Вечереет.
Как всегда по вечерам спрашиваю кого-то невидимого и неведомого, что я должен сделать, чтобы вернуться домой.
Домой.
Потому что он где-то есть, мой дом. Где Бетти и Чарльз. Где Дженни и Брауни, черная, как сажа в трубе. Потому что я не верю, что кто-то оставил меня здесь насовсем, между небом и землей, на грани двух миров.
Молюсь, как мать учила в детстве, Патер Ностер, кви ис ин целис… В детстве еще не понимал слов, вместо патер говорил – пастор, мать хлопала по спине, да патер же, патер, да что ты за наказание ты мое… А я хлопал глазами, спрашивал – ма, а пастора Ностер зовут? Мать всплескивала руками, да что ты будешь делать, все дети как дети, а ты…
А я.
А я сразу знал, что я не такой. Когда в церкви увидел дьявола, который прикинулся миссис Барри, когда бросился на неё – с серебряным ножичком, когда под вопли изумленной толпы вонзил ножичек в горло почтенной дамы, когда из раны вместо крови хлынула тьма, хлопая перепончатыми крыльями, когда…
Было дело.
Стою на коленях перед погасшим камином, шепчу – фиат волюнтас туа си кут ин цело эт ин терра…
Жду, что может, кто-то ответит мне. Что я должен сделать, чтобы заслужить прощение, вернуться домой…
Тишина.
Осенняя шелестящая тишина, которая бывает перед первым снегом. Гадаю, будет снег в этом году или не будет. Как маленький загадываю желание, если выпадет снег, я вернусь домой.
Ма, а отче на небесах – он на луне живёт или на солнышке?
Спи давай… да что за ребенок такой…
А на луне… а на солнышке жарко потому что…
Мать начинала рассказывать про песочного человека, как он ночью забирает плохих детей, которые не спят. Я тогда верил, боялся, я же тогда не знал, что века спустя сам стану песочным человеком, буду по ночам забирать плохих людей…
…которые не спят.
Хлопает дверь.
Дом наполняется шумом, грохотом, люди вносят объёмистые свёртки, вёдра с краской, понимаю – началось.
.
Выхожу в темноту ночи, город встречает меня предрождественской суетой. Считаю, сколько дней осталось до Рождества, как в детстве, открывал календарь, где двадцать четыре коробушки, и так не терпелось открыть все, разом, и понимал – если открою все, чуда не будет…
В воздухе пахнет снегом. Может, сегодня выпадет снег. Такси проносится сквозь меня, даже не вздрагиваю. Все никак не могу решиться как-нибудь спуститься в метро, встать перед несущимся поездом.
Боюсь. Все-таки есть еще вещи, которых я боюсь.
Звон разбитого стекла.
Там.
На Флит Стрит. Спешу туда, прохожу сквозь какого-то пьяного, проверяю ауру, нет, ничего такого темного, просто напился с горя, что ушла жена…
Оглядываю улицу.
Тощий подросток несется в темные переулки, прижимает к себе что-то, вытащенное из разбитой витрины, отсюда вижу что-то яркое, игрушечное, манящее…
Появляюсь перед ним. Из пустоты, из ниоткуда, становлюсь видимым. Парнишка замирает, он еще не понимает, еще не верит себе, еще…
Поднимаю кольт.
Целюсь.
- Не надо… прошу вас, сэр.
- Верни… на место верни…
Подросток всхлипывает, кладет коробку с конструктором на асфальт. Краем глаза вижу людей в форме, уже спешат сюда, беги, парень, беги…
.
Иду домой.
Вот теперь действительно не в дом, а домой. Где в окнах горит свет, люди расставляют мебель, заканчивают последние приготовления к Рождеству.
Поднимаюсь по лестнице, которая больше не скрипит. Хозяин разводит огонь в очаге, я уже и забыл, как это бывает, когда огонь в очаге. И когда индейка на столе, и рождественский пудинг…
Поднимаюсь по лестнице…
- Бетти?
Быть не может. Нет. Никакой ошибки. Бетти. Те же белокурые волосы, те же глаза в пол-лица, одета, правда, непривычно, в брюки и жакет, ну да времена меняются.
