Интервью Стивена Кинга журналу "The Guardian" 14/09/2000. Интервьюер - Тим Адамс
Вас только что выписали из госпиталя. Как вы себя чувствуете?
Гораздо лучше. Я по-прежнему страдаю от то, что врачи называют хронической болью в ноге и бедре, но ко мне почти полностью вернулась подвижность. Когда я приехал сюда и выходил из машины, мои мышцы полностью одеревенели. Ощущение такое, будто всему моему телу 52 года, а моей ноге примерно 85. Я больше не говорю себе: "Я поеду в Нью-Йорк", я говорю "Я потащу свою ногу в Нью-Йорк". Но я уже две или три недели не пользуюсь костылями.
Вам ещё потребуются операции в будущем?
Доктор недавно делал мне рентген. Эти врачи вечно пытаются свалить всю вину на тебя. "Все эти металлические скобы не беспокоили бы вас так сильно, будь вы пожирнее", - сказал он. Так что я ещё и виноват, что не набрал вес.
Мне очень понравились ваши мемуары "Как писать книги". Вам было тяжело работать над этой книгой?
Гораздо тяжелее, чем я думал. Люди много лет спрашивают меня, как я написал ту или иную книгу, поэту я решил, что выпустив эти мемуары, мне больше не придётся отвечать на эти вопросы. Я написал примерно 150 страниц, когда предмет книги внезапно начал ускользать от меня. Я сделал паузу и вернулся к работе только после несчастного случая.
Эта работа отличается от сочинения художественной литературы?
Написав примерно половину книги, я внезапно понял, что мне бы больше хотелось работать над романом, а не над книгой о писательстве. Это как секс: лучше заниматься им, чем писать о нём. Но я надеюсь, что у книги будет определённая ценность. Что она станет букварём для бунтарей. Не думаю, что школьные учителя будут рекомендовать эту книгу 13-летним, но рассчитываю, что 13-летние смогут найти её самостоятельно.
Почему вы решили добавить в книгу о писательстве элементы собственной биографии?
Я хотел найти ответ на главный вопрос: почему я пишу о таких ужасных вещах? На этот вопрос нельзя ответить однозначно, как, например, на вопрос: "Почему вам нравится брокколи?". Нельзя сказать, что это наследственное. Но, думаю, есть определённые обстоятельства, в силу которых человек, который может стать писателем, действительно им станет. И есть этап в жизни, когда ты начинаешь понимать, чем тебе хочется заниматься.
Это помогло вам разобраться в себе?
Я не пытался разобраться в себе при помощи этой книги. Я не большой поклонник психоанализа. Я считаю, что если у тебя проблемы с психикой, тебе нужно принимать таблетки. И я верю, что если есть что-то, что тебя тревожит, в чём ты не можешь разобраться, разговор и попытки описать это помогут уменьшить размер проблемы. По крайней мере, оглядываясь на свою карьеру, я могу сказать, что мне помогло. (Смеётся) Эта книга не была попыткой рассказать о своей жизни, хотя в некотором смысле моя жизнь неотделима от моей работы. Я назвал первую часть моей книги "Жизнеописание", потому что хотел сказать этим: "Вот мои рекомендательные письма; вот через что я прошёл по дороге сюда".
Над чем ещё вы сейчас работаете?
Я заканчиваю роман под названием "Ловец Снов" и совместно с Питером Страубом работаем над продолжением романа "Талисман".
Как вам работается с другим писателем?
Это как игра в теннис. Мы расчертили поле - сюжет романа, а теперь просто перекидываемся электронными письмами, как теннисным мячом.
Чей голос имеет решающее значение?
В настоящее время - Питера, хотя я пытаюсь отвоевать позиции.
Похоже, вы ещё не до конца восстановились, и вам тяжело начинать что-то новое. Незадолго до несчастного случая вы говорили, что собираетесь совсем уйти из литературы. Такая вероятность до сих пор существует?
Я похож на наркомана. Всегда говорю, что вот-вот завяжу, и всегда срываюсь. Говоря об уходе из литературы, я имел в виду, что надеюсь, что смогу остановиться, прежде чем иссякну и начну повторяться. И я понимаю, что большая часть моего пути уже пройдена. Я бы хотел закончить цикл "Тёмная Башня", но у меня то и дело появляются идеи для новых книг, которые могут заинтересовать читателей.
