— Слушай, а можно ли, реально ли не испытывать боль при расставании с дорогим и любимым человеком?
— Избавиться от этой боли полностью – на мой взгляд, практически невозможно. Особенно если расставание было резким и неожиданным. Например, если человек умер. Или даже если остался жив, но по какой-то причине резко разорвал отношения и исчез в туман. Но вот уменьшить эту боль и уменьшить время ощущения этой боли – вполне реально.
— А от чего эта боль вообще возникает?
— Из-за того, что «ампутируется» часть нашей привычной жизни, часть нашей картины мира.
— В смысле – «ампутируется»? Это ж не конечность. Или ты о чем?
— А вот ты зря недооцениваешь значение виртуальности для нашей психики. Дело в том, что мы, люди, отличаемся от животных. И одно из главных наших отличий в том, что границы нашей личности значительно больше, чем просто наше тело и ближайшее пространство. У нас есть излишек ума, так его назовем. И за счет этого излишка в нашем создании создается виртуальная реальность, по объему и глубине не уступающая «реальной» реальности. Благодаря этой виртуальной реальности нашего ума частью нас становятся, помимо нашего тела, еще и знакомые нам люди, знакомые нам города, в которых мы живем (дом, улица, фонарь, аптека…), а также наши прошлые переживания, наши ценности и вкусы, наши привычки и наш образ жизни. Все то, что пропитывает нас в течение жизни, все это становится в какой-то мере частью нас. И вот от этой меры «пропитки» и зависит та степень боли, которую испытывает человек.
— А например?
— Ну, давай представим человека, который живет с рождения в одном городе, в одном районе, в более-менее постоянном окружении. И он привык вот к этому всему, он этим пропитался так, что даже сам не замечает, насколько он все окружающее (с младенчества) ощущает как норму, как должное. И вот вдруг, представь, кто-то из ближайшего окружения неожиданно умирает. Например, бабушка. И это, представим, первая серьезная потеря в его жизни. Сколько он себя до этого помнил – бабушка всегда была в его жизни, и теперь вдруг её не стало. Но не стало не только бабушки: исчезли из жизни вкусности, которые готовила именно бабушка, исчезли вечерние её ворчания возле телевизора, навсегда ушли из жизни летние каникулы у бабушки, когда она, затапливая печку в доме, вечерами наливала внуку парного коровьего молока и кормила картошкой с солью и вкуснейшими блинами, которые умела делать только она. И вот этих и еще многих мелочей, которые были плотно связаны с бабушкой – теперь нет. И человек вдруг, потеряв, начинает ощущать «сосущую боль», будто не просто часть тела, а часть личности вдруг отрезали, и на этом месте образовалась пустота.
А наша психика – она реагирует по древним законам. Наша нервная система «создавалась» тогда, когда сигнал боли – был именно сигналом нарушения целостности организма. Вместе с нашей разросшейся психикой наш «виртуальный организм» тоже разросся, но теперь нам в нагрузку мы получаем дополнительное ощущение боли не только тогда, когда мы повредили тело, а еще и тогда, когда повредилось еще и «виртуальное тело». Любые нарушения привычной картины мира – это как бы разрушение наших виртуальных границ, и ощущение резкой смены этих границ воспринимается как боль. Хотя, казалось бы, кровь не идет и тело не болит. А вот «душа» — болит. И это нормально.
— С любимыми людьми, например, когда уходит муж или жена – так же?
— Разумеется. Принцип простой: чем плотнее человек или какая-то другая часть реальности вошли в нашу жизнь, чем плотнее эта часть жизни обросла историей, картинками и ощущениями – тем больнее при потере.
Да что там муж или жена – даже при переезде в другой город возникают похожие ощущения. Представь этого человека, который вырос в одном городе, и вдруг этот человек переезжает в совершенно другой город, где у него: ни дома, ни друзей, ни родных и близких. Он приезжает на новое место – а там «пустота». В смысле, вокруг, конечно, полно и людей, и зданий, и вообще жизнь кипит – но не за что «зацепиться». Всё «чужое», не родное, ко всему нужно привыкать. И человеком это ощущается как резкое «разрушение старых, привычных границ мира», с соответствующими ощущениями. В народе это называется «тоска зеленая». Когда вроде бы и все хорошо, и деньги есть, и крыша над головой, и еда в холодильнике – а вот хочется выть на луну от тоски и всё тут.
