Премьера «Китежа» в Большом театре
К столетию со дня смерти Римского-Корсакова Большой театр подготовил премьеру самой монументальной и самой загадочной оперы композитора – «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Это произведение отсутствовало в репертуаре театра шестнадцать лет, что, конечно, непростительно в отношении одного из главных шедевров русской музыки. За музыкальную сторону дела ответственность нес художественный руководитель первой столичной оперы Александр Ведерников, а постановочную часть отдали на откуп знаменитому семейству Някрошюсов. Первые спектакли новой продукции прошли в мае в столице Сардинии Кальяри, поскольку она заявлена как совместная работа с тамошним оперным театром. Почему именно этот итальянский театр был выбран в качестве партнера Большого понять так и не удалось – ровным счетом ничем сардинская опера не знаменита. Да и роль итальянских партнеров более чем скромная, фактически, представленная версия – это новый гастрольный спектакль самого Большого театра. И вот в октябре «Китеж» добрался до Москвы.
Впервые «Китеж» в Большом появился еще при жизни автора, вскоре после мировой премьеры в Петербурге. За сто лет ставится в седьмой раз, что не так уж и мало, если учитывать традиционно низкую производительность московской оперы в отношении новых постановок. В прежних версиях в главных партиях блистали такие звезды Большого как Ксения Держинская, Тамара Милашкина, Маквала Касрашвили, Галина Калинина (Феврония); Николай Озеров, Никандр Ханаев, Владислав Пьявко, Алексей Масленников (Гришка Кутерьма); Василий Петров, Максим Михайлов, Иван Петров, Александр Ведерников (Князь Юрий). Трижды «Китеж» ставил Вячеслав Сук и по одному разу Николай Голованов и Евгений Светланов – всё титаны русской музыки и блестящие интерпретаторы произведений Римского-Корсакова.
Постановки такой оперы ждешь всегда с большим волнением. Грандиозность замысла обрекает подобное произведение на редкое появление на сцене – только крупным театрам под силу поднять такую махину. По масштабности творение Римского-Корсакова можно сравнить лишь с музыкальными драмами Вагнера или «Войной и миром» Прокофьева, а по глубине поднятых проблем, эстетическим идеалам и эпической мощи, пожалуй, только «Парсифаль» годится в достойные конкуренты: ни итальянская, ни французская, никакая другая оперная традиция не создали ничего даже близкого по силе духа и самобытной красоте.
Нынешнее решение «Китежа» далеко от традиционных постановок, бытовавших в советские годы. Эймунтас Някрошюс наполняет мир корсаковской оперы условностями и метафорами, что само по себе и не плохо – где как не в «Китеже» можно подняться на уровень метафизики и высокой философии, над бытовизмом и натурализмом? Однако беда в том, что метафоры эти плохо читаются, вопросы, которые ставит режиссер, не находят своего ответа ни в музыке композитора, ни в сердцах слушателей. Нет спора, что сделано все высокопрофессионально и эстетически выдержанно. Возникает лишь вопрос – зачем? Зачем богатые китежане одеты в головные уборы, более подошедшие бы египетским фараонам? Почему княжич Всеволод и Федор Поярок напоминают воинственных викингов, а князь Юрий монгольского богдыхана? Почему Феврония в первой картине одета в уродливую шубу из меха Чебурашки? Почему, произнося молитву в лесу и пытаясь научить ей безумного Гришку, главная героиня с остервенением колотит руками по сцене? Почему озеро Светлояр выложено голубыми подушками, и какая-то белокурая девушка хаотично прыгает по ним? Таких вопросов можно задать бесчисленное множество – список будет едва ли короче пространного либретто Владимира Бельского. Воистину необходим специальный словарь-дешифратор, чтобы понять хоть что-нибудь в этом спектакле. Хуже всего то, что обильные метафоры – не снижают уровень бытовизма, не возвышают сценическое решение до уровня гениальной музыки, а как раз полны этого самого бытовизма, только худшего посола. И тем самым они обесценивают существо искупительной философии «Китежа» - где он, невидимый град, залитый неизречённым светом? Ибо в финальной картине, в этом светлом (у Някрошюса – тотально чёрном) граде полно тех же самых символов-метафор-бытовизмов. При этом некоторые картины смотрятся вполне самодостаточно и даже местами притягательно: например, 1-я картина 1-го действия – зелено-деревянное оформление по-своему передает мир дремучих заволжских лесов, а общение Февронии со зверушками-трафаретами необыкновенно трогательно; или 1-я картина 4-го действия, где расцветают дивной красоты гигантские синие цветы (сценограф – Мариус Някрошюс).