Например?
Есть один парень, музыкант Джон Мелленкамп. Однажды в прошлом ноябре он позвонил мне и сказал: "У меня есть идея мюзикла". Позже он приехал ко мне, настроил мою гитару - она никогда не звучала так хорошо - и рассказал мне отличную историю о призраках. У нас начало что-то вырисовываться. Он прислал мне диск с демо-версиями. Меня это очень заинтересовало. Я никогда не писал тексты песен, но когда речь заходит о призраках, мне кажется, я наиболее подходящий соавтор. Мне интересно делать что-то новое, и я давно подумывал о сценической постановке. "Мизери", например, готовый материал для пьесы.
Вы до сих пор находите время для музыки?
"Ремейндерс", группа, в которой я играл, этой осенью выступит на концерте Роджера МакГуинна из группы "The Byrds". Это необычно. Но в последнее время я играю очень мало.
В детстве вы мечтали стать рок-звездой?
Я никогда не был достаточно хорошим музыкантом. Играл на клавишных в группе, играл на гитаре в компаниях в те времена, когда Донован одевался только в джинсу. А потом я не играл очень долго, пока меня не позвали выступить в музыкальной группе на книжной конвенции в 1993 году. Мы были довольно неплохи, по крайней мере, пьяные зрители никогда не ничем в нас не швыряли. Насколько я помню.
Что входило в ваш репертуар?
Гаражная музыка 60-х, "Луи, Луи", "Последний Поцелуй", множество песен Бо Диддли.
Читая вашу книгу, кажется, что у вас никогда не было сомнений в том, что вы станете писателем. У вас было типичное детство для писателя.
Недавно я говорил об этом со своей невесткой. Однажды я подарил своему сыну саксофон, потому что он мечтал выступать в группе Брюса Спрингстина, но никогда по-настоящему не хотел играть. Вы должны жаждать этого. Моя мама рассказывала, что когда она была беременна мной, она постоянно жевала смолу, потому что я внутри неё требовал этого. Нам нравится считать себя умными, но талант писателя нельзя получить, он уже есть где-то глубоко внутри тебя и ты властен над ним не более, чем над выбором, быть тебе правшой или левшой.
Ваш отец тоже писал рассказы. Считаете ли вы, что ваш талант был отчасти наследственным?
Я никогда не читал рассказов моего отца. Мама говорила, что в доме постоянно были горы рукописей. Он был моряком торгового флота. И постоянно посылал рассказы в журналы, вроде "Argosy" и "True". Эти журналы непросто сравнивать с современными. Там на обложке были фото мужчин, которые шли на медведя гризли с ножом. Но об этом я узнал гораздо позднее. Оба моих сына стали писателями. Моя жена опубликовала пять романов, а я 35 или 36. Это заложено в генах, как цвет глаз.
Вам не кажется, что в этом плане генетика изменила наше представление о судьбе, предположив, что наши жизни предопределены?
Не знаю. В некоторой степени, да. Но в жизни всё ещё многообразна. Наша дочь, например, учится в семинарии.
О чём пишут ваши сыновья?
Мой младший сын изучает художественную литературу в аспирантуре Колумбийского Университет. Он пишет, по-моему, что-то среднее между Истоном Эллисом и "Лаверн и Ширли". Его проза причудлива и забавна, как у этого парня, Корагессана Бойла. А старший сын пишет совсем другие книги. Безумные, но классные...
Вы поощряли их желание писать или наоборот?
Я не хотел загонять их в рамки, но писательство это отличная работа, никакого тяжёлого физического труда, правда, платят большинству писателей не так, чтобы много, но всё же это прекрасная и удивительная работа.
С самого начала вы производили впечатление невероятно целеустремлённого человека. У вас случались периоды сомнения в собственных силах, когда вам казалось, что из вас ничего не выйдет?
