Продолжение приключений Такера и Миллера в советском Ленинграде. Совершенно случайно они оказываются среди свободных художников, которые нашли пристанище в заброшенной школе.
Повесть Ю_ШУТОВОЙ "ЛОВЦЫ ЧУДОВИЩ"
Начало:
4. Еще одна встреча в ленинградской коммуналке
— Почему не сегодня? Почему завтра? У нас нет лишних суток, у нас на все про все три дня, и первый уже прошел. И, благодаря вам, прошел бездарно и зря! Какой, к черту, день рожденья?! Вы бы еще на благотворительный бал собрались, Матка Боска, — Полонски прямо бушевал, Рэй еще не слышал от него такой длинной и такой гневной тирады. «Ишь ты, вышибло, таки, из седла, где ваше спокойствие, граф?»
— Да не беситесь вы, Юзеф. Мы бы уперлись, они бы вообще ехать отказались. Вот тогда, действительно, край. Лучше отложить на один день, чем насовсем.
— Ладно, черт с вами. Но завтра, завтра все должно состояться. С утра съемка, потом отвезете русских в город и поедете обратно работать. И вот еще что...
Полонски открыл лежащий на кровати чемодан и вытащил оттуда два комбинезона телесного цвета с темно-коричневыми капюшонами, что-то вроде гидрокостюмов.
— Это что, карнавальный костюмчик Русалочки? — Барни сразу цапнул один комбез и начал мять и растягивать его в руках.
— А зачем щиток на капюшоне?
Не отвечая, Полонски достал из недр кожаного красавца две пары носков и две пары перчаток из того же материала.
— Примерьте. Это ваш, — он перебросил более длинный костюм Миллеру, потом протянул ему пару носков и пару перчаток, — это защитный комбинезон, оденете под одежду.
— Защитный от чего? От русских комаров?
— Мы исходим из того, что у йети развиты не только телепатические способности, но и чувствительность к биотокам живых существ, — речь поляка, видимо, взявшего себя в руки, снова полилась ровным бесцветным потоком; педантичная и воспитующая.
— Эти, как вы выразились, карнавальные костюмчики будут экранировать ваши биотоки. Поэтому, когда будете работать, опустите щитки. Так они вас «не увидят». Наверное.
— Ключевое слово «наверное», — хохотнул Барни.
Но Полонски еще не закончил свою лекцию:
— Щитки совмещают в себе прибор ночного видения и тепловизор. Улавливают инфракрасное или, попросту говоря, тепловое излучение. Чтобы вам было лучше видно.
***
Около пяти вечера все на том же такси с Алексом за рулем охотники подкатили к знакомой уже общаге, где у двери их поджидал Кулаков с букетиком белых гвоздичек в оберточной бумаге.
— З-здорово, шеф.
— Снова здорова, — ответил, широко улыбаясь, Алекс, — я вроде как подряд взял вас возить. Уже и назавтра договорились. Красота, быстро план сделаю. Ну, дак куда на этот раз?
— Давай на Пряжку. Я номер дома не знаю, но это на углу с Рабочим переулком. Там школа, знаешь? Дурдом еще напротив на другом берегу.
— Найдем, — Алекс просто лучился радостью и уверенностью.
Мастоба расположилась в заброшенном здании, построенном в стиле сталинского классицизма с гербами и пилястрами. Еще совсем недавно здесь была школа-интернат для трудных подростков. Полгода назад ее то ли закрыли, то ли перевели, куда подальше с глаз долой. А в опустевшем доме почему-то не отключили ни свет, ни воду, забыли.
И стали сюда стекаться художники, бывшие студенты института Репина и Мухинского училища. Иногородцы-приезжанты, те, кто уже закончил Репу или Муху, но из города не уехал и здесь обрел тихое бесплатное пристанище. Кто-то здесь хранил свои картины или скульптуры, кто-то халтурил, быстро выписывая маслом открыточные виды Ленинграда размером с ту же открытку, их неплохо брали перекупщики, чтобы продавать потом иностранцам, а кое-кто и вовсе жил здесь. Таких жильцов было человек двадцать. Спали на вечных, кочующих из эпохи в эпоху, панцирных кроватях с высокими металлическими спинками, унаследованных от трудных подростков. От них же остались столы, стулья, тумбочки и даже кое-какие шкафы. Все это было растащено по бывшим просторным классам, превращенным теперь в жилые покои. Так что жизнь в Мастобе была вполне себе ничего.
— Все, шеф, п-приехали, вот здесь останови.
Такси высадило их возле забора из необрезных досок, в котором была хорошая, просторная дыра. Если бы кто-то додумался повесить на нее дверь, получилась бы либо слишком широкая калитка, либо слишком узкие ворота. Даже Барни легко пролез в эту дыру, несмотря на то, что в обоих пещероподобных карманах его куртки покоилось по бутылке коньяка, приобретенного в «Березке».
