В доме всё было готово к свадьбе. Жених, лет восемнадцати, симпатичный брюнет в отлично пригнанном костюме из синей шерсти, белой рубашке с подвёрнутыми рукавами и морковного цвета галстуке слонялся без дела по квартире невесты, не зная, чем себя занять. Комнаты было две. В одной большой жили тесть и тёща, больная полиомиелитом женщина. У неё было перекошенное тело, слезящиеся глаза и пальцы, будто их сломали, а потом расплющили каблуком.
Вообще при долгом размышлении её облик наводил на мысль, что болезнь её мужэто наказание божье. Что так наказывают лишь очень плохие, злые души, которые согрешили в прошлой жизни и не исправились в этой. Однако невозможность проверить это заставляла сочувствовать ей и делать вид, что её болезнь вовсе даже не заметна, что улыбается она лучше не придумаешь и что вообще при такой красавице дочери и мать в своё время наверняка тоже была ого- го!
И, кстати, тесть это потом доказал, показав однажды выцветшую фотографию с хрупкой, изящной блондинкой в ситцевом платье на фоне зелёных кипарисов, где -то на юге, совершенно не похожую на ту кривую и толстую женщину, которая была сейчас.
Этот полиомиелит в самом деле женщину просто разломал и теперь она походила больше на снятый, но самостоятельно двигающийся тяжёлый водолазный костюм, из которого торчала голова человека. Звали этот недобрый костюм Лидия Петровна. Но она всё же улыбалась, словно бы желая показать, что несмотря ни на что в душе она по-прежнему остаётся в душе обаяшкой.
Жених, которого звали Матвей, помаявшись немного, подошёл к консоли, на которой были сложены пластинки в маленькой комнате, (она считалась их с будущей женой опочивальней), взял первый попавшийся диск и поставил его на проигрыватель. «Тихо дрожи—и- т вода», запел Валерий Леонтьев. Это немного его расслабило.
Вздохнув, он зашёл в ванну, чтобы подбодрить будущую жену, которая завивала там к ЗАГСу волосы. Глядя в зеркало и не замечая его, невеста продолжала накручивать зачем -то свои жгуче –чёрные, без этого волнистые локоны.
«Привет», сказал он ей, подходя сзади и зарываясь носом в её роскошно пахнущие волосы. От неожиданности она дёрнулась и горячая плойка впилась жениху куда –то между носом и глазом.
«Охренела?!», прикрыв ладонью лицо, заорал он, выбегая из ванной. «Да я не видела тебя!», стала оправдываться невеста, выбегая следом. «О своём думала! Ты зачем подкрадываешься»?!
Матвей понимал, что конечно глупо вот так бегать и орать. Надо было просто сесть и тихо посидеть, дождавшись, пока не пройдёт первый и самый острый приступ боли. Но уж так он был устроен, что когда больно, ему лучше было покричать, да потом и забыть об этом. Поскольку если не покричать, то даже лучше не думать, где и когда эта обида может потом выскочить и каких бед натворить.
Но везде в квартире были посторонние. Плюс будущие тёща, и зять. Во-первых, соседи, которые ходили тут скорее всего из любопытства, чем по делу, хотя и под предлогом «чем вам помочь?». Во -вторых, двое коллег тестя по работе, которых он пригласил вроде бы как тоже "помочь", поскольку они были рабочими из цеха, в котором он работал мастером, но которые, придя, сразу выпили по три стопки, да хорошенько закусили и теперь сидели тихо и смотрели на диване "Собаку на сене" по телевизору в таких расслабленных позах, что ни о какой помощи от них никто даже не заикался.
Кажется, все просто приходили, чтобы поглазеть на жениха и невесту, да принять на дармовщинку обещанные сто грамм. Этот проходной двор его лично очень раздражал. Глядя на всех этих слоняющихся без дела людей, Матвей думал, что была бы его воля, он бы всех, как говорится, быстренько попросил на выход.
Но у родичей жены были свои правила и влезать в их монастырь со своим уставом было нельзя. К тому же соседи появлялись набегами, а потом незаметно исчезали, видно уходили к себе домой перекусить и обсудить увиденное, а потом появлялись снова.