Бетти. Обнимает маленького Чарльза, Дженни дергает мою супругу за рукав, ма-а-а, а мы когда пони распакуем?
Хлопаю себя по лбу, только сейчас понимаю, какая там Бетти, это же супруга хозяина, странно, что намного моложе своего мужа…
- Мужики, вы там с картинами-то поосторожнее, они столько стоят, сколько вы сами все вместе не стоите! Семнадцатый век, мать его, а вы…
Еще не верю себе, еще думаю, что ослышался. Нет. Не ослышался. Иссиня-чёрные арабы тащат по лестнице полотна, завернутые в бумагу, на одном из полотен обертка порвалась, проглядывает ангел смерти с мечом…
- Ага, вот эту сюда, по центру, а Рембрандта над камином повесим… вот так… Вот теперь все как у людей будет… Не-е, остальные сюда не надо, это у меня внизу галерея будет, сюда уж я так, по мелочи… ага, молодцы ребята… всем по тыще плачу, молодцы…
Снова вздрагиваю. Оторопело смотрю на человека, который пачками скупает старинные полотна и платит бездомным тысячи фунтов. Разглядываю востроносое лицо, пытаюсь понять, как разбогател этот человек. Представляется что-то фантастическое вроде сокровищ Атлантиды или пещеры Али-Бабы. Нет, тут что-то другое. Отсталый я парень, сколько веков прошло, а я все еще не могу придумать ничего кроме дальних странствий, чужих берегов и несметных сокровищ на каких-нибудь островах.
Нет.
Не то.
Все-таки двадцать первый век, время чудес, время дальних полётов и виртуальных миров. Осторожно пытаюсь проникнуть в сознание хозяина, осторожно пытаюсь понять, что такого придумал этот гений, что деньги потекли к нему рекой. Хозяин смотрит на меня – какие-то доли секунды мне кажется, что он меня видит, и… закрывает свое сознание. Вот так. Первый раз вижу, чтобы человек сам закрылся от меня, причем, кажется, до конца не понял, что именно сделал.
Чувствую себя неловко, будто подглядывал за кем-то. Голос матери в памяти, не подглядывай, не подглядывай, а интересно же смотреть, когда сестры закрываются в спальне…
.
…просыпаюсь.
Подскакиваю на кровати, думаю про себя, кричал я или не кричал. Ладно, неважно, даже если кричал, все равно меня никто не услышал. Меня уже пятьсот лет никто не слышит. Хозяева все так же спят, закутались в одеяло, жена положила голову на плечо мужа.
Вспоминаю свой сон. Дрянной сон. Мерзкий сон. Про такие сны я в детстве думал, что их приносит песочный человек. Какая-то страна где-то далеко-далеко то ли на севере, то ли вообще за краем земли. Голодные дети на вокзалах тянут к прохожим тощие ручонки. Учёный, который изобретал вечный двигатель, стоит на холодной улице, распродает свою библиотеку, чтобы не умереть с голоду. Крепкие мужланы подходят к нему, слышу обрывки фраз, за место надо платить, человек отнекивается, книги летят в широченную весеннюю лужу. Продавец кидается на обидчика, тут же падает под ударом кастета.
Женщина разделяет пачку макарон на неделю. Потом берёт на руки детей и шагает из окна.
Треск автоматной очереди на улице, падает прохожий, случайно задетый пулей.
У дверей банка люди в отчаянии рвут ассигнации, которые больше не нужны.
Какая-то война где-то в горах, города в руинах, женщина в черном платке плачет над убитым сыном, солдаты распинают пленного на оконной раме…
Растираю виски.
Всё ещё не могу прийти в себя. Бредовый кошмар, но самое кошмарное в нем то, что это не бред… Где-то происходит все это на самом деле, просто так мне эти вещи сниться не будут. Кто-то посылает мне сны, кто-то зовет на помощь, кто-то…
Не знаю.