У меня был период, когда я считал, что мои произведения недостаточно хороши для публикации. Я начал продавать рассказы в журналы для мужчин, когда учился в колледже. Я женился шесть или семь месяцев спустя после окончания университета и в течение двух лет я продавал примерно по шесть рассказов в год. Вместе с деньгами, которые получал за работу преподавателя, выходило неплохо. А потом я как-то выпал из обоймы и за год не продал ничего. Я начал много пить, на наркотики не подсел, но лишь потому, что мне это было не по карману. Писал я, в основном, всякое дерьмо, но потом я написал "Кэрри", и всё встало на свои места. Но в тот неудачный год я думал, что мне всегда суждено быть учителем, и ничего другого в моей жизни не будет.
Можете вспомнить, когда у вас начались проблемы с алкоголем?
Я всегда пил, с того самого дня, как стал совершеннолетним. И начиная пить, всегда ставил себе цель напиться. Никогда не понимал, как можно пропустить один стаканчик за компанию, для меня это было всё равно, что целоваться с сестрой. И даже сегодня я этого не понимаю.
Не было ли пьянство последствием тяжёлого детства?
Вовсе нет. У меня было безмятежное детство. Прямо пасторальное. Я вырос в маленьком городке. К нему применимо слово "идиллический". Ни алкоголя, ни наркотиков, ни войны банд. Для нас было событием улизнуть от родителей и поиграть в бутылочку с девчонками. Послушать пластинки. Сходить на концерт в Городской Зал.
А откуда тогда вы взяли материал для романа "Ярость"?
Мне было 18, когда я написал эту книгу. Я только что закончил школу. Мне кажется, злость - доминирующая эмоция у мальчиков в возрасте от 14 до 18. Много злости и много гормонов. Мне кажется, у вас в Англии до сих пор не появились свои Эрики Харрисы и Диланы Клеболды - это те самые, что устроили бойню в школе "Колумбайн" - только потому, что здесь подросткам тяжелее достать оружие. Мне всегда было любопытно ходить на встречи одноклассников. Пятнадцати- и шестнадцатилетние девчонки, перед которыми я был готов пасть на колени, воспевая их красоту, превратились в зрелых женщин и вспоминая те времена, они говорили, что чувствовали себя объектами насмешек, уродинами, у которых никогда не будет друзей.
Если бы вы тогда знали...
(Смеётся). Точно. Но такая ярость и такое чувство беззащитности свойственны всем. Ярость помогает людям придти к катарсису.
Звучит так, словно в школе вам довелось многое повидать.
Я никогда не был изгоем общества, не был одиночкой. И это спасло мою жизнь и мой рассудок. Это - и ещё писательство. Но и сейчас я не верю никому, кто говорит, что школьные годы - это хорошее время. Никому. Ты можешь быть счастлив в 8, или в 28, но если ты скажешь мне, что был счастлив в 16, я назову тебя грёбаным лжецом или психом
Что заставило вас завести альбом с вырезками статей о серийной убийце Чарли Старквезере?
Я никогда не был его поклонником, ничего в духе: "Вперёд, Чарли, убей ещё кого-нибудь". Скорее, я размышлял так: "Чарли, если я увижу кого-нибудь, похожего на тебя, я смогу найти силы и убежать". И я твёрдо уверен, что когда я впервые увидел его фото, я знал, что смотрю в будущее. В его глазах была пустота, абсолютное ничто. И я знал, что в Америке Будущего таких людей будет много.
Вы думаете, что порыв завести этот альбом был сродни порыву начать писать?
Писательство было своеобразным выплеском. Меня всегда завораживали истории о насилии, страхе и ужасе. Может, у меня что-то не так с хромосомами, может быть, не стань я писателем, из меня бы вырос законченный злодей. Я написал слишком много ужасных вещей, чтобы отметать такую возможность. Но я старался быть примерным гражданином, потому что у меня была возможность выговориться, а пока у тебя есть такая возможность, всё будет в порядке.
Вы когда-нибудь осознанно писали о будущем Америки?
