Я не умею говорить
Таксист плутал недолго. Старое кирпичное здание даже в темноте светилось флуоресцентной свежестью известковой побелки.
После нескольких па по крохотной территории диспансера автомобиль остановился у двери, освещенной голой лампочкой.
Дверь открыл врач в темно-синем костюме. Алексей подумал, что с некоторых пор перестал признавать во врачах врачей еще и потому, что они редко носят белые халаты, но главное, что теперь они стали гораздо моложе.
Врач заполнил анкету и принял личные вещи. Медсестра долго вынимала иглу, и Алексей впервые окинул взглядом пустую палату. Маленькие неуклюжие койки. На стенах репродукции картин в одинаковых рамках. Стойкий запах хлора и рассольника. Да, врачи молодеют, а ты стареешь. При слове «стареешь» губы попытались принять форму улыбки. Улыбка не получилась. Подумалось, — что сорок три года, это еще не приговор. Нас никто не учил стареть. Учили взрослеть, вставать на ноги, отвечать за свои поступки. Уроки НВП, ОБЖ. О старости не предупреждал никто. Укол подействовал быстро. Улыбка получилась, когда Алексей заснул.
***
«Вот человек, у которого есть выпить», — прозвучало в полной темноте.
Алексей, не просыпаясь, встроил эту фразу в текущий сюжет сновидения. — На пороге его квартиры стоял сосед Петр с эмалированным ведром в руке. Ведро не вызвало особого удивления, при известном темпераменте и закалке соседа, но постепенно прояснились все обстоятельства сна. Петр пришел просить корм для рыб.
«Тоже неплохо» — подумал мозг и отказался спать.
«Спать» — скомандовал Алексей, но мозг уже делал утреннюю пробежку между прошлым и будущим. Алексей выбрал прошлое. Будущее пугало больше. Тогда мозг уцепился за мрачные кадры вчерашнего дня. Алексей вовремя остановил этот процесс и предложил другие даты, тогда мозг принялся за вторник.
В нем Алексей обнаружил себя идущим. В театр. На малой сцене кордебалет репетировал Пахиту, без солистов и без шефа. В балетном классе главного режиссера тоже не оказалось. Для верности Алексей несколько раз окинул взглядом зал, сверяя присутствующих с их отражением в зеркалах. Шефа не было ни там, ни там.
«Меня в отражении тоже нет», — подумал Алексей, но не придал этому значения.
— Главный на складе, — сказал корифей Федор, — какие-то дрова привезли. — «Надо же — двадцать лет парню, а он уже корифей», — подумал Алексей, спускаясь по лестнице в темную прохладу подвала. За дверью он запнулся и уронил мешок с реквизитом. Металлическая утварь с грохотом повалилась на бетонный пол. Алексей осветил экраном телефона какой-то таз. Это не таз. Это щит из набора доспехов к балету Спартак. Алексей поднял с пола колхидский шлем, надел его на голову и пошел дальше в темноту, на ходу вынимая лист бумаги из прозрачной папки.
Луч света, заполненный хороводом растерянных пылинок, разрезал подвал надвое, за лучом мелькали силуэты мужчин со стругаными досками в руках.
— Я знал, что ты придешь, — послышался голос с обратной стороны светового клина.
Шеф повернулся к Алексею. Пылинки ускорили пляс.
— Значит, увольняешься?
— Да.
— Что говорят врачи про колено, ты сможешь танцевать?
— А зачем? — ответил Алексей, — двадцать лет в кордебалете, я думаю — достаточно.
— Леша, антреприза только на лето, это временно, обещаю.
— Владимир Иванович, я не могу говорить со сцены. Как вы не понимаете, пока вы все читали, говорили, писали, опять читали, опять говорили, у меня были годы, когда я в месяц мог произнести не больше десятка слов, причем половина из них матом, в Воронеже, когда «Щелкунчика» ставили, я вообще чуть не свихнулся. Я не знаю всех ваших слов, вернее, я не могу ими пользоваться по своему усмотрению, да, я их узнаю, когда слышу от вас или от других. Я радуюсь им. И только. Но когда они мне нужны, их нет, в голове моей пустота.
— Алексей, повторяю тебе в сотый раз, ты мне нужен. Проще тебя научить говорить, чем переучивать всех этих стендаперов после училища. Ты сцену чувствуешь.
