Миллер гуляет по ночному Ленинграду с незнакомой девушкой. Рассказывает ей байки из своей жизни. Он не подозревает, что за ними следят. Кто?
Продолжение повести Ю_ШУТОВОЙ "ЛОВЦЫ ЧУДОВИЩ"
НАЧАЛО:
4. Еще одна встреча в ленинградской коммуналке
5. Вечеринка свободных художников в заброшенной школе
6. Все готово к большой охоте на йети
7. Роли меняются. Йети выходит на охотничью тропу
Матильда, шестидесятилетняя дебелая англичанка, прожившая почти всю свою жизнь на этом острове, помыкавшая своим мужем Карлосом, худым и коренастым местным мужичком, командовавшая своими работниками и арендаторами, она принимала их на своей ферме как королева Елизавета.
Нет, внешне она ни одну королеву не напоминала, даже карточную, седые, хранящие воспоминание о прежней рыжине, волосы собраны в тугой пучок, соломенная шляпа, старая клетчатая рубаха, необъятные бесформенные портки. Но манера сидеть в соломенном, поставленном в тень, кресле, голос, а главное вот это: плавный жест, рука приподнята и слегка отведена назад, и уже бежит из дома девчонка в маечке и линялых шортах и тащит поднос с кувшином чего-то явно холодного, со стаканами и какой-то снедью в тарелках, прикрытых белоснежными салфетками, все это выглядело вполне по-королевски.
Да, у нее пропадают козы, да, не только у нее, и у других фермеров тоже, но они не считают нужным жаловаться, толку, дескать, все равно не будет.
А она терпеть не намерена.
Да, жаловалась письменно в полицию уже восемь (восемь!) раз, да писала в газеты.
А теперь собирается подавать в суд и на власти, и на газеты, потому, что никто ничего не делает.
Но это им с рук не сойдет, они так просто не отделаются. Она им всем покажет, она не какая-нибудь занюханная темная крестьянка, она законы знает.
Вот именно из газеты какой-то, видимо вполне себе бульварной, перепечатавшей крик души разгневанной Матильды, их заказчик и узнал про это дело. Не поленился, нашел телефон фермерши, позвонил ей, а когда узнал, что грешит она не на воров каких-нибудь, а на всем уже известное, но ни кем не пойманное чудовище, возликовал, и решил во что бы то ни стало чудовищем этим, чупакаброй, обладать.
Когда Матильда поняла, что двое, явившиеся к ней, собираются избавить ее от убийцы коз, она сначала страшно обрадовалась, но потом чуть подумала, и выставила им счет, очень подробный, с указанием посуточной стоимости проживания на ее ферме, аренды ее раздолбанного джипа и отдельно бензина к нему, и заранее вписала туда цену козы, которую они собирались использовать как приманку, а значит ей, бедняге, была уготована скорая смерть.
Поймать чупакабру оказалось не слишком трудно, но заняло это около пары месяцев. Приняв все условия королевы Матильды, охотники разделились. Такер на постоянно глохнувшем джипе стал объезжать окрестные фермы и деревни, расспрашивал всех, у кого так или иначе пропадали куры, козы, овцы, собаки или даже малолетние дети, сейчас, в прошлом году, да хоть в прошлом веке у прадедушки. Выслушав очередную историю, просил показать место пропажи очередной жертвы произвола чупакабры, тщательно наносил все точки на карту разными цветами, красным - самые свежие случаи, синим прошло- и позапрошлогодние и зеленым - уже исторические.
Сколько он под это дело выпил дешевого пива, кашасы и местного рома, жесткого как наждак, сказать трудно, но иной раз возвращаясь к их временному дому, Барни не столько рулил, сколько держался за руль, чтоб не выпасть из открытого джипа на каком-нибудь ухабе.
Жили они километрах в двух от дома Матильды. Посреди заросших кустарником холмов в небольшой долинке с ручейком у фермерши было пастбище. Очень пасторально выглядевшее. Взгляд просто требовал, чтобы из-за куста вышла пастушка в белом платьице с голубой лентой вместо пояса и с ягненочком на ручках. Такая фарфоровая пастушка, в духе французского романтизма.
