Вряд ли найдешь более постыдное зрелище, чем русская классическая литература. Построена на костях, замешана на крови, полита страданием. А уж как оно смакуется, как им упиваются. Дитя крепостничества, продажная господская девка, утеха сытых бар, возомнивших себя моралистами, любителями маленького человека. Сатрапы. Руки по локоть в крови. И при этом все подличали. Все пресмыкались. Один перед царем, другой перед прогрессивной общественностью, третий к попам в пустошь на поклон. Все до одного холуи.
Они, стало быть, большие, а он - маленький. Характерная постановка вопроса. От нее скакнули к литературному барству последних десятилетий, где маленький человек и вовсе был выведен за литературные скобки. Жалеть народ? Хэ. Себя надобно жалеть. О том и пишем.
Нет, сплошная мерзость - Розанов был прав.
Хотя ругал ее за другое, за то, что пилит основы богоподобной Россиюшки и продалась студентам-кружковцам, курсисткам разных мастей, подпевая разным МеТу и Оккупаям образца XIX века.
Оценивать можно по-разному, суть остается одна. Вместо литературы вообще у нас много литератур. Мы всегда будем иметь разные подходы, разные уровни доступа к ней. Для одного она будет революционно-демократична, для другой жалкой рабой, обслуживающей очередной Священный Синод, Победоносцева и лично царя-батюшку. Для кого-то слишком идеологична, для другого ужасно аполитична, слишком погружена в метафизику. У одного лирический звон берез, у другого панихида по человечеству и здравому смыслу.
У нас будут разные истории литературы. И мы никогда не сойдемся. Может быть, и не надо. Истина не строится на консенсусах. Она в разногласиях. Это стало внезапно очевидно в последние дни. В этом смысл заокеанских событий.
Литература имеет классовый, партийный, национальный, идеологический, а также субкультурный характер. Марксисты правы – доминирующий класс заказывает музыку, идеология реализует себя в искусстве, а потому мы имеем литературу Водолазкиных, Яхиных и Ивановых, а не кого-то иного. Работают редакторы, трудится литературная критическая обслуга, не давая представить себе на месте их нечто иное.
Не отстает и книжная экономика, часть кривого сословно устроенного рынка.
«Книга должна быть дорога» - учил тот же Розанов. Его желание исполнилось. Литература доступна людям с кошельком, да она и пишется только о тех и для тех, кто имеет кошелек. В героях ходят все люди с достатком. Жизнь удалась, и они маются от безделья, как и их предполагаемые читатели. Да, есть еще маргиналы. Но они как раз подпирают мещанскую идеологию двух полюсов – есть правильные и успешные, а вот тут - люмпены, опустившиеся. О последних лучше читать в книжках, и не стать самому таким в реальности. «Лучше быть богатым и здоровым». Есть у изображаемого сброда в книжках и другая функция. В америках спорят про волшебных негров, но ведь тут не только расовый, но и классовый замес – униженные и оскорбленные всегда существуют лишь как ресурс поддержки для процветающего. Они топливо, они дрова. Помог Платоша Каратаев Пьеру Безухову и сгинул вовремя, чтоб не отсвечивать, не марать дворянское повестование.
До поры до времени реальное разнообразие прикрывалось стыдливой ширмой плюрализма и мультикультурализма. Дескать многообразие есть, но только вот в таком аспекте. Был взят курс на обретение идентичности. Но мультикультурализм и идеология идентичности привели в итоге к самозамыканию. И теперь частенько встретишь в ихней западной литературе такой сюжет: герой, чаще героиня едет на историческую родину и понимает, что любить надо себя, а не оставленную позади Америку или каких-то там папуасов, живущих в дедовских мазанках.
У нас самозамыкание тоже имеет некоторое распространение. Такой мещанский патриотизм. Зачем мне читать про Конго, про Америку, про мусульман, протестантов или наоборот бедных? Учились в книгах чувственности, а не уму, и логика чувственности привела к упрощенной реакции «Не надо нам никакой Таити».
Про своих однако тоже не пишут. Вот и получается у нас нечитающая Россия на выходе.
На фоне дудения про интерес к своему и к себе (всяк достоин книги) пропал интерес к другому, к пониманию, а значит, неизбежно, к критике и дискуссии. Спор, в противовес общепринятому, возможен там, где уже понимают. Без понимания это не спор, а два параллельных монолога.
Все эти годы нам пели про общегуманное единство, и вот, слава Богу, правда, тяжело, кривыми путями и с негативными последствиями, вылезает наружу: такого единства – «дружбы народов под эгидой белого либерального братства», к которому нас звали у нас нет. И хорошо, что не будет.
Некоторые горюют, что началось размежевание, противостояние. А надо бы радоваться рецидиву различий. Наконец-то, опомнились и начали раскачивать лодку. Только переводить эту раскачку надо не во взаимный шантаж, а в открытый спор, без которого и все и докатилось до жизни такой.
Не знаю, с чего мне навязывали так долго этот призрак всеобщего единства на фиктивных основаниях (ведь общего основания не бывает, всяк сам по себе), а то, что у меня есть брюхо, задница и половые органы – как-то маловато для ощущения духовного единства. Мыслим-то мы не кишечником. Впрочем, разве не к этому хотели приучить народы и классы, рассадив рядом по горшочкам?
Между тем, я не собираюсь никому протягивать лапу, хотя бы потому что у меня руки.
Мы по факту разные. Мы всегда читали разное. А если и попадало в руки что-то одинаковое, то вычитывали не одно и то же. И стеснялись этого, молчали об этом. А еще нам затыкали рот.
