Кашляющий и сиплый голос Джона — ледяные кремни с помощью нейтронных волн снова упруго и победительно разносятся над обледеневшими пустошами, а удачно переотразившись от Луны и над всей планетой. И нет сил смолчать, нехорошая мать и деревянный макинтош, как же здесь все-таки холодно и навязчиво не одиноко, «ты не один», если на самом деле один, это мягко, не так весело уже звучит.
Ницше, короче, скончался бы от ноотропного экстаза, сумевши вообразить для своего юберчеловека те условия, которые бесплатно, неограниченно и безостановочно доступны на Таймыре-700. Ладно, харэ стонать, не всё и плохо. Ну, то есть, не совсем прям вот так, фатально, с концами, плохо. Не абсолютная труба, на три четверти на глазок. Вот, например, буран с обильным снегопадением вдруг перестали.
Можно выбраться на крышу «Объекта» и немного порассматривать скромное обаяние северного звездного неба. Южный берег Крыма, конечно, получше, но уж что имеем, то имеем. Делай, что желаешь, желай, что делаешь. Ну и вообще, любое звездное небо — дивная вещь. Не зря товарищ Кант его и нравственный закон внес в список двух вещей, которые единственные в этой жизни что-то стоят.
А кроме, всё фуфло, лажа и голяк. Кстати, Джон бы Иммануилу вот так безоговорочно доверять бы не стал. Даже себе, только наполовину можно. Небо, да, без базара, реальная тема. Проверено. А про нравственный закон мог немецкий умник и пурги прогнать — для красоты слога. Немцы они до того, как в железный «орднунг» удариться, были такие романтики сопливые. Держите семеро, шестеро не удержат.
Штош, романтика и нам не чужда, тем более обстановка располагает. На этом финал прелюдии, и в эту игольчато-звездную полночь темой сеанса вещания Радио ледяных пустошей будет: что такое хорошо, что такое плохо. Или, точнее, о свободе, как ее готовить, под каким соусом употреблять. И вообще, не слишком ли заковыристое блюдо типа рыбки фугу. Итак, фоер. Ща старина Джон попробует поджечь эту ночь.
Что такое хорошо, каждый может сам разобраться, без сопливых. А вот насчет плохо, по-настоящему, без дураков, плохо. Так паршиво, что сжимается выпускной клапан, хочется взвыть степным волком и дернуть граненый стакан абсолютного спирта. Повторить цикл. Ещё повторить. Черт! Больше ни слова про проклятых волков. Некогда Джону казалось, что худшее плохо — это впахивать на дядю от темна до темна.
Был у него момент в биографии, когда он горбатился на толстопузых буржуев как проклятый. Кофе, печеньки, ДМС. Не совсем, конечно, офисным хомяком, скорее канализационной крысой, в удалении от хозяйской плети и с некоторой автономией принятия решений. Но так-то один черт, не свобода — максимум иллюзия. Чем реже вспоминаешь про ошейник-ярмо, тем сильнее он отвратен в эти моменты.
Однако всё познается в сравнении. Когда у тебя есть свобода, а ты совершенно не знаешь, как её употребить. Рабские цепи вспоминаются с ностальгией. Вот у Джона в его полярной норе — кто ищет, тот добьется. Нет, вначале это весело — пополам чтение и писание книг, медитация, пей до дна сколько влезет, суперволки. Ракетные модули с часовой регулярностью, рушащиеся в болота. Притаскивающиеся за некоторыми из них.
Непонятные, очень хорошо снаряженные и очень нелюбящие свидетелей человечки. Долго-коротко, это развлекает, а потом на мягких лапах подкрадывается схождение с ума. Ну то есть переход с условно терпимого градуса безумия, привычного и контролируемого, в полнейшую крезу и мрак кромешный. В стиле, когда внезапно врубаешься весь в субпродуктах над несколькими разделанными тушками — да, теми самыми тушками.
И натужно чехлишь под красно-синие блики и приближающийся вой сирен, что, где, как же так оно всё вышло. Легкость бытия действительно штука, без подготовки невыносимая. На прощание немного пси-комбикорма. Roger that.
Арт - деко
Какое захолустье, Боже мой!
За сутки до столицы не доедешь.
Пока сидишь в прокуренной пивной,
где за мадьяра сходит Ласло Вереш.
Но здесь не Будапешт, а городок,
когда-то бывший Габсбургам опорой.
Чужая тень легла наискосок
над первой кружкой, над второй, которой...
Щекою опираясь на ладонь,
в углу вздремнул нетерпеливый парень,
дешевкою разит одеколон,
он, видимо, альфонс из платных спален.
Подвешена "беретта" под пиджак,
остались кроны на бутылку пива,
он и стрелять умеет кое-как
и ждет во сне приказа сиротливо.
А тот, другой, садится в "мерседес",
распахивая дверцу перед дамой,
здесь, в захолустье праздничный конгресс,
к нему и подрулил стрелок упрямый.
Пока, известный всем, нобелиат
читает беспредметные верлибры,
и вспышки папарацци так слепят,
спекается Европа в старом тигле,
сияет зал эпохи "арт деко",
где мрамор плавно переходит в никель,
наган тяжел, но и попасть легко...
И вот он перевел предохранитель.
(с) ЕВГЕНИЙ РЕЙН