Но вместо пастушек компанию Рэю и Барни составляла пара местных вакеро, жилистых, высушенных солнцем как корни старой акации. Рэй прожил с ними бок о бок целый месяц, делал то же, что и они, выпускал утром коров и коз на пастбище, загонял на ночь в кораль, доил их, в общем, был еще одним пастухом.
А "от нечего делать", а на самом деле очень даже "для дела", учился у них кидать болас. Три круглых мешочка, набитых мелкими камушками, где-то по двести грамм весом каждый, на плетеных кожаных ремешках, соединенных вместе, нехитрый инструмент индейцев, позволяющий и бегущую лошадь остановить и быка, и человека, если уж придется. Главное ловко в ноги эту штуковину запустить, стреножит на бегу, и покатишься.
Наконец, подготовительный этап был окончен. Согласно разрисованной разноцветными крестиками «географии» стало ясно, что большинство отметок распадаются веером, а верхняя точка соотносится с некими холмами, пустыми, дикими, с карстовыми пещерами внутри. Предположительно там ворюга и обитает. Выбрав место, где разноцветных крестиков было больше всего, напарники поехали туда, посмотреть на месте, что там. Там оказалась полянка, очень милая. Окруженная кустарником со всех сторон, а с одной стороны росла пара старых деревьев. До пещер отсюда было метров восемьсот.
- Здесь. Лучше места не найти.
- Но, Барни, в этом году здесь никого не съели, у тебя отмечены только прошлогодние и доисторические случаи.
- Ну дак, они сюда теперь свои тучные стада и не гоняют, боятся. Проклятое место. Мы-то с тобой любим проклятые места. Здесь, здесь и только здесь. Я тебя уверяю.
Они привезли с собой досок и на одном из деревьев, наиболее старом и разлапистом, сделали засидку на высоте где-то двух с половиной или чуть больше метров. Просторную, так чтоб не только вдвоем поместиться, а чтоб один мог вытянуться лежа и поспать. И ниже, посредине примерно - маленькую площадочку, вот только двумя ногами встать, не больше. А потом пригнали сюда пяток матильдиных коз и стали ждать. По ночам.
Прошло две недели. Ничего не происходило. Днем в засидке оставался кто-то один, второй был свободен, мог смотаться за едой и водой и отдохнуть, как сочтет нужным, но к вечеру они оба были на посту.
Но ничего не происходило.
Кстати, за эти две недели уперли еще одну козу, слава богу, не у их величавой хозяйки, у соседа, и совсем в другом месте, километрах в трех от точки. Рэй даже высказал своему наставнику претензии, дескать, тот неправильно все рассчитал, но Барни только ухмылялся:
- Что тебе, Малыш, скучно сидеть на одном месте? Сиди, не дергайся, наше от нас не уйдет.
И ведь был прав. "Нюх не подвел, - думал Рэй, потом, когда все уже закончилось, - умеет выбирать место и ждать. А дальше все приходит само. Это вот у него что, расчет тонкий или интуиция, предвидение? Или он сам выстраивает собственное будущее? Да черт его знает. Может просто свезло."
В тот момент как раз Барни и дежурил, оглядывал поляну в бинокль ночного видения. Рэй, растянувшись в спальнике, не то чтобы спал, так кемарил слегка, сквозь дрему слушая ночные звуки, вскрикивания птиц, шорохи деревьев. Козы тоже спали, сбившись в тесный кружок. Вдруг он почувствовал, что Такер тихонечко похлопывает его по плечу. Рэй заворочался.
- Тихо, Малыш. По-моему она пришла. На-ко, посмотри.
Бинокль уперся Рэю в нос. Тут же проснулись козы, начали громко мекать и рваться со своих веревок.
- Вон туда смотри, - шептал Барни, - на одиннадцать часов.