Нет, мои истории всегда строились вокруг определённой ситуации. Возьмём, к примеру, "Ярость": что произойдёт, если взять подростка, дать ему пистолет и привести в школьный класс. А затем ты начинаешь думать, а что это, вообще, за подросток такой, который делает подобные вещи? Смышлёный - возможно, свихнувшийся - тоже возможно. Так и вырастает история. Книга рассказывала о Стокгольмском Синдроме ещё до появления этого термина. Дети стали один за другим переходить на сторону Чарли. Книга предполагает, что все 16 детей были безумными. По своей природе безумными. И я думаю, что так оно и было.
На вас сильно повлиял "Повелитель Мух"?
Да. Очень сильно.
В какой степени персонажи, вроде Чарли Декера из "Ярости", заимствуют ваши черты? Или, наоборот, вы начинаете копировать их?
Был ли Чарли Декер мной? В определённой степени, все мои персонажи это я сам. Женщины, полагаю, это я в юбке. Но тут есть и другой элемент. Вдохновение, которое делает вас выше отождествления с персонажем, которое заставляет героя книги стать реальным человеком, начать самостоятельно ходить и говорить. Впервые я испытал это именно в "Ярости".
Вы можете искусственно создать условия для такого полёта вдохновения? Можете его предугадать?
Обычно оно захватывает вас врасплох. Когда я начинал работать над "Ловцом Снов", я испытывал ужасную боль, я пожирал болеутоляющее горстями, передвигался на костылях, а моя нога была жёстко зафиксирована скобами. Я знал только одно: когда я вечером лягу в кровать, я буду лежать и думать о человеке, который сидит в лесу на охотничьем настиле. Он стоял перед моими глазами, вокруг него кружился снег, а он хотел подстрелить оленя, потому что идёт охотничий сезон, и вот на него выходит олень, но вдруг оказывается, что это, на самом деле, человек. Это всё, что я знал о нём. И я начал писать в блокноте от руки, не ожидая многого, просто надеясь, что это поможет приглушить боль, и внезапно у меня родилась объёмная книга в тысячу страниц. Всего лишь из одной ситуации.
Эта история является метафорой вашей личной боли?
И да, и нет. Моего героя, который сидит на охотничьем настиле на дереве, за полгода до того сбила машина, и теперь он восстанавливается от увечий. Я знаю, через что он прошёл. Но когда я начал писать об этом, я больше не думал о боли и был словно под гипнозом.
Вы боитесь того, что может выползти из вас, когда вы находитесь в таком состоянии?
Пару раз я испытывал шок от этого. Когда я впервые излил на бумагу строки "Кладбища Домашних Животных", мне было жутко.
У вас есть внутренний цензор?
Думаю, я принудил его к повиновению. (смеётся)
У вас, видимо, сильная вера в человеческую природу, раз вы так доверяете своим инстинктам.
В некоторой степени. В "Ловце Снов" есть жуткие моменты, когда мне приходилось сдерживать себя. Но я становлюсь старше, мне уже сложнее писать такие вещи. И всё же мне неприятна мысль, что я настолько закостенел, что не могу напугать самого себя.
Вам сложно конкурировать с ужасами в реальной жизни?
Определённо, с тех пор, как я начал писать, человечество не стало лучше. Вы видели реалити-шоу "Последний Герой". Очень похоже на "Повелителя Мух". Раз в неделю они выгоняют одного участника с острова. Они, конечно, не гоняются за ним с заострёнными палками, но по ним видно, что они были бы не прочь. Я начинал писать похожую книгу лет 15 назад. Она называлась "На острове", и в ней богачи набирали уличных мальчишек, увозили их на остров и говорили, что им предстоит охотиться друг на друга с оружием, заряженным шариками с краской. Но на самом деле, пули были настоящие. В моей истории пара-тройка выживших затаилась и стала ждать возвращения богатеев. Эта книга стоит где-то у меня на полке. У "Последнего героя" идея в духе Стивена Кинга, поэтому он и стал популярным.
В этих книгах есть элемент сатиры?
Я не сатирик. У меня есть чувство юмора, но я американец до глубины души, хорошо это или плохо. Я весь пропитан культурой моей страны. Нью-Йорк это не Америка. Лос Анджелес это не Америка. Нью Йорк - это сплошное бахвальство, в нём нет пищи для истории. История живёт в простых американцах, надо лишь знать, куда смотреть. Я не высмеиваю американцев, потому что я один из них.