— А они?
— Они микрофон ищут. Они теперь все микрофон ищут. Смещаются к центру сцены, — как это у вас называется. Представь — Лопахин, Фирс, все бегут к микрофону наперегонки.
— Нет, Владимир Иванович, на этом все. Я решил. — Алексей протянул в световой портал, давно шелестящий в руках лист бумаги:
— Подпишите.
Хороводы пылинок расступились, и луч скользнул по рукописному тексту, по блестящей залысине шефа, по золоченой оправе очков. Шеф глянул поверх стекол:
— Алексей, что у тебя на голове? Сними это.
— Что? — переспросил Алексей.
— Шляпу, говорю, сними.
— Это колхидский шлем.
Снова сон. Все исчезло. Шеф, грузчики, свет. Алексей бежал по длинному темному коридору, нагибаясь под провисшими проводами и запинаясь о разбросанные доспехи. Он хотел успеть сделать общую фотографию пока все в классе. Щелк – щелк. На экране телефона нет ни одного лица, на кадрах все сняты со спины — и наяву и в зеркалах.
***
— Вот, человек, у которого есть выпить, — послышался знакомый голос в полной темноте.
— Я тебе сейчас выпью, — перебил его голос постарше, незнакомый и командный.
— Нету, — громко произнес Алексей, открывая глаза и осматривая палату. Все койки заняты.
— Сюда не носят, не принято. Вы кто? Откуда? За одну ночь, в таком количестве.
— На плечах звезды Heineken, — прошептал знакомый голос, похожий на голос из сна.
— Мы нефтяники, — отрапортовал старший, — приехали в город пораньше, чтобы спецовку получить, оборудование там всякое, накладные подписать.
— Да, ладно…, — прохрипел молодой наглый голос из дальнего угла, — я сразу ехал пить всю неделю.
— Послезавтра вылетаем, — продолжил информировать старший. — У нас вахта длится месяц, вот и оторвались по полной программе.
— Ага, месяц, а кто-то и на второй остается, — перебил знакомый голос.
Алексей уперся глазами в фиолетовые огурцы на бумажных обоях. За окном послышался лязг и громыхание трамвая. Трамвай извинился велосипедными звонком. Никогда не было слышно голосов. Здесь конечная станция, или кольцевая.
— Здесь конечная станция, или кольцевая, — выкрикнул кто-то басом. Ответа не последовало. «Все заняты хлоркой и рассольником», — подумал Алексей.
Наркологическая клиника размещалась на окраине города в здании бывшей конторы завода металлоизделий. Строение было окружено нехитрой композицией в стиле ретро-техно выполненной в цветах молотковой эмали с добавлением зелени мхов и сурика ржавчин. Немыслимое количество железнодорожных путей рассекало пространство во всех направлениях. Взгляд скользил по одиноким рельсам, невольно подбирая им пары. Волны асфальта и островки бетона были словно инкрустированы полотном древней узкоколейки. Во дворе в центре композиции стоял скелет обгоревшего пассажирского автобуса, марки ЛиАЗ.
Уткнулся в подушку, выбросив руку к стене. Изгиб руки напомнил движение port de bras. Алексею всегда нравились его руки. Но сейчас они торчали из рукавов больничного халата, а не из спортивной футболки. Закрыл глаза.
— А вы кто? — спросил старший.
— Пенсионер, — сухо ответил Алексей.
— Пенсионер?! — удивился старший, — такой молодой?! — военный, силовик или ликвидатор?
— Нет. Я артист, — произнес Алексей, — артист балета.
— Ничего себе! Прямо все эти фуэте, баядерки, аля плезир? — спросил старший.
— Да. И гранд ассамбле ан турнан, туда же — сказал Алексей и повернулся на спину.
— И что делают танцоры на пенсии?
— Не знаю, — произнес Алексей дрожащим голосом, натягивая одеяло на голову, — вернее, знать не хочу, но пить я больше не могу.
Он коснулся ступнями холодного металла. Зажал пальцами край одеяла, и протянул его до железных прутьев.
Где-то рядом скрипнули кроватные пружины. После длинной паузы послышались шаги и старший сказал кому-то:
— Идите, покурите.
Несколько человек одновременно поднялись и со словами «как скажешь бригадир» вышли из палаты. Голос бригадира прозвучал совсем рядом:
— И что, никакой работы? — спросил бригадир.
