Жизнь в маленьком городе из унылой и скудной сделалась вовсе невыносимой. Обесценились деньги, погорели вклады на сберкнижках, закрылась химчистка – людям сделалось не до ковров и шуб. Кто мог – копался в огородах, собирал на продажу грибы и ягоды, искал цветмет, торговал привезенными с Москвы сигаретами и китайскими сосисками в банках. Кто не мог - голодал… Марине и здесь повезло: случайная знакомая с похорон старика пристроила ее нянечкой в детский сад. Денег мало, но хоть какой хлеб. Выбирать не приходилось, Марина стала выносить горшки, мыть полы, перестилать кроватки и утирать сопливые носы бледным, капризным малышам.
Воровать в садике она стеснялась, обходилась чем бог послал. Из скромной женщины в одночасье превратилась в квелую тетку, повязала волосы тусклым платком и перестала душиться. Но дети все равно любили ее – не за карамельки и яблоки, что Марина порой приносила любимчикам, а за неизменную спокойную доброту. Для женщины не составляло труда переодеть малыша и тут же застирать колготки, помочь застегнуть пуговицы и натянуть валеночки, рассказать потешку или стишок, взять на руки зареванное дитя, скучающее по маме. В работе сосредоточилась вся ее жизнь.
Пустой дом заполнила пыльная тоска, даже половицы поскрипывали уныло. Вяли комнатные цветы, капал кран, рассохлись старые рамы. Черный как ночь котенок, из жалости взятый с улицы, быстро вымахал в здоровенного негодяя, переметил все стены и удрал на свободу.
Пару раз Марина видела знакомую морду в соседних дворах, но бессовестный зверь сделал вид, что незнаком с тощей теткой. Самогон как лекарство тоже не помогал – Марине становилось плохо раньше, чем сердце успокаивалось, попытка уйти в запой оказалась тщетной.
Жиличка, пущенная в комнату сына, сбежала, не заплатив, и прихватила с собой жалкие Маринины цацки. Небольшое утешение дарили лишь дети – иногда приходилось брать к себе малышей, чьи родители задерживались или платили за такую ночевку. У Марины остались книжки с картинками, она потихоньку раздаривала игрушки сына и умилялась, наблюдая за тем, как безмятежно дремлют чужие дети.
Белокурая Леночка прожила у нее без малого три года. Мать Леночки возила товар, сперва с Москвы, затем с Турции, отец погиб, бабка страдала провалами в памяти и не всегда добегала до туалета. Нянечка в детском саду оказалась чистым спасением – сперва на пару ночей, следом на пару недель, а потом как-то незаметно славная малышка поселилась в доме, словно родная. Она не отличалась умом, с трудом осваивала буквы и цифры, не любила длинные сказки. Зато была добродушна, щедра на ласку и искреннюю приязнь, охотно носила нарядные платьица, позволяла заплетать себе косы и упорно называла Марину бабушкой.
Они часто играли вместе – старая тешила малую и радовалась сама, шила платья для старых кукол, вырезала из бумаги тарелочки и устраивала «пир-на-весь-мир». Перевернутую табуретку обтягивали тканью и делали то роскошную спальню, то замок принцессы, то пещеру Али-Бабы. Прятались под столом от коварных пиратов, спасали сокровище – коробку настоящих конфет, привезенную мамой девочки из очередного рейса. Искали жемчужины в старой раковине – всякий раз находя то ириску, то орешек, то кусочек белого сахара. Пускали кораблики в тазу, рассказывая стишки:
Плывёт, плывёт кораблик
На запад, на восток.
Канаты — паутинки,
А парус — лепесток.
Осенним вечером, когда по старой крыше постукивал дождь, Леночка вдруг попросилась к водичке. Марина стала увещевать ее, думая, что ребенку приспичило погулять под дождем – холодно там, родненькая, ножки промочишь. Но девочка взяла бабушку за руку и потащила сквозь стену туда, где Марина уже не чаяла побывать. Берег почти не изменился – деревья стали повыше, пляж покаменистее, лисья нора опустела да коврик конечно же давно унесло. А так все осталось прежним, даже шкатулка с монетками уцелела. От счастья Марина разревелась как маленькая, девчушке пришлось долго ее успокаивать, утирать слезы с холодных щек.
Потом было много визгу и плеску, прыжков в прибой и шутливой охоты на толстых чаек, башенок и узоров из мокрых камней. Словно вернулось время, когда сын еще любил чудаковатую маму. Шаловливой Леночке ужасно понравилось бултыхаться в воде, она неожиданно быстро научилась плавать, нужен был глаз да глаз, чтобы не улизнула одна купаться. Отдельного труда стоило убедить ее никому не рассказывать о море – мол узнают взрослые и никогда больше не пустят. Покапризничав, Леночка согласилась, и крепко хранила секрет.
Место лис, как оказалось, заняла семейка диких пятнистых кошек с прижатыми ушами и недоверчивым характером – молоко они конечно лакали, но приблизиться к себе не позволяли. В лесу поселились большущие попугаи – эти оказались куда общительнее и на разные голоса пробовали подражать человеческой речи. Однажды к берегу приплыли дельфины – мокрые и добрые. Они подталкивали носами смешных людей, давали погладить гладкие черные спины, улыбались и били хвостами. И манили плыть дальше, в синий простор, довериться ласковому колыханию вольных волн. Конечно же Леночка захотела туда, окунуться в открытое море. И конечно же Марина не пустила ее – вода коварна и дельфины при всей их прелести не друзья, люди для них такие же игрушки, как для нас с тобой, милая, мячики или скакалки.
