участи) и в учебной части. По-другому, складывали зубные щетки с полотенцами обратно в рундук и прятались в трюмах корабля. Про экипаж «Авроры» уже ходили легенды. Для чужих офицеров мы стали позором флота, чужая матросня говорили — «шхеры».
А сейчас октябрь, заморозки и хандра. Двенадцатого октября, под фанфары, спускаемся по трапу так же боязливо, как поднимались по нему впервые, пять месяцев назад. Мы уезжаем будто бы из дома, второй раз. В голове пусто, только эхом напутственные слова мичмана – «Бывших авроровцев не бывает»…