И вот надо же, что в тот момент, когда невеста обожгла жениха и никто этого не должен был видеть, потому что ведь ясно, как божий день, что посторонние это могли расценить, как плохую примету, они оказались как назло все здесь!
И хуже всего, что тут была эта соседская пара, тётечка с мужем, которых он особенно недолюбливал. Эта тётечка уже не первый раз заходила и, как Матвей успел заметить, она, как кухонный приёмник, всегда была настроена на развлекательную волну, постоянно напевая себе под нос что -то типа фокстрота, будто у неё в мозгах играл застрявший там диксиленд.
Подойдя к Матвею, который сидел на кухне, держась за лицо, муж соседки - этакий Френк Синатра, растолстевший и проигравший талант, играя в дурачка, - сказал ему весёлым басом: «ничего до свадьбы заживёт! Ха-ха!». Ну, что с него взять!
Зато жена его, которая была чуть -чуть покреативней, искусственно засмеявшись сказала: «не переживай ты, заживёт, как на собаке! Надо просто подумать о чём –то хорошем. Я вот, когда порежусь там или мне больно, всегда Петра Алейникова в фильме "Трактористы" вспоминаю, уж очень он мне там нравится. Помнишь? И ту вдруг запела: «здравствуй, милая моя, я тебя дождался, ты пришла, меня нашла, а я и растерял-и-ся"! Ой, я так смеюсь всегда, когда смотрю!
Матвей, услышав это, посмотрел на неё таким долгим и сочувствующим взглядом, что она смутившись, сказала: " ой, пойду -ка я домой схожу, посмотрю, что там делается". "Ага", кивнул Матвей, "иди". Глядя ей вслед, он думал: "Надо же! Трактористы...Нашла, что вспомнить"!
Однако он зря он думал, что соседка ушла домой. Не прошло и минуты, как она опять заглянула в кухню, да ещё с такой любопытной миной на лице, что он невольно улыбнулся. «Ну, вот видишь, ты уже и улыбаешься», сказала она. «Всё заживёт».
Рассказав ему несмешной анекдот про пьяного мужа, тётка снова исчезла. Как она ему сказала: "восвояси". Но через пять минут опять вернулась на кухню, спросить, как он. Матвей уже уже не таясь заржал и она, посмотрев на него, объявила на всю квартиру: "у него всё прошло, слава Богу"!
Позже он узнал, что с этими соседями тёща и тесть дружили много лет, вели уже себя как родственники и заходили друг к другу домой, как говорится без стука. Выгонять их не было смысла, потому что они всё равно восприняли бы это, как шутку и никуда не ушли.
На пару минут оставленный один, Матвей от нечего делать в самом деле задумался об Алейникове, но почему -то вид актёра, возникший в памяти, не ослабил боль, а напротив лишь усилил её. Щипать стало больше. Видимо, чтобы Алейников помог при болях, надо было иметь душу тракториста. Или хотя бы метростроевца. Или комсомольца. Или то и другое, и третье вместе.
Ожог продолжал щипать. К тому же глаз над ожогом теперь стал беспрестанно дёргаться и из него без остановки лились слёзы. Хуже всего, что блямба, которую поставила ему раскалённой плойкой невеста, моментально покраснела, и была видна наверно теперь издалека. Значит, на всех свадебных фотографиях он будет с этим красным пятном. Прекрасно! «Сколько у тебя-я, таки-и-и-х, как я, сыновей родны-ы-ых и дочере-е-ей», издевательски пел из комнаты Леонтьев.
Он пытался думать о своей невесте только хорошее, но в голове всё равно самой собой пульсировала мысль: «Вот сука! Специально это сделала! Ну, погоди, узнаешь меня, когда жить начнем»!
Пришёл на кухню тесть с бутылкой, налил себе и ему по рюмочке. Они выпили. Потом ещё. Тесть был черноволосым, сухопарым мужчиной с белозубой улыбкой и привычкой слушая вопрос отводить глаза в сторону и водить ими по сторонам, обдумывая ответ, будто наблюдая за рыбой в воде.
У Матвея возникало иногда правда ощущение, что тест заставляет себя быть с ним любезным. Кто знает, может, так оно и было. Хамелеонство в то время, а это было самое начало 80- х, достигло таких высот, что уже было не понятно вообще, кто к тебе хорошо относится, а кто нет и лишь делает вид, что ты ему нравишься, лишь бы получить от тебя желаемое.
