Нравственное преступление совершает учитель, если не благоприятствует развитию таланта ученика.
221 год со дня рождения Пушкина.
Фрагмент педагогического прочтения романа Тынянова: Почему профессор Кошанский не стал учителем поэзии для Пушкина.
Профессор Н. Ф. Кошанский преподавал в лицее русскую и славянскую словесность. Казалось бы, он должен был первым заметить в Пушкине поэтический дар и поспособствовать его развитию (ведь приоритетная обязанность подлинного педагога именно в этом и состоит – заметить в ученике талант и поощрить его). Кошанский по статусу и занимаемой должности мог бы стать первым учителем поэзии для Александра Сергеевича Пушкина и таковым войти в российскую историю. Но не стал… не вошел… Почему же?
…Кошанский мечтал стать «первым поэтом», но его «поэтическая арена» никак не открывалась. Поэтому, говоря психологическим языком, он испытывал внутриличностный диссонанс, усугубляющий негативные черты его характера, что не могло не отражаться и на отношении к ученикам.
Вот что пишет о Кошанском Тынянов: «Поэзия и милые женщины, которым он собирался посвятить свою жизнь <…> от него отвернулись. Стихи его успеха не имели, женщинам он казался смешон». Мотивация мужчины прославиться понятна. Но отношение к нему и его поэзии женщин говорит о том, что ни поэтического дара, ни ума, ни привлекательной (мужественной) наружности Кошанский не имел (отметим, что он был холост, а в тот период ему было 30 лет, что по меркам того времени не считалось молодостью). Как к такому мужчине и преподавателю (преподавателю русской словесности) могли относиться лицеисты? И как такой учитель мог относиться (и относился) к ученикам?
Сначала Кошанский добился «запрещения писать стихи» для воспитанников. Но они продолжали (уже тайно) сочинять «нелепые стишки» и распевать их в стенах лицея. Его это напугало. Боясь услышать куплеты о себе, он решил сам задавать юнцам темы, переводы и прочее, чтобы раскритиковать и тем самым отлучить от сочинительства.
Кошанский считал, что поэзия как «священное ремесло» подвластно «только людям ученым, зрелым, искушенным». Критика поэтических сочинений лицеистов стала его страстью. «Знания его были обширны, и критики его стали бояться. Он чувствовал неизмеримое превосходство... Мысленно он называл свою критику спасительною лозою». Действительно, Кошанский делал правильные замечания, но его «жеманная улыбка» и «сладострастие», с которым он «зачеркивал ненужное слово и тут же подписывал исправление» вызывала у юных пиитов мрачные переживания. Поэтому Пушкин в отличие от сочинителей Кюхельбекера или Илличевского не давал Кошанскому своих стихов.
Однажды Кошанский остался дежурить по лицею… и стал подслушивать… Юнцы думали, что их никто не слышит, и в стишках довольно метко осмеивали нелюбимых профессоров… После тихого пения началось представление в лицах… Яковлев изображал Кошанского, голосом не похожим, но по тексту («набору фраз») точным… Кошанский вспомнил как юнцы смеялись над ним на лекции… «Оказывается, они смотрели на него не как на поэта, не как на наставника, а как на актера. Насмешливое направление в лицее было новою язвою просвещения. И он не сомневался, кто истинным виновником этого направления, виновником наследственным, насмешником потомственным был Пушкин. Он расслышал теперь его смех, внезапный, обрывистый и неприличный, среди других смешков, по крайней мере, более тихих. Подобно тому, как дядя его (Василий Львович Пушкин) наводнил Парнас непристойными и пустяшными стишками, так заражает все вокруг себя и племянник. А стишки дяди вот уж подлинно легкая поэзия: дунешь, и нет – одуванчик… Куплетов о себе он не услышал. Но кто поручится, что этот дьяволенок <…> завтра не настрочит какой-нибудь эпиграммы, куплета, шарады? Приученный к насмешкам <…> он, всеконечно, был автор пакостей, теперь певшихся в лицее… В бессвязных строках чувствовалась размашистость и отчаянная беспечность именно Пушкина, шалуна. Пушкин был автор всех насмешливых песен; никто другой не имел столь быстрого, лукавого взора, высматривающего слабости других: сущая чума. Он решил проучить его… Пушкин и Дельвиг мнили о себе. Из чего это можно было заключить? Из гордости: они писали, грызли перья, но не подходили и не спрашивали совета. Они, подражая кому угодно, не желали подражать никому в особенности. А только такое подражание есть основа…».
Назавтра Кошанский начал свою лекцию с достоинства слога. Он часто размышлял над этим, читая любимые стихи Державина и свои. «Простой слог был способ писать так, как говорят»… Он добился внимания. В том числе Кюхельбекера и даже Пушкина… Где учиться простому слогу? Не на площадях же… Он отметил Дмитриева… Потом разобрал и покритиковал перевод Кюхельбекера, назвав его бессмыслицей… Покончив с критикой, профессор сказал о слоге, который приличен, которым немногие одарены и который он хотел бы видеть у неоперенных еще талантов. В конце он резюмировал: «Никто из юнцов этого слога не имел».
Наконец до Кошанского дошли сведения о какой-то насмешливой адской поэме, которую сочинил юнец Пушкин (это была поэма «Измены»)… И постепенно стихи Пушкина стали ему известны… Кошанский сокрушался, он не мог сделать замечание (к чему привык)… Он вдруг к удивлению «почувствовал, что и на него самого начинала действовать <…> легкость, развязность, воздушность, механическая подвижность, общежительность, болтливость нового стиха. Новый стих ему нравился, и он негодовал». Стихи Пушкина (по сравнению с Державиным, Карамзиным, Батюшковым) становились доступными всем… Солидные дамы стали интересоваться «лицейскими слагателями».
Как видим, оценки Кошанского как самого Александра Пушкина (гордого насмешника), так и его стихов (легких и понятных всем) были верными. И в тоже время вызывали у Кошанского зависть и враждебность (признаки невротической личности, от которой можно ждать только унижений). Учиться у такого профессора словесности, разумеется, было вредно, его надо было остерегаться, что и делал начинающий поэт, лицеист Александр Пушкин.
Заключая скажем, что Кошанский был типичным невротиком и его доминирующей (невротической) потребностью было стремление унизить ученика, довести его до негативных переживаний и даже до страданий.
А далее сформулируем педагогическую аксиому, которая объясняет, почему профессор Кошанский не мог стать и не стал учителем поэзии для Пушкина.
Неполноценная (невротичная) личность не может стать для других учителем (в лучшем понимании этого слова, то есть учителем на всю жизнь), а тем более стать педагогом (воспитателем) для тех, кого учит.
P.S.
К сожалению, эта аксиома не учитывается и сегодня при приеме молодых людей в педагогические вузы, а усиливающаяся невротизация учителей, пагубно сказывающаяся на личности школьников, продолжает усугублять общую социальную деградацию населения.
Читайте также на Канале "Воз сена" статьи:
"Француз",
Любовь 17-летнего Пушкина к 36-летней Карамзиной.