Вы часто уезжаете из Мэна?
У нас с женой есть дом во Флориде, на зиму мы переезжаем туда. Но в Мэне мы проводим восемь-девять месяцев в году. Было время, когда мне больше нравились Нью-Йорк и Лос Анджелес, но когда я дома, в Бангоре, люди смотрят на меня, как на соседа, а не как на знаменитость или уродца с двумя головами. Я не готов от этого отказаться.
Не поэтому ли у вас так много верных поклонников?
Я литературный эквивалент группы "Грейтфуд Дэд"...
Ни у одного романиста нет такого количества преданных поклонников. Чем вы это объясните?
Ну, есть ещё Джон Гришем, который за десять лет в этом бизнесе... Хотя нет, у него нет такой тесной связи с поклонниками. Я ближе к Джерри Гарсии. Люди слышат что-то в моём голосе, в моих историях, что помогает им чувствовать комфорт и безопасность. Это забавно, учитывая что за книги я пишу. Но, я думаю, дело в этом.
Вы не боитесь, что зёрна ваших историй упадут в дурную почву?
В мире постоянно происходит что-то странное. Несколько лет назад мы с сыном отправились в Филадельфию на баскетбольный матч. Таббби осталась здесь. Она услышала, как внизу разбилось стекло. К нам забрался какой-то парень, который сказал, что у него в рюкзаке бомба (на самом деле там были карандаши, стирательные резинки и скрепки). Он сбежал из клиники для душевнобольных, и у него была навязчивая идея, что я украл у него идею романа "Мизери". Табби убежала от него и вызвала полицию. Время от времени появляются рассказчики, которые утверждают, что я украл у них идею. Одна леди написала мне, что я пролетел над её домом в самолёте U2 и похитил у неё замысел "Сияния". Но пока ещё никто не угрожал убить меня, стучу по дереву. Хотя есть один парень в Калифорнии, Стивен Лайтфут, который считает, что мы с Рональдом Рейганом убили Джона Леннона.
У вас не развилась паранойя из-за подобных вещей?
Нет. Я не боюсь необычных вещей. Я не мою руки после любого прикосновения. Я не верю, что пришельцы слушают наши мысли, и не думаю, что кто-то явится в мой дом, чтобы убить меня. Есть вещи, которые вызывают у меня неприязнь, летучие мыши и пауки, например. Я вполне нормальный человек.
В ваших историях дяди и тёти всегда отличные персонажи.
Вся моя родня любила рассказывать истории, возможно, у меня хорошие воспоминания о дядях и тётях, потому что мне нравились эти истории.
Они рассказывали вам истории о вашем отце?
Нет, его имя в доме не произносилось.
Вы бы хотели знать о нём побольше?
Думаю, мы просто стыдились того, что у нас не было отца, а мама стыдилась того, что её бросили с двумя детьми, а у всех её сестёр были мужья. Я думаю, что стыд - самое заразное из чувств, и это стыд она передала нам. Я помню, как она говорила нам перед уходом в школу: "Если кто-то спросит, где ваш отец, отвечайте, что он на флоте. Это не ложь." Это и впрямь не было ложью. Я усвоил суть. Я не был каким-то бастардом. Поэтому я слово в слово повторял сказанное мамой. Разумеется, мои родители так официально и не развелись.
Вы никогда не пытались узнать, что с ним стало?
Мы нашли его. Мой брат нашёл. Канал CBS делал как-то программу о моей биографии, они не спрашивали одобрения у меня, как и большинство подобных программ, но их плюс в том, что они никогда не перетряхивают грязное бельё. Они говорили с моим братом, и он случайно вспомнил номер социального страхования отца. Один из парней с телевидения отыскал его. Точнее, узнал, что с ним произошло. По всей видимости, мой отец умер в Пенсильвании в середине 80-х. Нам даже показали его фотографии. Он завёл новую семью, у него родились дети, три мальчика и девочка. Мои сводные братья и сестра.
Вы никогда не встречались?
Нет, никогда. Они не знают о моём существовании, и пусть так и остаётся.
