Волны лениво набегали на камни. Им было жарко и воздуху было жарко и вода чуть слышно шипела, соприкасаясь с шершавыми спинами валунов. Пахло водорослями и йодом, откуда-то с берега долетал запах сладких белых цветов.
Коктейль степлился, но Марине не хотелось идти за новым, она потягивала через трубочку ананасовый сок, жевала мятые листки мяты и наслаждалась. Солнце гладило кожу, согревая усталое тело до самого сердца, белесая пена осторожно трогала пальцы ног, мелкий белый песок так приятно сыпался из ладоней.
Птицы попрятались от жары, дельфины ушли к скальным гротам, лодка пряталась в бухте, лишь одинокий парус на горизонте покачивался, не приближаясь и не удаляясь прочь. Время остановилось, солнце зависло в зените, тени съежились и поджали хвосты.
…На море можно смотреть бесконечно. На иссиня-голубое безмятежное летнее, на грозно-синее осеннее, на свирепо-серые зимние бури и на бирюзовые брызги весны. На побежалость цветов подсыхающей гальки, на закатные танцы чаек, на нашествия призрачных медуз и светящегося планктона. Не бывает двух одинаковых волн, двух одинаковых дней, двух похожих порывов ветра. У всех морей один берег и лучшее, что можно придумать в жизни – сидеть на нем и читать нечеткие строчки прилива. И гадать – принесет ли бриз голоса колоколов Сан-Риоля или отзвуки скрипок оркестра с набережной Кассета…
Звонок. Назойливый и визгливый дверной звонок ввинтился в уши. Марина не ждала гостей, но догадывалась – рано или поздно они пожалуют. Как заглянули к многочисленной семье Горбаткиных, последние двадцать лет занимавших весь первый этаж старого «немецкого» дома, как навестили пьянчужек-братьев Степанычей со второго.
Дом скупали – по слухам «новому русскому», владельцу сети супермаркетов, приглянулось приземистое здание, построенное с некоторым изяществом – входная арка, пузатенькие балконы, грубоватая лепнина на потолках. Ее квартира оставалась последней. И сколько ни прячься за плеском волн, решать вопрос все же придется. Коротким глотком Марина прикончила коктейль, поднялась по ржавой металлической лесенке, поставила стакан на хромоногую тумбочку, накинула халат и медленно направилась к входной двери.
До четвертого класса она о море вообще не думала. Младшая дочка сантехника и продавщицы в булочной жила как все дети в маленьком скучном городе. Гоняла по пыльным дворам, рвала одуванчики, прыгала в классики и резиночки, нянчила пупсов, держалась подальше от грубых мальчишек и городского сумасшедшего Рублика, дралась со старшим братом и из мести проливала то суп то чай на его тетрадки.
Училась старательно, но не блистала, четверки, а порой и пятерки ей рисовали за хорошее поведение и прилизанные тетрадки. Красоты в худосочной девчонке с косичками цвета глины не заметил бы и любитель детей, особых талантов тоже не наблюдалось. Грубый отец едва замечал дочь, вечно занятая мать тонула в борщах и стирках, старший брат то и дело шпынял сестру.
Все изменилось с новой учительницей. Молодая русичка Инесса Генриховна, хорошенькая и слишком живая для такого тяжелого имени, первый год как работала в школе. К работе она относилась пылко и трепетно, опекала свой класс, ставила с ними спектакли, ходила в музей, играла на гитаре и хрупким голоском напевала про трубача. «Кругом война, а этот маленький, над ним смеялись все врачи».
Неказистая обтерханная Маринка обожала учительницу со всем пылом недолюбленного ребенка. И неожиданно для себя вызвала ответное чувство – что-то необычайное разглядела Инесса Генриховна в острых чертах девчоночьего лица, почуяла искру за тусклыми угольками глаз.
Учительница тормошила старательную Маринку, задавала каверзные вопросы и подсказывала ответы, обсуждала корявые детские сочинения, учила правилам в стихах и забавных приговорках – так лучше ложилось в память. «Цыган на цыпочках подкрался к цыпленку и цыкнул: цыц!». На день рожденья Маринка получила первый в жизни настоящий подарок.
Заграничные фломастеры, чудесно и резко пахнущие, и заколки с пластиковыми божьими коровками, такими яркими, что хотелось сунуть их в рот и сосать как конфеты. Благодарностью стало истовое, фанатичное прилежание – и не только по русскому с литературой. Полугодие Маринка закончила без единой тройки. На собрании ее ставили в пример одноклассникам, довольная мать краснела и бормотала: уж она у меня труженица.
С сентября Маринка копила деньги – экономила на завтраках, собирала молочные бутылки, подворовывала копейки по карманам у брата с отцом, умудрилась найти на улице мокрую рублевку. Адрес учительницы выпросила у технички. И тридцать первого числа, как стемнело, побежала через полгорода, с Базарной в Глухой переулок, где квартировала Инесса Генриховна.
Под мышкой ждал своего часа сверток со сказочными дарами – флаконом духов «Ландыш», красивой ручкой с золотым ободком и новогодней открыткой, пахнущей свежей бумагой и новенькими чудесами. Подарки Маринка выбирала долго и вдумчиво, думала о хорошей книге, но единственный книжный в городе не баловал ассортиментом.