После выпитой водки боль немного отступила. Жених даже начал опять смеяться.
Вошла на кухню невеста и, глянув на выпивающего жениха с папашей, съязвила: «отлегло, смотрю от жопы? Ну, и хорошо». Так сказала, что у него испортилось опять настроение. Он посмотрел молча на тестя, взгляд его говорил: «ну, зачем она так? Ведь можно и по-другому».
«Доча, а чего это мы так грубо общаемся?», наливая себе и будущему зятю по очередной и косясь одновременно на угол в коридоре за которым скрылась дочь, крикнул отец.
Они выпили и закусили. «Я же говорю нечаянно!», донёсся запоздалый крик невесты из ванной.
Вошла на кухню, переваливаясь, как мыслящий тюфяк, тёща и сказала нарочито весело: «смотрите, не назюзюкайтесь раньше времени, а то как в ЗАГСе будете»?
На ней был поношенный длинный байковый халат, края которого доставали пола, из под которых виднелись оплывшие от болезни нездорового цвета щиколотки и часть ступней, таких вспухших, что они казались накачанной воздухом резиной. Тесть не ответил ей, отмахнувшись от неё рукой.
Матвей не знал, что ещё месяц назад за этим же столом мать учила дочку, говоря ей: "забрюхатила, дура, так мужа ищи! Не хер рожать одинокой! И ребёнок будет проклят и тебя заклюют". Муж стоял и молча слушал, опустив голову, что означало, он согласен с этим. Правда его мнения так никто и не спросил. Всё сделали, как хотела тёща.
Однако Матвей узнает об этом разговоре лишь много лет спустя, когда тёща уже умрёт.
Едва он пришёл жить сюда, то сразу заметил, что от тёщи неприятно пахнет. Видно болезнь уже подобралась к мозгу, к тем центрам, которые отвечали у неё за обоняние, и она уже почти не понимала, есть от неё запах или нет. Однажды он решил сказать об этом будущей жене, и та, подтвердив его опасения, взорвалась в ответ набором таких грязных ругательств в адрес матери, что он отшатнулся, испугавшись за неё.
Потом она много раз повторяла ему это в разных выражениях. И когда однажды она призналась ему, что ненавидит мать всём сердцем и давно желает ей смерти, он почти не удивился.
Теперь он думал, глядя на ещё вполне молодого и симпатичного тестя, сидящего перед ним: «как же они спят вместе? Это же ужас"!
Допив с тестем водку, Матвей вышел на балкон. Дом, двенадцатиэтажный, серый, стоял углом. Окна, где жила с родителями его будущая жена, выходили во внутренний двор. С балкона второго этажа открывался вид на детскую площадку.
Дом был шинельного цвета, словно срисованный из детских книг про немецких шпионов, из того её раздела, где изобретательный фашист стрелял кривым дулом из –за угла. Здесь всё почему –то напоминало об этом и факелы уличных фонарей, и парашюты балконов и немецкая шеренга стоящей тупым углом коробки, будто замеревшей перед входом на парад.
У него появилась мысль, что он сам уже не знает, для чего хочет жениться. Просто Белка, вернее, Оля Беляева, его невеста, всегда ему нравилась, но гуляла -то она всегда с другим, С Михой Орловым. Только пару лет спустя он поймёт, что Миха и был настоящим отцом их ребёнка.
Но тогда он понятия об этом не имел. Стоило Белкиному Михе уйти в армию, он стал возле неё увиваться. Конечно, Белка была красавицей, каких мало и он на многое не рассчитывал. На секс точно. Но вдруг между ними как –то всё быстро произошло. И Белка через пару месяцев объявила, что беременна. Пришлось готовиться к свадьбе.
Мать Матвея была в принципе не против. У Беляевых была двухкомнатная квартира и одна дочка. А в семье Матвея в двухкомнатной жили четверо.
То, что отец Белки был мастером на заводе, во дворе знали все. Уважаемый человек. Ударник. Перед подъездом стояла машина тестя, жёлтые Жигули. Это было в то время совершенно неслыханное богатство, вроде госпенсии или академического звания, поэтому Матвей о том, чтобы пользоваться машиной даже не помышлял. Он решил, что и без этого будет вполне счастлив.