Вокальное наполнение спектакля имеет как свои удачи, так и неприятные сюрпризы. Большой театр предлагает два состава солистов, которые вовсе не равноценны. Главное разочарование премьерного показа – это Татьяна Моногарова в партии Февронии. Она – красивая стройная блондинка, она безупречно лицедействует, по-видимому, хорошо поняв замысел режиссера, вжившись в его образный мир. Но ее пение доставляет сплошные мучения слушателям. Мало того, что непонятно ни единого слова – плохая дикция в опере не редкость. Но и сам звук – некрасив, вымучен, ничего не летит, не поется, складывается впечатление, что певица с огромными усилиями просто буквально, а не фигурально клещами вытягивает из себя звук, порой ее откровенно не слышно. В последние сезоны Моногарова заняла позицию примадонны театра (хотя и не числится в труппе), она пела премьеры «Онегина» и «Пиковой» - и там тоже проигрывала своим более молодым и не столь именитым дублёршам (Екатерине Щербаченко и Елене Поповской соответственно). Но такого фиаско как в «Китеже» до сих пор еще конечно не было. Елена Евсеева – вторая Феврония премьерной серии – не столь гармонична эмоциональному строю спектакля, да и внешне не столь интересна, несколько грузна и банально темноволоса (как говорит Татьяна Толстая: «Ну не всем же счастье!»), но поет на несколько порядков лучше: красивый тембр, голос, свободно заполняющий зал, интересная фразировка, удовлетворительная дикция. Во второй наиважнейшей партии оперы – Гришки Кутерьмы – выступили Михаил Губский и Виталий Таращенко. Бесспорно, голос Губского моложе и свежей, однако палитра красок весьма ограниченна – певец стабильно демонстрирует неразнообразное, всегда громкое и одинаковое пение. Нет проблем с озвучиванием зала и дикцией, но налицо проблема интерпретации. Известный мастер сцены Таращенко предлагает как раз интересную интерпретацию, хотя сам голос не слишком красив, все ближе и ближе к характерному звучанию, порою покачивается: тем не менее, каждая фраза наполнена настоящими переживаниями, в каждой свой смысл, в звуке есть все – и издевка, и наглость, и лжесмирение, и, наконец, овладевшее Гришкой безумие. Княжича Всеволода поют Виталий Панфилов и Роман Муравицкий. Оба неинтересны сценически, однообразны и необаятельны, но все-таки Муравицкому отдаешь предпочтение, ибо его мощный голос соответствует масштабу партии, в то время как Панфилов звучит жидко, без малейшего намека на героизм. Мудрого князя Юрия исполняют молодые, но уже зарекомендовавшие себя певцы – Михаил Казаков и Пётр Мигунов. Обоим не хватает нижнего регистра, что в почти профундовой партии воспринимается как провал, но Казаков все же более харизматичен, есть в нем что-то от великих басов старой русской школы. Андрей Бреус (Фёдор Поярок) не поет, а декламирует, постоянно демонстрируя натужное, перенапряженное звукоизвлечение, а Андрей Григорьев в той же партии вообще плохо воспринимается из-за тусклого, неполетного звука. Из двух Отроков (Светлана Белоконь и Елена Новак) я бы все же отдал предпочтение первой за красоту тембра и более собранный, культурный звук, хотя обе исполнительницы грешат плохой дикцией и регистровой невыровненностью.
Работа хора и оркестра выглядит намного более выигрышно. Александру Ведерникову удалось не просто собрать грандиозное полотно, но и предложить свою интерпретацию. Не сказать, что получилась она слишком уж яркой и красочной: на всем исполнении стоит печать отчетливо декларируемой умеренности. В созерцательных моментах это не плохо, но в драматических переломных порой звучит несколько пресно. Тем не менее, знаменитая «Сеча при Керженце» была исполнена не без драйва.
19 октября 2008 г., "Прекрасное пение"