И Рэй увидел: вдоль кустов крался некрупный силуэт, черный в зеленом, созданном ночником свете.
- Может койот?
- Здесь нет койотов, Малыш. Здесь вообще хищников нет. Это она.
Дальше каждый знал, что ему делать.
Миллер, подхватив фонарик, болас и полицейский шокер, рассчитанный чуть ли не на слона, полез потихоньку вниз, встал на маленькой площадочке и затихарился. Ему казалось, они не издают ни звука. Только беспокойно мекали козы. Но крадущийся к ним хищник остановился, заворочал ушами, уши у него были как у крупного дога, большие и подвижные, несоразмерные с головой. Но голод сильнее страха, животное бросилось к козам.
Миллер спрыгнул на землю, выскочил ему навстречу, и, включив фонарь, ударил зверя по глазам мощным лучом света.
Хищник сразу переключился, отпрянул, на мгновение заколебался, броситься на врага или бежать от опасности.
И решил броситься.
Рэй успел увидеть черный провал пасти с огромными клыками.
Со свистом взлетела болас.
Попал!
Зверь покатился со спутанными лапами.
В тот же миг на него упала сеть, а за ней — вторая, это Барни выстрелил сверху из своих сетестрельных пистолетов. Запутавшийся в сетях зверь не сдавался, выл, вертелся на земле, пытался перегрызть капроновый шнур. Рэй подбежал к нему и дал разряд шокера.
Взвизг.
Зверюга затихла.
***
- Ну и какая она, эта чупа... кто? Чупакабра? Ты сам-то ее видел?
- Видел конечно. Мы снимали и на ферме, и у этого чудака с зоопарком. Она страшная. Размером со среднюю собаку, не самую крупную, ну как сеттер, например. Сама тощая, спина выгнута как у борзых, а голова — сплошная пасть, зубищи ого-го, она коровью берцовую кость на раз перекусывает. Глаза круглые навыкате, уши острые большие, в темноте живет, в пещерах, больше на слух и нюх полагается.
- Красотка!
- Да, и шерсти у нее почти нет, голая как поросенок.
- Лысая?
- Ну да. И хвост — длинный и голый как у крысы. Она вообще больше всего на тощую длинноногую крысу похожа.
- Забавный, должно быть, зверек.
Так дошли они до какой-то маленькой речки, запертой в бетонную набережную. Снова пошел мелкий дождь. Из неоткуда. На небе вроде бы и туч не видать, было оно однотонно серым. Лунный серп высунул свой любопытный нос и отражался длинной желтой размазней в рябой воде.
- Может все же пойдем ко мне, в гостиницу в смысле. Можно в бар зайти.
- А пойдем. И в бар зайдем. Там у вас на восьмом — хороший бар, круглосуточный. И пиво «Рижское», настоящее.
Теперь они уже не гуляли, а шли целенаправленно, торопливо, боясь промокнуть. Хотя нет, чего тут бояться-то, дождик почти летний. Просто торопясь.
Рэю казалось, что он торопится привести Марину в гостиницу, в бар, пока она не передумала, а там.., а там, как пойдет. А что было в голове у этой не вполне понятной ему девушки, он даже не пытался узнать.
Под конец они уже бежали, она держала его под руку, и так в одной связке-упряжке они скакали по лужам, смеясь и сбиваясь с дыхания.
***
Стало светлее, это вылез на небо ночной огонь. Он свисал длинным желтым языком, потному небу было жарко, небо хрипло дышало, разинув темную пасть.
Нет, это не небо, это она, Айыылэн, бежала, хрипло взрыкивая, вывалив сухой язык. Она торопилась, остановиться, напиться даже наскоро было нельзя.
Бежать... бежать, не останавливаться, на ходу ловя мелкие капли в воздухе или слизывая их со своей шкуры. Скоро на небо поднимется более сильный и яркий дневной огонь. Тогда отовсюду из своих щелей начнут вылезать мелкие.