Тусклый рассвет пробирается в окна, хозяева просыпаются, женщина поеживается, ой, я так закоченела вся, хоть бы отопление тут подкрутить, муж широко улыбается, ничего, давай я тебя согрею…
Зарываюсь в одеяла.
Все еще надеюсь увидеть во сне Бетти и детей.
Хотя бы во сне…
.
Снег опять не выпал. Похоже, не будет в этом году никакого снега, откуда ему взяться, снегу. Патрулирую улицу, сегодня как назло ничего, да что значит, как назло, и хорошо, хоть под Рождество люди утихомирились, вспомнили заповеди, возлюби ближнего своего…
Иду за тощим подростком, узнаю в нем вчерашнего грабителя. Как бы парнишка еще чего не натворил, за ними станется… за такими, которые приехали сюда откуда-то ниоткуда, мечтали о молочных реках и кисельных берегах…
Парень поднимается по лестнице в захламленную квартирушку, где в одной комнате живет по восемь человек. Вижу в углу комнатушки тощего мальчонку с огромными глазами, мальчонка заходится кашлем.
- Тим, а Санта в Рождес…
- Да ты молчи, тебе врач молчать велел!
- А… Сан-та… при-дёт?
- Да придёт, придёт, куда денется…
- А… при…
- Да принесёт, принесёт…
- Кон…
- Конструктор… ты же ему писал…
- А не заб…
- Да спи давай!
- А не за-бу…
- Чего ты, Санта никогда не забывает… он такой…
- А ес-ли… у не-го… - мальчишка заходится кашлем.
- Чего у него?
- Не хва…
- Т-ю-ю, у Санты да не хватит! У Санты, брат, на всех хватит… спи уже…
Подросток отворачивается, до крови закусывает губы.
Выхожу из комнаты, на улицу, в моросящий дождишко, две-три снежинки падают на мостовую, умирают. В темном переулке вижу тень Джека Потрошителя. Он живет в каком-то другом измерении, мы не пересекаемся, только видим друг друга издалека.
Иду домой. Последнее время я часто стал хаживать домой, может, виной тому странный хозяин, удивительный гений, заработавший миллиарды. А ведь я ни на шаг не приблизился к разгадке его тайны, я так и не знаю, чем он занимается…
Так и не знаю.
Глаз Лондона светится в темноте рождественскими огоньками.
Вхожу в дом, - что-то настораживает меня, сразу чувствую – что-то не так. Еще не успеваю понять, что конкретно не так, - кошмары наваливаются на меня ледяным ушатом. Боль. Страх. Все тот же проклятый сон, он не ушел, он все так же мечется по дому, безмолвно кричит, зовет на помощь. Трупы солдат, растерзанных взрывами, взорванный дом, маленький мальчик зовет мать, дергает за руку, мать не отвечает, размозженная обломками… Огромная фабрика, кормившая тысячи человек, стоит заброшенная, и кто-то скупает её землю, чтобы продавать автомобили…
Начинаю понимать. Виновник всего этого кошмара где-то здесь. В доме. Вхожу в гостиную, оглядываю разношерстную публику, банкиры, министры, актриса какая-то, этих даже не знаю… Хозяйка встречает всех, выслушивает комплименты, да, мы старались дом обустроить, да, это подлинники у нас, муж мой большой ценитель…
Гости проходят к столу, прощупываю ауры. Ауры у больших людей темные, что есть, то есть, все-таки высший свет. Но не настолько темные.
И все-таки вертится, вертится здесь, рядом, что-то тяжелое, мрачное, чья-то смерть, чья-то боль, чьи-то страдания…
Хозяин ничего не подозревает, пожимает руки гостям, улыбается, вижу – он счастлив. Он устроил богатый дом, он пригласил сюда гостей, наполнил дом ароматами запечённой индейки и теплом очага. Он не понимает, кого привел в дом, кто сейчас сидит рядом с ним за столом, нахваливает пудинг, говорит тосты за здоровье хозяина…
Знать бы еще, кто из гостей принес сюда боль и слезы.
Делаю хозяину отчаянные знаки, пытаюсь подключиться к его сознанию – опять не могу, он опять блокирует мой зов. Хоть бы намекнуть ему как, что кто-то из гостей виновен в гибели миллионов…
Смотрю на него.
Первый раз разглядываю как следует. Он шарахается в сторону, он как будто чует моё присутствие, да не как будто, а чует, что я рядом…
Прощупываю ауру.
Пытаюсь понять. Легко сказать, понять, как будто можно вот так одним махом раскусить человека.
Разглядываю руки, пальцы как пальцы, не огрубевшие от тяжелой работы, но и не утонченные, как у пианиста. Ищу на руках кровь – не нахожу, даже крови животных не видно.
Смотрю на деяния. Тоже ничего такого, человек по делам его познается…
Нет, не он.
Он тут не при чём.
Тогда кто же… дети… нет, еще слишком маленькие, дочке пять, сыну три. Больно сжимается сердце, судьба как будто смеется надо мной.
Жена… смотрю на женщину, что-то есть на ней темное, очень темное, что же… Вздрагиваю, когда вижу убийство, вот так, ни больше, ни меньше, убила человека. Вглядываюсь, вслушиваюсь, принюхиваюсь, не верю, что она может убить, тихая, спокойная, семейная, настоящая хранительница очага…
И все-таки чутьё показывает – руки в крови. Нет, не в той крови, где людей разрывает в клочья шальной снаряд, и голодные дети умирают на улицах, но все-таки в крови…
Супруг что-то говорит, жена смеётся чему-то, нет, нет, не может эта женщина убить, уж на что я в людях не разбираюсь, все равно вижу – не может…
Разглядываю её руки, залитые кровью.
И все-таки…
.
- Документы?
- Я не…
- Документы!
Люди в форме хватают тощего подростка со смуглой кожей, дубинка уже готова обрушиться на голову парня…
Торможу. Торможу с перепугу всех троих, тут же тормошу сознание чернокожего, беги, беги, черт бы тебя драл, беги.
Спохватывается.
Бежит. Бежит так, будто готов бежать до самого Алжира или откуда он там приехал за хорошей жизнью…
Кажется, обошлось.
Возвращаюсь домой. Сладкое слово, ванильным пудингом тает на языке – до-мой. Правда, дом уже не кажется мне таким милым и безмятежным, как раньше.
Поднимаюсь по лестнице, которая больше не скрипит. Ловлю себя на том, что мне не хватает её скрипа, как будто у меня отняли что-то… важное.
Вспоминаю.
Жена.
Похожая на Бетти.
Милейшая женщина, которая разводит огонь в камине и разливает чай.
Поднимаюсь в спальню, замираю над широкой постелью, где спят они оба, он и она, Лада положила голову на плечо мужа…
Осторожно касаюсь груди женщины, что-то загорается в душе, давно я уже не чувствовал под своей ладонью женскую грудь. Дальше всё просто. Сжать сердце. Приступ. И все. Главное, чтобы не вскрикнула, чтобы не проснулся муж, а то начнётся, скорая, полиция, да помогите же кто-нибудь… Да и вообще видно, что супруг и сам помощь окажет, если что…
Сжимаю сердце. Сейчас её ауру видно как никогда, четко, ясно, и…
Чёрт.
Нет.
Не вижу убийства, не вижу, чтобы она бралась за нож, или за пистолет, чтобы стреляла в кого-то…
Не понимаю.
Спать, спать, пропади оно все, спать. Полная луна висит над крышами домов, она кажется мне окном, из которого смотрит на меня Бетти с детьми, ждет меня домой…
Спать.
Забыться. Хоть ненадолго. Вытягиваюсь на постели рядом с хозяином, в памяти голос бонны, а кто зубки не почистил, того ночью черти заберут.
Я не почистил.
И черти меня давно уже забрали.
.
…подскакиваю на постели.
Все тот же проклятый сон. Мне кажется, все еще держу в руках окровавленную голову умирающего солдата, взрывом бомбы его разорвало на куски.
Мерзкий сон. Тяжелый сон. Какие-то люди, в одночасье потерявшие все, голодные дети на вокзалах, школьный учитель, чтобы прокормить семью, едет далеко на восток за каким-то товаром, по пути его убивают разбойники. Некий человек открывает тайну телепортации, но в тот же день ему говорят, что в его услугах больше не нуждаются, институт закрывают. Человек шагает из распахнутого окна. Старик, который всю жизнь много и упорно работал, растягивает на неделю горстку сухариков, а до пенсии как до Луны пешком…
Еще что-то было в этом сне, уже не помню, что. Не хочу вспоминать.
В окна пробивается день, опять день, не слишком ли много дней выпало на мою долю. Вспоминаю себя по молодости, как мечтал открыть какой-нибудь эликсир бессмертия, жить век, два века, сто веков, миллион веков, увидеть гибель земли и погасшее солнце. Как штудировал какие-то справочники по алхимии, эликсир бессмертия, философский камень и все такое. Как сгоряча подумывал принести жертву дьяволу, чтобы отец лжи сделал меня бессмертным.
Кажется, дьявол услышал мои мольбы. Принял мою так и не принесенную жертву.
Снова день. И снова нужно вставать, что-то делать, снова нужно начинать жить, одному, самому по себе, без друзей, без родных, много еще без чего…
.
Иду к окну, жду снега, снега нет. Снега в этом году не будет. Совсем. И почему-то все больше кажется, что Санта не придёт.
Санта…
А что, если…
Проклевывается шальная мысль. Настолько шальная, что гоню её от себя, гоню поганой метлой.
А всё-таки, что если…
Мой хозяин спускается в гостиную, отрывисто говорит с кем-то по телефону, да, да, конечно, Рождество же, как говорите, приют Святого Стефана? Ага, без проблем, съездим к ребятишкам…
Я уже не сомневаюсь. Я уже видел, где хозяин прячет свои сбережения в сейфе, пачки банкнот, сотни, тысячи, если не миллионы.
Я думаю, что смогу взять немного. Мне уже доводилось брать легкие предметы. Взять немного денег, чтобы…
- А… Сан-та… при-дёт?
- Да придёт, придёт, куда денется…
- А… при…
- Да принесёт, принесёт…
- Кон…
- Конструктор… ты же ему писал…
- А не заб…
- Да спи давай!
- А не за-бу…
- Чего ты, Санта никогда не забывает… он такой…
Осторожно подбираюсь к сейфу. Чувствую себя вором. Да я и есть вор. После такого. Уже чувствую, что дорога домой будет закрыта для меня навсегда, домой, где Бетти и дети, да она и была для меня закрыта…
Перебираю бумаги в сейфе. В памяти голос не то бонны, не то еще кого, нехорошо читать чужие бумаги, а кто будет чужие бумаги читать, того черти заберут. Черти меня давно уже забрали, так что читаю.
Еще не верю себе.
Читаю.
Перечитываю.
Начинаю понимать все.
Прислушиваюсь. Не сразу понимаю, что хозяин в ванной. В последнее время я вообще мало что понимаю. Мир стал слишком сложным, перестал понимать сам себя.
Иду в ванную. Долго не могу пересилить себя, войти, в памяти голос матери, не подсматривай, не подсматривай, а то без глаз останешься… (и черти заберут, да, да, черти заберут)
Не подсматриваю.
Просто вхожу.
Он не видит меня, он не может меня видеть, он не спеша расстегивает рубашку, напевает что-то про себя, что-то из той жизни в той стране, где остались дети на вокзалах и солдаты, убитые на войне в горах.
Приближаюсь к нему, нащупываю сердце.
Сжимаю. Сильно. Резко.
.
…по предварительным данным смерть наступила в результате сердечного приступа. Тело в ванной обнаружил шофёр, обеспокоенный тем, что хозяина долго нет. В настоящее время следствие прорабатывает несколько версий, в частности, одной из возможных причин смерти называют отравление. Другой вероятной причиной…
.
Луна распахивается.
Поднимаюсь по лунной дорожке, хочу позвонить в звонок, не стоит, уже дверь открыта, Бетти бросается мне на шею, Чарли, Дженни, совсем взрослые стали…