Почему?
Женщина, на которой женился мой отец, так и не разведясь с моей матерью, была родом из Бразилии. Она была настоящей красавицей. Скорее всего, она была католичкой. Двоемужие в католичестве - серьёзный проступок, и её дети могли из-за этого пострадать. Я не мог так поступить с ними, не мог рассказать им. Не надо будить лихо, пока оно спит. Я не упоминал об этом в интервью американским изданиям, чтобы эта история не получила огласку.
Что заставило вас начать писать под псевдонимом Ричард Бахман?
Я хотел проверить, будут ли покупать мои книги, если на них не будет стоять имя Стивен Кинг. Кроме того, я хотел опубликовать эти истории, а мои издатели боялись, что я завалю рынок Кингом. И в их понимании эти книги были нетипичны для меня. Прежде всего, потому что они были короткие.
Вас беспокоит, что в вашем успехе может быть элемент случайности?
Не беспокоит, просто вызывает любопытство. Мне было интересно знать, есть ли во мне что-то особенное или я просто выиграл в издательской лотерее. Я думаю, и то, и другое. Но в основном, я считаю, многие факторы удачно сошлись воедино, когда я опубликовал "Кэрри". И книгу, и фильм встретил успех. Но даже тогда я не был золотым мальчиком книжной индустрии. Это место занял Питер Бенчли. Ну и где он теперь?
Над вами довлело стремление повторить успех?
Нет, для меня всегда было наслаждением писать книги. Не припомню случая, чтобы я строчил книгу, чтобы выполнить условия контракта или поспеть к положенному сроку. Может, я где-то и халтурил, но всегда с любовью.
Вам мешал алкоголь?
Я оставался тем же самым человеком, просто пьяным. Но эта проблема росла медленно, в отличие от наркотиков. Скажем я выпил N литров в 1975 году, а в 1976 году - N и ещё 20 литров сверху.
Вы всегда пили пиво?
Я всегда хотел пива, но если пива не было, я пил то, что было в доме. С наркотиками было по-другому. Одна доза кокаина, и мои тело и душа преображались. Словно недостающее звено связывало воедино всё внутри меня: щёлк. Это как лампочка в комнате - либо она горит, либо нет, полумер не бывает. Кокаин был моим переключателем. Я начал году в 1979-м. Сидел на нём примерно восемь лет. Не так много в сравнении с другими зависимыми, но это дольше Второй Мировой Войны. И примерно схоже по ощущениям. Я не скрывал своё пьянство, но держал в тайне наркозависимость, потому что сразу понял, что это большая проблема. Никто так не живёт одним днём, как наркоман. Для него не существует вчера или завтра. Ты мыслишь только настоящим. Я прожил под кайфом большую часть 80-х, а я не из тех, кто любит рефлексировать. Я не думал о том, что не могу жить без кокаина или что он убивает меня. Это просто было моим повседневным занятием.
В своей книге вы рассказываете, как пьянство повлияло на ваше творчество. А как оно повлияло на вашу семью?
Сложно сказать. Я старательно это скрывал, так что мои родные не знали, чем объясняются перепады моего настроения. Прилив поднимается, прилив отступает, ты не знаешь, что это зависит от луны, но знаешь, когда безопаснее идти на пляж.
Вы постоянно были в стельку?
Моя жена рассказывала мне потом, что меня мучило похмелье примерно до двух часов пополудни, а к пяти вечера я снова был в хлам. Так что если она хотела поговорить со мной, как с разумным человеческим существом, у неё было на это три часа в сутки.
Вашей жене и детям, наверняка, было непросто?
Думаю, да. Я никогда не был из тех парней, что говорят "Давайте выпьем по коктейлю перед ужином". Я выпивал дюжину коктейлей, говорил "В жопу ваш ужин" и выпивал ещё дюжину. Так что я думаю, что временами со мной было непросто.
Почему она не ушла от вас?
Она решила не уходить, но пригрозила, что оставит меня, если я не завяжу. К тому времени мы были знакомы уже почти 20 лет, и я напился даже на первом свидании.
Каким вы были, когда напивались? Похожим на Джека Торранса из "Сияния"?