За забором обнаружилась утоптанная тропинка, которая, попетляв среди зарастающего свежей зеленью строительного мусора, вывернула к деревянной низкой двери в полуподвал. А уже из этого темного холодного полуподвала вышли они к подножию широкой лестницы, и поднялись на второй этаж. Коридор был длинен, замусорен и пуст, но откуда-то слышался смех, выкрики и гитарные нестройные всплески.
Толкнув крашеную белую дверь с табличкой «Кабинет биологии», Женя, а за ним и Рэй с Барни вошли в комнату, середину которой занимали сдвинутые тонконогие школьные парты. Весь этот импровизированный стол был заставлен тарелками с незамысловатой снедью, бутылками и чашками-стаканами. Вокруг сидело два-три десятка молодых парней и девушек. Было видно, что веселье продолжается уже некоторое время, пять или шесть пустых винных бутылок стояло возле чугунной батареи под окном. Раздались возгласы: «О! Женька! Чё так долго? Кто это с тобой?» Парни поднимались из-за стола, протягивали Кулакову руки, здоровались, кое-кто из девиц, приподнявшись, чмокнул его в щеку.
Рэй поискал глазами Ивана: «Ага, вон он, в торце стола, рядом с… Кто это, девочка? Мальчик?» Конечно, это была девушка, худенькая, с острым лицом подростка и с очень короткой стрижкой, солдатской, как решил Миллер. Он не знал, что здесь такая стрижка называется «Здравствуй, боткинский барак», а сказали бы, все равно бы не понял, о чем речь. Да и половина тех, кто пользовался этим названием, вряд ли ассоциировали его с тифозными бараками Боткинской больницы, где умирали в двадцатых годах такие вот девчонки с выстриженными почти под ноль головами.
—З-знакомьтесь, — Кулаков повел рукой в сторону охотников, — это американцы! — Слово это прозвучало внушительно, даже интригующе, — журналисты.
И впечатление было произведено. Теперь уже руки тянулись в сторону Миллера и Такера. Рукопожатия, приветствия, улыбки, смех, «How are you?», «How do You do?» и прочее… А когда Барни освободил узниц своих необъятных карманов, и на стол были водружены две (!) бутылки французского (!) коньяка (!), восторг достиг своего апогея, буквально едва не перерос в овации.
Американцев усадили во главу стола, туда, где сидели Иван и девушка с ультракороткой стрижкой. Оказалось, это и есть виновница торжества, а заодно и виновница срыва их планов, Марина. Всем что-то налили. В стакане, который был передан Рэю, было какое-то белое вино, кислое, это было ясно уже по запаху. Барни достался кроваво-красный напиток. Коньяк быстро растворился на другом конце стола.
— Что это? — покрутив стакан в ладонях, спросил Барни.
— «Медвежья кровь», сладкое, шмурдяк, — коротко как телеграмму отчеканила его стриженая соседка, качнув тяжелыми длинными, почти до плеч, серьгами.
— Шмурдяк? Я такого слова не знаю, объясните, барышня, — Барни улыбался ласково как любящий дядюшка.
— Шмурдяк is not drinking wine, technological. But You can drink, — добавила она, видя, что Барни отставил свой стакан, — this term means only that wine is very cheap and not high quality.
— Вы, видимо, разбираетесь в винах и неплохо говорите по-английски, мисс.
Дальше разговор шел на родном для Рэя языке, и он начал прислушиваться.
— Я надеюсь, — серьги опять качнулись, — английская филология, пятый курс. А вы неплохо говорите по-русски.
Барни захохотал:
— Славянская филология, сто лет назад. Выходит, мы с вами коллеги.
— Выходит, так, — она была не особо многословна.
В большое ничем не занавешенное окно прокралось солнце, внезапно выскочив из-за унылой тучи. Лучи его упали на коротко остриженные каштановые волосы, и те засверкали, разбрасывая в стороны солнечные зайчики каждый раз, когда она поворачивала голову. И серьги ее тоже вдруг стали бликовать радужными разводами, и Миллер увидел, что это старинное потемневшее серебро или даже платина, и камни настоящие, не стекляшки. Одета она была во что-то темно-бордовое, бархатное, с большим вырезом, открывавшим хрупкие ключицы, и совсем без рукавов, и Иван, сидевший с другой стороны, когда говорил что-то, склонялся к ней и все старался хоть так, хоть этак прикоснуться к ее тонкой обнаженной руке. Но сейчас все ее внимание оттянул на себя старый сатир Такер. Когда хотел, он мог быть очень галантным.
— А я думал, вы художница. Что вы делаете здесь столь далеко от пыльных филологических изысков, мадмуазель?
— А я – натурщица. Подрабатываю в Репе на уроках и тут тоже. Вон там, — она показала куда–то на противоположный край стола, — видите лохматый такой? Это Юров, очень перспективный художник. Он с меня балеринок пишет, что-то среднее между Дега и Шагалом. «Красные балерины». Они всегда хорошо идут.