Айыылэн бежала вдоль большой воды. Сюда привело ее эхо. Она несколько раз теряла его, начинала кружить, разматывая клубки разных сигналов. Клубки были большими, лохматыми, мелкие любят сбиваться стаями, распутать их было сложно. Но тоненький сигнал ее сына, чужой здесь, яркий и непрерывный среди коротких спутанных обрывков, оставленных мелкими, каждый раз вновь находился и вел ее дальше.
Ей было страшно. Никогда раньше она не испытывала такого сильного страха.
Никогда не была ни она, ни Кудукай, да вообще никто из ее народа здесь, в самом сердце владений мелких, среди нагромождения их вещей, их домов, среди безумного, бессмысленного их существования, их громкого, путанного, хаотичного эха. Сейчас они спали, большая часть стаи, но даже те обрывки сигналов, что плавали вокруг, оглушали ее своей какофонией.
Редкие не спящие в это глухое время мелкие, что попадались ей на пути, не замечали ее.
Да, не замечали высокую бегущую фигуру, даже если почти натыкались на нее. Айыылэн была не видима для них. Они отворачивались, когда она пробегала мимо. Отворачивались, сами не понимая, почему делают это. Это она заставляла их. Мелкие — это не страшно.
Но вот, когда перед ней оказывалась вода, это было плохо, очень плохо, страшно.
Воду надо было перейти.
Она не любила воду. Ее запах тревожил.
Но мелкие повесили свои дороги прямо через воду. Серая полоса дороги висела в воздухе, а внизу была вода, холодная, бездонная, зовущая. Эту дорогу было не обойти стороной. Айыылэн бежала по висящим дорогам, сжавшись, закрыв глаза. Любое препятствие перед собой она почувствовала бы и не глядя, но видеть, что мира по краям серой дороги просто нет, она не могла.
Эхо привело ее к большой воде. И тут она услышала свежий сигнал, такой же как был тогда в лесу, возле их дома, это был один из воров. Теперь она его гораздо лучше чуяла, он прошел прямо перед ней, но не сейчас, а совсем недавно, он был не один, а с молодой мелкой самкой. Его след вел туда же, где был ее ребенок.
***
Рэй проснулся как всегда резко и сразу. Времени много не прошло, и все еще было то же самое утро, из-за сдвинутой шторы несмело заглядывал в комнату лоскут серого непросохшего неба. Когда он вышел из душа, на ходу вытираясь мягкой махрушкой, девушка уже не спала. Он натолкнулся на ее неподвижный протяженный («не сморгнет») взгляд.
- Привет, дорогой, - сказала она как и вчера, но уже без улыбки, без той сочной яркости, что так привлекала его.
Она смотрела на него так, как будто видела его каждый день, уже давно привыкла к нему, Вот он вошел в поле зрения, но не наполнил его, не заполнил собой смысл ее существования этим ранним утром.
Вчера, запыхавшись после бега под моросящим дождем, они влетели в гостиницу, поднялись на восьмой этаж, но оказалось, что бар, вот именно сегодня, в честь их визита, собирается закрываться.
И что теперь?
Дайте нам две бутылки.., нет, дайте нам четыре бутылки «Рижского».
Ого! Не много ли?
Нет, в самый раз. И, есть что-нибудь, ну, там бутерброды какие-нибудь? Нет? Не может быть...
А пирожки остались? Вот эти? Этот с чем? С капустой? А этот? С мясом, круто. Давайте все. Да, все... оба.
Большое спасибо. И шоколадку тоже. Спасибо.
И все это быстро, не задумываясь, а что тут думать, сейчас закроют.
И в номер...
Марина выскользнула из-под одеяла, пошла в душ. Тело ее плавно огибало, будто обтекало препятствия, угол кровати, стул с кучей тряпок, брошенную на пол сумку Рэя. Спокойная («успокоенная или упокоенная?») грациозность длинноногой птицы. Ему вспомнилась слышанная или читанная когда-то где-то фраза о райском раскрепощении: «Они были наги и не подозревали об этом».