Я никогда не качался на люстрах, не выбрасывал никого из окна, не тащил никого в постель и не тусовался. Я не большой любитель походов по барам. Мне хватало и того пьяного засранца, которым был я сам. Я писал. Большей части написанного я не помню. Дети воспринимали моё пьянство как часть жизни. Не самую лучшую часть. Я их не бил. Думаю, что я не сильно отличался от тех папаш, которые, приходя домой с работы, пропускают три-четыре мартини, или выпивают бокал вина за ужином.
Ну, может быть самую малость...
Мне нравится одна история о сильном буране, который обрушился на Бостон в 1976. Он был сильнее, чем идеальный шторм. Он парализовал всё. Город был похож на грёбаную Венеру: все дома были занесены снегом. Бостон закрыли на 12 дней, пригородные поезда не ходили, и людей, которые работали в Бостоне, а жили в пригороде, разместили в городских школах. И первой же ночью копам дали добро на взлом магазинов, где продавали спиртное, честное слово, потому что все эти бизнесмены привыкли пропускать стаканчик-другой после работы, и без алкоголя у них началась белая горячка и они стали пугать детей. Так что алкоголь был смазкой для шестерёнок нашего общества. И я справлялся с пьянством не лучше этих людей.
Это сказалось на вашем здоровье?
Иногда я думаю, что моя кокаиновая зависимость была благословением небес, потому что без кокаина я бы сдох от пьянства к пятидесяти пяти годам, обо мне бы написали в "Нью Йорк Таймс": "Стивен Кинг умер от сердечного приступа". А добавив к пьянству кокаин, я тут же почувствовал, что вся эта дрянь начинает пожирать меня изнутри.
Когда ваша жена вывалила все ваши запасы на пол перед вами в 1987 году, вы сразу решили завязать?
Нет... В то время я был очень успешным писателем, а подобный успех не позволит смиренно сказать: "Да, я думаю, ты права. Я засранец". Нет, скорее, он заставит тебя сказать: "Да кто ты такая, мать твою, что заставляешь меня завязать? Ты что, не понимаешь, что я не просто человек, внутри меня целая вселенная?" Поэтому у меня ушёл примерно год, чтобы собраться с силами. Хуже всего мне было в 87-88 годах, когда я думал, что смогу держать свою зависимость в узде. Стоит ли говорить, что я не преуспел в этом?
Но вы не стали писать меньше в то время?
Был период в девять месяцев, когда я был в такой депрессии, что не мог писать. Несмотря на то что многие считают депрессию полезной для писателя, она вредит продуктивности. Когда я отказался от алкоголя и наркоты, моей первой мыслью было: "Я спас свою жизнь, но мне придётся за это заплатить, потому что теперь у меня не будет энергии для работы". Но я начал радоваться времени, проведённому с детьми. Мы с женой любили друг друга. И в конце концов моя способность писать вернулась ко мне, и оказалось, что этого достаточно, чтобы заполнить мою жизнь. самое глупое то, что этого всегда было достаточно.
После несчастного случая у вас не случались позывы вернуться к спиртному?
Неа, никогда. Если бы тот парень сбил меня в 1986, он бы прикончил меня на месте, потому что тогда я был в дерьмовой форме. А в прошлом году я уже чувствовал себя гораздо лучше, потому что постоянно делаю зарядку. Когда ты проходишь через подобное, ты думаешь не о спиртном, а о боли, которая не оставляет тебя ни на миг.
Я слышал, вы собираетесь выкупить фургон, который сбил вас. Вы планируете выдвигать обвинения против его владельца?
Этот парень совершенно безмозглый, но я не могу винить его. Если бы он сделал это намеренно, другое дело. Иногда я представляю, как я уничтожаю его, но Брайан Смит напоминает мне о том, что Гертруда Стайн сказала о Лос Анджлесе: "В нём больше ничего нет"
Эта история выглядит, как мрачный сценарий. Она повлияла на ваше представление о судьбе?