Учительницы дома не оказалось, с полчаса пришлось топтаться на крыльце, поскуливая от холода и неопределенности. Наконец Инесса Генриховна вернулась, лицо ее было печально и тонкие плечи уныло никли. Преданный взгляд ученицы и сиротские ее подношения нарисовали улыбку на скорбных губах. Конечно же девочку пригласили в дом, напоили чаем с невиданными конфетами в хрустких фантиках, затормошили и дали выговориться.
Вдохновенная Маринка болтала, не замечая, слушают ее или нет. Наконец взглянула на часы на стене и заторопилась – мамка, наверное, уже ищет. Подумав с минуту, Инесса Генриховна ушла за занавеску и вскоре вернулась с книгой, завернутой в газету. «Прочитаешь утром Нового года, договорились? Думаю, тебе понравится».
Мать, конечно, изволновалась, погрозилась, шлепнула загулявшую дочь тряпкой. Но придираться не стала – пора было накрывать на стол, выставлять чудом добытые шпроты, холодец с золотыми кружками моркови, неизбежный оливье, кособокий пирог с капустой и особенные «орешки» с вареной сгущенкой. Батя приволок домашнего ядреного самогона, принял и захрапел, не дожидаясь курантов. К брату постучались приятели, пошептались и увели его гулять в центр.
Мать прошлась по соседям, угощая чем бог послал, и принимая дары, вернулась размякшая, добренькая. Уговаривала полакомиться душистым апельсином – старый Степан Степаныч дал, мол для дочки, вручила шерстяные носки и пупса, как маленькой. Потом хлопнула рюмочку и тоже всхрапнула.
Маринка долго сидела в комнате у накрытого стола. Пахло хвоей, едой и сивухой, игрушки на елке покачивались, глупомордые зайцы корчили рожи, от серебряных шариков рябило в глазах. Есть не хотелось. Книга, скрытая под помятой газетой манила, дразнила: открой меня! Шпагат не хотел рваться, пришлось полоснуть его ножом. Толстенький зачитанный томик в белесой обложке, запах старой бумаги и сырости.
…Море, обведенное по горизонту золотой нитью, еще спало; лишь под обрывом, в лужах береговых ям, вздымалась и опадала вода. Стальной у берега цвет спящего океана переходил в синий и черный. За золотой нитью небо, вспыхивая, сияло огромным веером света; белые облака тронулись слабым румянцем. Тонкие, божественные цвета светились в них. На черной дали легла уже трепетная снежная белизна; пена блестела…
Девочка почувствовала: вот то, что она искала всю жизнь. Она просидела до рассвета, обняв томик Грина, грезы теснились в очарованной голове, картины сменяли одна другую. Веселый ветер пел ей песню про дальние горы, вороны Ут Реста каркали, предвещая беду, танцевали негритята Веселии, пионеры из Артека строем маршировали на пляж и бежали в воду, побросав на песке немудряшие одежонки. Девочке виделись капитаны и каравеллы, страшная Марианская впадина, таверна в портовом городе, невоспитанные пираты, пьяный скрипач и волшебная скрипка. Чудо, сделанное своими руками, кораблик в ручье, парус на горизонте. И волны, волны, волны, омывающие все берега на свете.
Мать растолкала Марину и отправила в постель. Девочка проспала до вечера, вцепившись в книжку, как в любимого пупса, и никому потом не рассказывала, что ей снилось в ту новогоднюю ночь. А продрав глаза, побежала надоедать матери. Хочу на море и все тут! Огорченная мать развела руками: нет у нас таких денег, чтобы на курорт ездить и никогда не было. Уймись! Похмельный отец отвесил Марине подзатыльник и погрозил увесистым кулаком, брат шепнул гадость и посоветовал выкинуть из головы дурь. Где ты, кулема, а где море?
Дорогая Инесса Генриховна конечно же не могла купить билет ученице и достать ей путевку. Наблюдая за воспламененной девочкой, она не раз и не два пожалела, что избавилась от когда-то любимой книги, подаренной… а, неважно кем! Однако стоило попытаться – из любой ситуации есть хотя бы один выход. Вскоре первые ласточки разлетелись по стране – «Пионерская правда», «Ленинские искры», «Костер».
Под руководством (и с немалой помощью) Инессы Генриховны Марина кропала патриотические стихи, сочиняла истории из школьного быта с неизбежной моралью, влилась в коллектив стенгазеты, написала безупречное сочинение «Любовь к Родине» и еще одно, про юность Кирова. И через полтора года выбила-таки заслуженную награду – путевку в пионерлагерь «Морячок» под Феодосией.
Путешествие предстояло долгое – сперва в райцентр, затем с отрядом пионеров со всей области в Москву и лишь оттуда уже в Крым. Деньги на билет все равно требовались, мать униженно обошла всех соседей, помирилась с сестрой, навестила полоумную тетушку. Недостающее добавил Степаныч – в хмельном угаре он порой проявлял щедрость.
Перед поездкой Марину постригли, срезали чахлые косички, заменили их аккуратным каре. Удалось достать и белые гольфы и белые блузки и сияющий красный галстук, и сменную юбочку с жесткими складками и лаковые сандалии, блестящие словно зеркало. Глядясь в зеркало Марина не узнавала аккуратную, почти симпатичную девочку с серьезными зелеными глазами – неужели это я? Неужели море наконец-то дождалось? Можно будет привезти ракушку и прикладывать ее к уху? Нет, две ракушки, Инессочке тоже!
Часть 2