— Новогодние елки и корпоративы, — ответил Алексей, — дайте я посплю.
— Ну, ладно. — Бригадир встал и тоже вышел.
Громыхание трамваев за окном дрожью пробежало по зданию и опустилось в стакан с чаем, оставшимся с ужина. Алексей приподнялся, взял стакан и поднес ко рту. Но полоумная улыбка не умеет пить.
Бригадир появился в палате, увидел, что Алексей не спит, вытолкал двоих здоровяков обратно в коридор, подошел к Алексею и, наклонившись, сказал серьезным тоном:
— Поехали с нами? Месяц или два и взять будет негде, ни Heineken, ни Waite Horse. Это «Waite Horse» бригадир почти выкрикнул, видимо, обращаясь прицельно — к нефтянику, лежащему все это время в дальнем углу.
— Куда? Господи. Кем? — выдохнул Алексей в стену. — Зачем?
— Это Заполярье, нефтяное месторождение, — продолжил бригадир. — У меня один человек на больничном. Место на борту и в вахтовом поселке заказано. Ты что еще делать умеешь? В школе или в армии, например. Хобби, может, какое? Компьютер?
В дверном проеме показались стойки, увешенные бутылками с прозрачной жидкостью.
— А ну ка! Закончили разговоры! — послышался строгий женский голос, — быстро все сбегали в туалет и улеглись, я капельницы несу.
— Конечная или кольцевая? — опять спросил бас.
— Что? — удивилась сестра, — идите уже.
— Я в радиокружок ходил в детстве, — сказал Алексей, — на станцию юных техников. Запах канифоли до сих пор нравится.
Бригадир дождался, когда медсестра выставит расход капельницы и перейдет к другой стойке:
— Отлично. В кадрах скажешь, что трудовую книжку потерял, они новую заведут.
И меня выручишь, у нас каждый штык на счету. Ты пойми правильно, в вашем регионе нефтянка активизировалась внезапно. Работников взять неоткуда. Целыми отделами везут из Самары, Уфы, Тюмени, Нефтеюганска. Субподрядчики однажды молдаван привезли, так безопасники месяц на ушах стояли. К человеку славянской наружности не будет вопросов.
***
Когда вертолет еще коснулся деревянного настила, к борту подбежал рослый мужчина в черном пуховике с надписью «Иванчонскнефтегаз» и громко прокричал в проем полуоткрытой двери:
—Ей-я-у. — это вращающиеся лопасти нашинковали его слова оставив в эфире только гласные. Нехотя из темноты выпал трап, клюнул опорами доски. Мужчина шагнул по лестнице и еще раз повторил:
— Алексей Зырянов? Вам приказано оставаться на борту. Ваша высадка на базе Лукашина.
Алексей выглянул из салона, вскинул ладонь, прикрывая глаза от яркого света. Возле вагончика на краю вертолетной площадки виднелось скопление вахтовых машин, стоящих на фоне двухметровых сугробов.
—А шеф на месте? Можно я сбегаю в управление, у меня с собой договор и списки для медсанчасти, — прокричал Алексей, возвращаясь в тень проема.
— Хорошо, — проорал мужчина, — только прошу оставить вещи в салоне.
***
— Знаешь что, — сказал бригадир, — на Лукашина через месяц руководство приедет с телевизионщиками. Редактор телеканала видел тебя в управлении. Он хочет, чтобы человек с твоими внешними данными был в кадре рядом с генеральным директором.
— Да я же не знаю ничего, — ответил испуганно Алексей.
— Я буду весь этот месяц пересылать тебе деловую переписку. Терминов наберешься. В ангаре попробуй навести порядок, названия приборов разучи, разложи по темам. Ты моих архаровцев видел — дикари и я тоже не фотогеничен. Меня на вокзалах каждый патруль останавливает. Короче, больше некому.
— Это абсурд какой-то.
— Крепись. Они попросили подыскать тебе звучную должность в штатном расписании. Вторая запись в книжке для тебя будет очень кстати. Давай, работай. И не расскажи там никому о своем послужном списке, пожалуйста. Не подведи.
Алексей вышел из кабинета и поплелся к вертолетной площадке, не разбирая пути, проваливаясь в глубоком снегу и без конца повторяя:
— Я не умею говорить со сцены, я не умею говорить…