В один из редких визитов в город мама Леночки заявила, что девочка подросла, и пора бы ей вернуться в семью. Она, мол, переезжает в Тверь, там и жилье нашлось лучше и школа и общество – нечего среди голытьбы делать. Ни мнение Леночки ни ее слезы значения не имели – сказала, значит будет по-моему. Девочка долго уговаривала бабушку уплыть подальше и спрятаться в бухтах, но Марина не стала разлучать дочь и мать.
Подарила воспитаннице на прощание старую ракушку с пожеланием счастья, обняла, поцеловала в пахнущую детским мылом макушку и снова осталась одна.
В тот же год пришла телеграмма от брата – умерла мама. Пришлось собираться и ехать через полстраны, трое суток в грязном плацкарте. Горя Марина почти не испытывала – они так давно расстались, что мама из живого человека превратилась в смутное еле теплое воспоминание. Незнакомая сухонькая старушка в дешевом гробу ничем не напоминала сутулую, хлопотливую женщину, чьи руки вечно двигались – шили, вязали, месили тесто, лепили сладкие пирожки. Грузный, оплывший мужчина с красным лицом не походил на скандального худого подростка и старость сестры не обрадовала его. Длинноногим красоткам-племянницам новая родственница тоже не пришлась по душе, но они старались быть вежливыми – Марина единственная оставалась прописана в двухкомнатной квартире, пусть и в лютой глуши. Проводили маму, выпили, съели кутью – и распрощались, как не семья.
Возвращение домой оказалось медленным и интересным – по пути туда Марина не вглядывалась в пейзажи, а тут крутила головой, разглядывая зимние леса и незнакомые контуры городов. Она выходила на перрон, купила пирожков с картошкой и толстую бабу на чайник, приценивалась к хрустальному сервизу, но брать не стала – зачем? Даже поклонник завелся – отставной капитан рыболовецкого судна из Мурманска. Чем ему приглянулась скромная женщина – бог весть, но ухаживал он красиво: подавал руку и подавал пальто, приносил чай в серебристых подстаканниках, подливал туда толику коньяку из фляжки, угощал дорогими конфетами и сетовал на тяготы быта холостяка. Заинтригованная Марина расспрашивала его о штормах и бурях, тяготах корабельной службы, охотно внимала моряцким байкам пополам с приукрашенными историями. Но давать телефон или адрес наотрез отказалась. Менять жизнь она больше не хотела.
В родном городе ничего не изменилось. По-прежнему уныло пустел старый ДК, толкались у универсама бабы с немудрящим товаром – вареньем, яблоками, вязаными носками. Ветер гулял вдоль ветшающих улиц, молодежь уезжала за лучшей жизнью, старики понемногу перекочевывали на кладбище. У Горбаткиных дома остались отец с матерью, колченогая бабка, пронзительно вопящая по ночам, и тихий дурачок сын – по утрам он выходил во двор кормить уличных котиков и перешептывался с ними на своем языке. У Степанычей умер железный старик Степан и допился до белой горячки старший из братьев, зато остальные исправно производили прозрачный «как слеза» продукт и продавали его жаждущим.
Садик закрылся – слишком мало детей в группах. Сбережений оставалось немного, но вскоре пришла неожиданная радость – сын, который до этого отделывался редкими короткими письмами, начал присылать домой деньги. По тому, как суммы росли, Марина судила о его благополучии – кажется жизнь у мальчика вполне наладилась. Когда он приехал сам, то оказался шокирован – скудость! Нищета! Гребаное убожество! Поехали ко мне, мать, поживешь по-людски на старости лет, места хватит!
Чтобы не обижать мальчика, Марина отправилась с ним в Москву. Полюбовалась роскошной квартирой, полежала в горячей ванне с пузырьками со всех сторон, поспала на огромной мягкой кровати. Посидела в ресторане, поковыряла несъедобные блюда, попросила борща и картошки с сосисками, чем шокировала метрдотеля. Подруга сына, большегрудая, ярко накрашенная и совершенно неприлично одетая, лезла из кожи вон, чтобы угодить свекрови и в конце концов завоевала приязнь пожилой женщины – видать любит, ежели так пластается. Внуков бы поскорее! Хватило недели сытой жизни, потом Марина запросилась домой и упросила сына отпустить ее с богом. Отказалась от дорогих подарков, модной одежды, новой квартиры – будь счастлив и мне этого хватит!
Больше Марина из города не выезжала. Жизнь ее вошла в размеренную неспешную колею одинокого человека. Ежедневные хлопоты, походы в магазин, на базар, на почту и в поликлинику, уборка по пятницам, баня по воскресеньям. Книжки из городской библиотеки, страшные фильмы по телевизору, который наконец-то появился в доме. И море, море. Теперь на берегу стоял аккуратный навес, красовался белый шезлонг и рядом маленький столик. Чужаков не появлялось уже очень давно, беспокоиться о вещах не приходилось.
Часть 4
Часть 6