Это хороший вопрос, Тим. Я не знаю, я склоняюсь к идее, что есть сила, которая управляет всеми нами. Называйте её, как хотите: бог или Судьба. Столько всего могло изменить эти события: я мог выйти из дома на пять минут раньше или Табби могла пойти со мной, как она часто делает, и тогда я бы я шёл ближе к обочине. Но в сухом остатке у нас только парень, который умудрился сбить меня на пустой дороге. НАСА не может придумать, как им отправить человека на Марс. Я думаю, им стоит нанять Брайана Смита.
Несчастный случай подкинул вам новые идеи для книг?
Да, подкинул, правда, все они довольно мрачные. Но одной идеи недостаточно, надо ещё заставить её работать, в противном случае, она не стоит ничего. Но я наконец-то могу пройти милю без костылей, так что у меня всё нормально.
Вы стали по-другому относиться к смерти?
Да, словно насчёт меня передумали в последний момент. Выпал номер парня, который стоит рядом с тобой, а тебя пронесло.
Почему вы решили публиковать истории в интернете?
До "Верхом на Пуле" я экспериментировал с интернетом лишь однажды. Та книга разошлась тиражом 500 000 экземпляров, но помимо этого, издатель раздавал копии бесплатно, чтобы привлечь новых читателей. Книга была закодирована, и из-за кодировки вес файла был очень большой. Просто чёртов динозавр. Меня это раздражало, а издателю нравилось. Мне говорили: "Не позволяй им красть плоды своего таланта" (читай: красть наши деньги). Вы не хуже меня знаете, что издатели книг и музыки, главы студий плевать хотели на писателей, творцов. Они трясутся только за свои чековые книжки.
Вы когда-нибудь были недовольны работой своих издателей?
Если ответить одним словом, то нет. Я вежливо пытался изменить их отношение ко мне. Если я вижу, что они тащат бутафорскую кровь и оборудование для искусственных молний на фотосессию, я отказываюсь в ней участвовать. Я спрашиваю, берут ли они арбуз и ствол, когда фотографируют чёрного писателя? Это унизительно, когда тебя воспринимают так однобоко, но когда ты ступил на путь, который выбрал я, надо шагать осторожно, потому что, как говорится, "назвался груздем - полезай в кузов"
И роман "Растение" стал вашим ответом на это?
Я решил, что просто буду выкладывать главы романа на сайт. Моя ассистентка, Марша, помогла мне с первой главой. Можно ли скачать не заплатив? Да, можно. Будет ли это обманом? Да. Так что если хотите нагреть меня на один бакс, дерзайте. Я нервничал так же, как и тогда, когда публиковал по частям "Зелёную Милю", потому что в издательствах было много народу, которые надеялись, что я не справлюсь.
Вам кажется, что эра бумажных книг подходит к концу?
Я люблю книги и считаю, что издательское дело - краеугольный камень, на котором годами держится культура нашего общества. Все эти ребята, вроде Кингсли Эмиса, вечно ноют: "книги мертвы, общество катится в пропасть, бла-бла-бла, бескультурье, кругом одни идиоты, телевидение, поп-музыка и деградация", а потом вдруг появляется книга о Гарри Поттере, мать твою, в ней 734 страницы, а она расходится тиражом в пять миллионов копий за двенадцать часов, как записи Бритни Спрс и Эминема.
Так что единственное, что могут критики сказать в своё оправдание, это: "Ну, Джоан Роулинг и Стивен Кинг - это не литература" Нет уж, позвольте! Может, в вашем представлении это и не литература, но она точно лучше, чем песня "The Real Slim Shady", и это вам говорит человек, которому понравился альбом Эминема. Нет, эра книг ещё не подошла к концу. Точно. Разве что некоторых книг. Люди иногда говорят мне: "Стив, ну когда ты уже напишешь настоящий роман?" А под настоящим романом они подразумевают книгу о профессорах, страдающих импотенцией или чем-нибудь другим. А я отвечаю, что мне это не интересно. Почему? Не могу сказать. Но у меня ушло двадцать лет, чтобы разобраться с этим вопросом и не испытывать стыда за то, что я пишу. На всякое дерьмо, правда, всегда найдётся спрос. Посмотрите на Джеффри Арчера. Его книги похожи на секс двух стариков.