К побежденным потомки обычно не знают милости, вынося забытьём и насмешками злой вердикт.
Экипаж полетел на планету с великой миссией, геноцид в наши планы глобальные не входил.
Окрыленные духом, наукой, бронёй кевларовой, одолели болезни и старость на всей земле.
А в галактике Z поджидала нас кучка варваров,
безнадёжно застрявшая в яме пещерных лет.
Мы везли им священные знания о строении,
о скелете вселенной, маршрутах небесных троп.
Попытайтесь почувствовать степень недоумения,
когда встретили нас неприветливо. Словно тромб,
оторвали со свистом от мира, давно привычного.
Мы запутались в звездах, как котики в мишуре.
Неразумные дети умеют играть со спичками,
а задача разумных — от шалостей уберечь.
У нас были плазганы, у местных — праща и трубочки,
из которых плевались шипами острей ножа.
Так просты и наивны, как логика старой тумбочки.
Год прошёл, а мы вглубь не продвинулись ни на шаг.
Капитан с бычьей шеей кричал и ругался матерно,
вот вернёмся домой — всех нас ждёт трибунал, позор.
Надо просто идти, надо просто смотреть внимательно.
Мы, ленивые твари, шугаемся и ползем.
Надо просто уметь убеждать, чтобы нам не стоило.
Не словами, так силой, работает, проверял.
Надо жалость отбросить, и смело войти в историю,
бесконечно уверовав в благо и в идеал.
"Нам бы пленного, надобен пленный", — цеплялись к ротному.
"Пусть поведает, что там за ангелы их хранят".
Изловили мальчишку, глазастого, узкоротого,
но упрямством ужасно похожего на меня.
Оттопырены мягкие уши, худые плечики.
Почему-то он нас понимал или делал вид.
Мы ж не звери, вполне обошлись с ним по-человечески.
Ну рубец от веревки немножечко покровил.
А пацан улыбался. Натянуто, по-противному.
не улыбка — ухмылка кривым лягушачьим ртом.
Настоящим мужчинам негоже таким бравировать,
Настоящий мужик — он свиреп, бородат, как Тор.
Бормотал гуманоид проклятья — катались со смеху.
Ничего, к сожалению, путного не сказал.
Почему тени ходят по тёмной воде, как посуху,
и откуда на шее висит дорогой кристалл.
Драгоценный кристалл полыхал и искрился гранями,
бликовал серебристым пятном, акварелью волн.
Вероятно, пока не случилось такого крайнего,
подходящего случая, чтобы продать его.
Если кто-нибудь руку к кристаллу его протягивал,
головастик шипел, как мангуст, обнажал резцы.
Кожа пахла сырой древесиной, болотом, дягилем.
Безобидный дикарь, а устроил нам сущий цирк.
Постепенно привык, вжался в пол молчаливой луковкой.
Ещё год просвистел, а удачи всё нет как нет.
Мы топтались на месте, теряли бойцов по глупости.
Друг однажды подслушал — дикарь говорил во сне,
мол, явилось старейшинам племени откровение,
очень древнее, манкое, слаще медовых сот,
что в огромном стальном космолете по рекам времени
приплывет Человек. Настоящий. И всех спасёт.
И кристаллы раскроют тогда лепестки, как лотосы.
И сто радуг колоссами встанут на двести ног,
и жемчужины слез заблестят голубыми росами.
Человек будет добрым, хорошим, он будет бог.
И пойдут все по светлой воде, отражаясь радостью:
и шаман, и солдат, и охотник, и мореход,
и рыбацкие дети, таскавшие сети с крабами,
и красивые женщины, льющие молоко.
Улетали мы ночью. Костры в стороне маячили. А под нами кипела, бурлила, жила вода.
Нам не очень хотелось потом признаваться мальчику:
это мы были именно теми, кого он ждал.