Литература последних лет, запряженная в идеологическую повозку обманного конца идеологий, предлагала публике не тот сорт единства, который действительно присущ человечеству. По этой причине и различия понимались не так, вели к неизбежному разрыву. Разве не об этом последний роман Арундати Рой, который так никому не понравился? Она, конечно, и сама там напортачила в духе «Геологического перворота» - поймем, что мы смертны и обнимемся. Но в главном права, как-то мы очень сильно намельчили с индивидом, забыв про личность, которая стоит к окружающему миру передом, а не задом.
Нас учили искусственному терпимому единству при естественном разнообразии (замкнись в себе, дай другим замкнуться тоже), а надо было напоминать о естественном единстве с органично вытекающим из него многоцветьем, которое должно как-то внутри себя взаимодействовать. И на этой почве проросла трагедия. Закваска ее верна – слушать и дальше обман и самообман маленького сообщества Пятого, или какого там, Интернационала элоев противно. Но откат сейчас под влиянием черных волнений вполне индивидуалистический – останемся со своим, рассядемся каждый по своим автобусам. Нарциссизм – логичный итог, после которого распад и столь модная ныне самоизоляция.
Мы столкнулись с ситуацией неготовности к диалогу, примитивизации восприятия, когда потерян интерес к нюансам, а вслед за ним отпали скидки на эпоху, субъективизм, идеологию. Мы имеем дело с антиисторизмом – упоением современностью – прошлого уже нет и оно было плохое, будущего еще нет и оно точно не будет лучше.
Сражаясь целые десятилетия за права меньшинств, мы оказались в ситуации отсутствия большинства. Нет авторитетов, все осмеяно или дискредитировано, истерто до атомов, не имеющих ни силы, ни связей. Отменен даже принцип демократического централизма – слушаться и подчиняться, избави Бог. Нет общих правил игры, нет судей, способных развести носителей различий по разным углам ринга и объяснить, что на самом деле происходит. Логично, что в ситуации, когда все распалось на меньшинства, началась война всех против всех, по малейшему поводу, по надуманным причинам или даже вовсе без них.
Все эти годы мечтали о диалоге. Сейчас познаем корешки и начнется у нас диалог. Писали книжки про то, как девочка (всегда девочка) копается в истории семьи и рода, чтобы стать окончательно хорошей. А пока она это делала, существовал запрет на любую дискуссию о целесообразности поиска идентичности: Вдруг это вызовет конфликт? Вдруг это воспримут как наследие расизма, колониализма и всего такого прочего?
Но запрет сам по себе плохая замена открытой полемики. Ну да, в каких-то случаях он неизбежен – расизм, нацизм, тут все ясно. Но под горячую руку пошло и все остальное – рациональность, здравый смысл, религия, философия, гипотезы, предположения, проекты. Есть разные запреты: запрет как вымарывание, запрет как забвение, как временная заморозка до лучших времен. В первом случае он приобретает репрессивный характер. Элементарное, не регламентируемое мировоззренческое расхождение пытаются разрешить ампутацией. Так работает цензура субкультур и меньшинства, которые не хотят слушать, не видят мира вокруг себя и не желают познавать его.
Но надо сказать и о нашей специфике.
Странно рассуждать в России о том, что в Америке белых линчуют, о перегибах там на местах (с «Унесенными ветром», а неделей раньше с «Прислугой» Стокетт), когда у самих этот процесс давным-давно завершен. Об откровенно расистской природе современного литературного бомонда я писал полтора года назад в тексте под названием «Время сахибов». Но полно примеров и без перехода на личности. Целый вековой период литературы предан забвению. То, что не успели вымарать и замолчать активно переписывается и адаптируется к новой идеологии, прикрытой лозунгами высокой культуры и подлинной человечности.
Хотя что там история литературы. Целые сегменты современной литературы отправлены в гетто и резервации – идеологически-чуждая инстуционализированная (про почву и мужиков с бородами), массово-блоггерская (процветающая на сайтах самиздата), плебейски-жанровая (женская проза, детектив, типовая фантастика, а не псевдолитературный шлак, поддерживаемый маргинальными литпремиями, раздаваемыми со своей колокольни). И понятно, что такой образ жизни, для всех перечисленных литературных изгоев ничем хорошим не заканчивается. Тексты там, ну подобны голодающим в Африке – больно смотреть. Однако даже Live Aid по этому поводу не будет. Не в наших традициях.
В нашей литературе давно заправляет идеологизированное меньшинство. Ходить за примерами далеко не надо – журнал «Знамя», № 6, 2020, опять Год Пастернака. Знаете, уже блевать хочется.
В коммерческом плане, как и везде, конкуренцию ему составляет женский прозаический коллектив с бесконечным потоком стандартизованных текстов о менструациях, беременностях, родах и «сисях всемогущих».
Но раз мы имеем литературу меньшинств, то разве не нормально, что она не востребована. Постоянные разглагольствования, что литература – не для всех, не то интуитивно осознаваемое представление о том, что она ограничена пределами своей группы, не то скрытое предупреждение о том, что другие здесь не ходят.
По идее в такой ситуации неизбежен спор, конфликт. Но все это с отечественной литературой уже давно случилось. Теперь нам не страшны никакие противостояния. Мы пережили победу меньшинства над большинством. Далее одно меньшинство будет сменять другое. Не только потому, что большинство от их литературной жизни устранилось и, судя по всему, безвозвратно. Но и потому, что большинство окончательно перестало существовать как сколько-нибудь значимая единица в своих собственных глазах. Оно лишилось собственного самосознания, в том числе и в плане литературы.
Сергей Морозов