Позже она сидела в кресле и зашнуровывала свои армейские ботинки.
- Почему ты носишь солдатские берцы?
Марина потянула за шнурки, подняла ногу, покрутила носком черного башмака:
- Говнодавы — писк сезона. Элегантные и аскетичные.
Уже надев свой яркий как апельсин плащ и намотав бирюзу на шею, она спросила:
- Я позвоню?
- Да, конечно.
Она набрала номер, подождала совсем не долго, как будто на том конце ждали ее звонка, вот прямо в семь утра, (Рэй посмотрел на часы) даже еще без четверти семь и ждали, быстро что-то сказала в трубку, рассмеялась негромко.
- Я пойду.
- Я провожу?
- Да не нужно, меня встретят. Пока.
- Ну, пока.
В дверях номера она обернулась к Рэю, коротко и сухо поцеловала его в щеку, как клюнула. («птица, птица райская...»).
***
Что дальше?
Уже было совсем светло.
Айыылэн пряталась в сумраке под кустами. Перед ней было огромное жилище мелких, она чуяла, как они ворочаются там, слышала обрывки их сигналов, многие еще спали, но не все. Оттуда тянулась тонкая ниточка эха ее сына, а она не могла добраться до него, не могла пройти незамеченной туда, слишком много мелких, слишком много...
Если она сунется внутрь этого огромного муравейника, кто-нибудь обязательно увидит ее, она не сможет держать их всех.
Вот один увидел, как мимо движется высокая покрытая шерстью фигура, длинные руки, страшная морда, вот он кричит, другие оборачиваются, тоже видят ее, крики, визг, Айыылэн теряет контроль над ними, они кидаются к ней со своими палками, она падает, мир исчезает...
Нет, так нельзя. А как?
Невозможность. Отчаяние.
Что дальше?
Из-за жилища мелких на пустое пространство вышла самка, Айыылэн прислушалась. Эта была та самая самка, вчерашняя, она была вместе с одним из воров. Вот она медленно идет в сторону большой воды, не спешит, будто ждет кого-то.
Она знает, где вор, если Айыылэн найдет вора, она найдет и сына.
***
Марина обошла гостиницу, она хотела выйти к заливу. Там, где заканчивалась площадь и окультуренная набережная, был просто дикий берег и росли кусты сирени. Она присядет там и подумает, утрясет и разложит по полочкам душевным все, что произошло с ней за эти два дня.
Этот вот англичанин, что притворяется американцем (будто она не отличит жующий выговор старого, как его, Барни, явно калифорниец, «ар-ар-ар» сплошное, от чистого лондонского этого Рэя, прямо как в школе, «London is the capital of Grate Britain»). И как быстро она прыгнула к нему в постель. Ванечку уже полгода водит на веревочке, он хороший мальчик, умница, ну и вообще, то, что надо, как говорится, а она все держит и держит его на пионерском расстоянии. А этот... Здрасте вам, потанцевали чуток и она уже готова, «за это можно все отдать...»
Главное, зачем ей это, непонятно.
Он же уедет и с концами, «и писем не напишет, и вряд ли позвонит». И он все время врет, сразу, с первого слова начал врать, какие снежные человеки, какая чупа, господи, прости, кто(?) кабра, какое кино. Она всегда чувствует, когда врут.
И самое, самое главное, надо подумать и проговорить про себя, чтобы было четко, понятно и не вызывало уже никаких вопросов, что рассказывать куратору, что озвучить, что опустить. Вот он сейчас приедет за ней, и надо будет выдавать нагора, информативно, без эмоций.
Девушка подошла близко к кустам, ее накрыло как куполом лиловым запахом. Она чувствовала цвет этого плотного сладкого духа. Столько времени провести среди художников, научишься видеть цвет запахов, чувствовать запах цвета. Совсем не было ветра, и тяжелый влажный воздух не позволял аромату цветущей сирени рассеяться. От кустов ложилась на землю четкая черная тень.
Продолжение завтра или полный текст на сайте Игры со словами и смыслами: