Из ниоткуда возникший арктической свежести ветерок целенаправленно, словно живой, скользнул в направлении тепла тела. Протянул по моментально потерявшим чувствительность ногам. Обвиваясь штопорной спиралью, потёк выше, по дороге перерождая холод в тягучее чувство безвыходной безнадеги. Игнорируя раскаленные докрасна ТЭНы и упершийся в верхнюю границу столбик ртути термометра.
Крепнет ощущение, что техническая красная жидкость в трубопроводах тушки порядочно загустела и солидно наполнилась кристалликами эритроцитового льда. Наведенной пси-индукцией баланс дофаминов и показания приборов не указ. Отсутствие окон, замазанный герметиком шлюз и остановленная вентиляция тоже. Да, ничего, кроме солнца предвечного, но в некоторых местах у него нет полномочий.
Особенно в моменты выныривания из нуль-пространства, субреалистической, вечно голодной, в легкую перешагивающей все болевые пороги, ультранеадекватной, крипово-кринжовой, хешфугасной, обожающей обходные пути и удары в спину, ноуменально-феноменальной сущности — Радио ледяных пустошей.
Помогает ему в эту невозможную полночь с трансляцией гаммы извращенно-деструктивных психических аберраций скорчившееся под столом от невыносимого ужаса существо. Когда-то, возможно, пару секунд, возможно, четверть геологической эпохи назад бывшее мизантропом, мизогином, агностиком-пацифистом, эскапистом и пластмассовым тараканом — Джон-ледяные-яйца.
Что, почему скорчившееся? И зачем под столом? Сложно ответить. Может быть, это белочка. Не рыжая и пушистая, а та, что delirium tremens.
И вообще, прикольно же представить свой заброшенный край островом, утопающим в океане беспросветного ничего. Маленьким пятачком тусклого света, неостановимо растворяющимся в колоссальном океане мрака. В котором окончания процесса нетерпеливо ожидают запредельно зубастые и перманентно озабоченные, чтоб сожрать, чудовища. Граница сумеречного смешения прямо на глазах жмется всё ближе к бункеру-объекту.
Сейчас уже, вот почти, прямо сейчас прореха во мгле сомкнется, и всё кончится. Но Джон будет на связи, пусть и из-под стола, надеясь, что вы простите ему эту маленькую слабость, пушистики, зато до самого ужасного конца. Даже в тот миг, когда чьи-то когтистые лапы вцепятся в его филей, а острые многорядные зубы примутся перегрызать его горло. И даже немного после. Действительно, до полного финиша.
Видимо, мозг Джона сегодня порядочно растормозился, и к нему (Джону, не мозгу, хотя можно сказать, к ним обоим) в гости залетала на своеобразная, готичная и развесистая муза, сильно напоминающая «Эльвиру, покорительницу тьмы», вступившую в отряд ледяных вампирш-валькирий. В результате впервые за кучу времени был рожден новый стих. Разумеется, чернушный, трешовый и эгоцентричный.
Мальчиш-плохиш, которым Джон был, с умилением смотрит на того подонка-мужчину, которым он стал. Итак, женщины, пожилые дети и беременные хипстеры, залягте в складках местности и покрепче заткните уши. Фоер!
Мысль влетела в башку, как ракета,
Расплескав красиво мозги,
Да, паяц, да, нравится это,
Да, фигляр, не серьезный ни зги,
Джон был вряд ли хорошим сыном,
И плохой точно стал бы отец,
И сотрудником корпоративным,
Быть паршивым ему, наконец,
Дауншифтинг в пустыне полярной,
Вот и всё о чем можно мечтать,
В его жизни корявой и странной,
И черт с ним, и нехорошая мать,
Финиш – сдохнуть в обнимку с волком,
Отгрызая от водки кусок,
Как и жил, ровно с тем же толком,
Что дырявый, одинокий носок.
Roger that.