— Да, знакомое ощущение. А это можно как-то заранее облегчить? Или сделать так, чтобы, как ты говорил, боль была поменьше и по накалу, и по времени?
— Конечно можно. И первое, что нужно сделать – понять этот механизм. Если мы ощущаем боль от утраты чего-то или кого-то привычного – дело не в этом конкретном человеке, месте или чём-то еще. Дело не в предметном мире. Дело просто в том, что резко изменились рамки нашей картины мира. И можно, конечно, просто подождать, пока не «залечится» само. А это обязательно приходит со временем – мы просто привыкаем к новой жизни, наши будни наполняются новыми предметами, людьми, зданиями, маршрутами и событиями. Но можно и не ждать, а самостоятельно ускорить процесс. Например, не сидеть дома, погружаясь в тоску, а начать исследовать пространство, как кошка обходит все углы, попадая впервые в новый дом. Если речь идет о потере человека – то здесь также можно вместо глубинного погружения в картинку потери идти к людям, помогать им, общаться с ними. Т.е. – активно заполнять «пустоты».
— Ага, заполнять пустоты. А если вдруг родитель потерял ребенка – что ему делать? Как эти «пустоты заполнять»? Пойти нянчиться с другими детьми?
— Ну, не утрируй. Разумеется, потеря ребенка – это «ампутация» весьма серьезная. Но и в ней, при всей болезненности такой утраты, решающую роль играет не сама потеря родного маленького человека, а изначальная приспособленность картины мира человека к работе с этими, связанными с ребенком границами. Ведь многие родители, помимо элементарного неумения грамотно работать с потерями любого рода, еще и носят внутри себя изначальные ограничения. Например, они «знают» — а точнее, верят – что быть спокойными при такой потере не просто невозможно, а даже нельзя. Также они изначально верят, что их ребенок – это их смысл жизни, и без него – смысл их собственной жизни пропадает. Плюс, они буквально порой ощущают вину за любой проблеск счастья: что-то вроде «я не имею права даже улыбнуться, потому что как я могу чувствовать себя хорошо, когда мне не удалось сберечь самое ценное, что у меня есть – ребенка. Значит, и права на счастье и даже просто спокойствие – я не имею.
— А с этими ограничениями можно работать?
— Можно. Но желательно – заранее. Когда все хорошо и ничто не предвещает. Потому что если вдруг родитель сталкивается с такой огромной для себя потерей и входит в «эмоциональный штопор» — там редактировать настройки своей личности не в пример сложнее. «Не до жиру – быть бы живу». А и живым уже быть не хочется. И там помочь сложно. Просто потому, что родитель в этом случае будет сопротивляться любым предложениям посмотреть на все под другим углом и, свят-свят, поставить под сомнение целесообразность самого страдания.
— А реально ли вообще не переживать при утратах и потерях?
— В принципе, чисто с «технической» стороны, реально. Но для этого нужно изначально жить внутренне в состоянии «отшельника» и ни к чему не привязываться. С одной стороны – это выглядит безопасным. А с другой стороны – от этого жизнь становится «сухой»: вроде ты и живешь в мире, а ни с чем вокруг ты не связан теплыми эмоциональными нитями. Возможно, кому-то это может понравиться. Я пробовал – мне не понравилось. Мне нравится жить с привязанностями.
— Значит, и ты будешь страдать, если кого-то потеряешь?
— Конечно: я испытаю боль. Но, во-первых, я знаю, как это «лечить», и поэтому процесс «выздоровления» пройдет быстро и в щадящем режиме. А во-вторых – это просто того стоит :) Я согласен потерпеть боль потери, потому что радость от ощущения связи – она превышает боль, которая может возникнуть когда-то потом. Тем, кто умеет экологично отвязываться – привязываться оказывается в радость :) Во всяком случае, мне – от этих привязанностей точно тепло и душевно :)