— Куда идут?
— Не «куда», а «почём». Фирмачи по тридцатке берут. Тридцать долларов в смысле. Моя доля – десять. Вам не нужны балеринки по сходной цене?
— Я, фройляйн, не торгую ни предметами искусства, ни женским телом. Да и вообще, мы с Рэем здесь проездом, еще несколько дней, и мы покинем вашу интересную страну. Едва ли даже успеем по паре матрешек купить.
Градус веселья за столом постепенно повышался, пошла по рукам гитара, и после нескольких быстро глохнувших попыток спеть что-либо, наконец задалось, и все сидевшие за столом подхватили «Ой, да не вечер, да не вечер…» Пели красиво, мужские голоса уходили вниз, девичьи рвались вверх, и над всем этим хором ледяными бубенчиками звенел маринин голос: «Мне малым-мало спало-о-ось…» Потом спели еще что-то такое же тягучее, печальное, и сразу жахнули весело: «По рюмочке, по маленькой, налей, налей, налей!»
Выпито было далеко не по одной рюмочке, и после песен народ решил танцевать. Уже темнело, серый прозрачный сумрак штриховал за окном узкую речку, желтый высокий забор на другом ее берегу, жирафоподобные силуэты портовых кранов на заднем плане. Рэй стоял, облокотившись о подоконник, за его спиной наяривал магнитофон, в полумраке двигались пары. Кто-то споткнулся, с колокольным звоном покатились по полу пустые бутылки.
Барни зажали в углу два «перспективных» живописца, наперебой убеждая его, что скоро русские художники вообще и они оба в частности будут очень популярны на Западе, и тот, кто сейчас начнет собирать их, тот будет самый большой молодец. Не пытаясь возражать, Такер кивал головой и поддакивал. Это так воодушевило «перспективных», что, подхватив под руки, они потащили американца в глубины Мастобы показывать свои работы.
Кто-то положил руку Миллеру на плечо, он обернулся.
— Пойдем танцевать?
Марина. Оказалось, что, то бордовое бархатное с вырезом, было длинным, почти в пол платьем, узким в талии и расклешенным вниз. Из-под подола выглядывали тупые черные носки армейских берцев. Все в ее облике казалось настолько не сочетаемым между собой, картинка просто рассыпалась на кусочки, и собиралась вновь, яркой арабеской. Рэй приобнял девушку за талию, они начали медленно танцевать под хит пятнадцатилетней давности о гостинице, которую нельзя покинуть никогда.
— Иван сказал, вы про них фильм снимать будете. Как они снежного человека ловили?
— Да, завтра поедем на точку, будем снимать.
— Глупости это все, никаких снежных человеков у нас тут нет. Будут они в двух шагах от поселка и, тем более, от вояк прогуливаться. Вояки, наверное, сами забор снесли, чтоб в самоволку ходить или за выпивкой, а на снежников свалили.
— Да это, в общем, не важно, был снежный человек, не было снежного человека. Если красиво снять, люди поверят. А это главное. Мы же киношники, а не ученые.
— А, так вы публике очки втираете, подлые обманщики, — она рассмеялась, — торговцы мифами.
— Да, мы именно такие. Мифотворцы и мифоторговцы.
Музыка звучала и звучала, перерывов между мелодиями не было, Марина сказала, что это называется «танцевальный марафон». Они болтали и танцевали, танцевали и болтали. Пока Такер не потянул Рэя за рукав:
— Пойдем-ка, Малыш, на минуточку.
Он оттащил Рэя от его партнерши в сторонку и зашипел ему в ухо:
— Ты что? С ума сошел? Растанцевался он. Ты посмотри, каким волчонком на тебя малец смотрит, ты ж его девушку танцуешь. Давай завязывай, а то он опять заартачится и все дело нам завалит.
Рэй оглянулся и увидел Ивана, сидевшего в самом дальнем углу и угрюмо смотревшего на танцующие пары через полупустой стакан.
— Давай-ка сваливать, пока не стало мучительно поздно, я с Кулаковым на завтра договорился, он к Ивану ночевать поедет, там мы их в восемь утра и подберем.
— Ладно, Барни, сейчас, я только попрощаюсь.
Миллер подошел к Марине, курившей у окна.
— Надо ехать. Пока.
— Пока, — она выдохнула дым, подняв лицо.
И когда он уже отвернулся, чтобы уходить, сказала:
— Позвони.
Он почувствовал, что в ладонь скользнула маленькая бумажка, сжал ее:
— Позвоню.
Продолжение завтра или на сайте Игры со словами и смыслами:
https://www.jkclubtext.com/knigi
Вам может быть интересно на нашем канале:
Успеть свалить из города, пока не опустили шлагбаум
Она сказала следователю, что знает, кто убийца
Невыносимое счастье первой любви
Меньше всего я ожидала встретить здесь свою первую школьную любовь. Но она настигла меня