На дворе шумело лето, такое желанное и короткое, что хотелось обнять его, как женщину, прижать к себе и не отпускать до самой осени. Постояв немного на балконе, Матвей почувствовал, что после водки у него разыгрался аппетит. Он подумал, что дома у него наверно давно накрыт стол и всё готово к свадьбе. Вот бы сейчас съесть какой-нибудь бутербродик, подумал он.
В этот момент он увидел, как к дому подошла девушка, очень симпатичная и с такими аппетитными формами, что это сразу обращало на себя внимание. Стройные ножки её выглядывали из под белого в чёрную горошину платья. Глянув с улыбкой на Матвея, который стоял на балконе, она спросила: «Оля дома?» и когда он, несколько удивлённый вопросом кивнул в ответ, она зашла в подъезд.
Лишь тут он сообразил, что наверно это и есть та её лучшая подруга Таня, про которую Оля прожужжала ему все уши. Фамилия её кажется была Морозова.
"Ты не представляешь, что Танька за человек", шептала ему как -то вечером жена, когда они лежали вдвоём в постели. "У нас с ней столько приключений было! Ой, я даже у неё как -то парня отбила. Но это так не серьёзно всё конечно было". Однако сколько он у неё не просил подробностей этой истории, она только отнекивалась и мотала головой, говоря ему: нет, нет, это не очень интересно, я тебе лучше потом как -нибудь расскажу, а сейчас не надо"...
Прогремел дверной звонок, тихо клацнул сторожок в ванной, означавший, что оттуда в коридор выбежала Оля, и после короткой возни в прихожей, где она как видно столкнулась с подоспевшей раньше неё к двери соседкой, которая успела подойти первой, из -за чего между ними возникла короткая и незлая борьба, закончившаяся тем, что Оля победила, возвестив об этом смешком, а ещё секунду спустя по характерному шороху с коротким скрипом он понял, что входную дверь наконец открыли.
Дальше послышался тихий визг, громкие поцелуи и стук сбрасываемых на пол туфель. Матвей, вышедший уже с балкона, понял, что подруги сейчас зайдут в комнату.
Действительно, открылась дверь и появились девушки. Они обе стояли на пороге. Улыбающаяся Таня и его Оля, выглядящая рядом с ней, как рядовая гречанка рядом со статуей Венеры Милосской. «Вот мой будущий...», показала подруге на него Оля. «А это Таня, я тебе про неё говорила», знакомьтесь.
Таня просияла, вытянув руку и шагнув к нему. Как заворожённый он смотрел на неё, не отрывая глаз. Таня была очень симпатичной. Тут нужен был наверно художник прошлого, чтобы описать линию её бёдер, стана, волосы, губы... Что мог сказать он, поступивший в институт вчерашний школьник? Да, на него произвели неизгладимое впечатление её вьющиеся каштановые локоны, синие глаза, высокая грудь и стройные ноги. Но так сказать, всё равно что не сказать ничего.
Едва он увидел её, как у него болезненно сжалось всё в груди. Белка рядом с ней выглядела, как забытое в шкафу пальто, брошенная всеми кукла наследника Тутти или наспех сделанный, без учёта пропорций манекен. «Вот какие бывают!», думал он, косясь на Таню. «Какого чёрта я торопился»?
Тут он впервые заметил ревнивый огонёк в Олином взгляде. Заметив, как будущий муж смотрит на подругу, Оля в первый миг решила отвлечь её от общения с Матвеем и быстро заговорила с ней первой.
О чём они разговаривали, он даже не понимал. Вопреки его воле, его глаза то и дело устремлялись то на Танину грудь, то на шею, то на её полные колени, лодыжки и божественный изгиб ступней. Он чувствовал, что просто изнывает от желания познакомиться с ней ближе, но как это возможно? Ведь рядом с ней была его будущая жена.
«А застолье где будет?», спрашивала Таня.
«Да у него дома", улыбнулась Оля, подняв глаза на Матвея.
- Это здесь недалеко, в соседнем дворе, - сказал он, глядя на Таню, а затем переводя взгляд на Олю, словно сравнивая их и понимая, как это сравнение невыгодно для жены, опуская глаза.
«Понятно», улыбнулась Таня.
Он опять посмотрел на неё, с трудом потом заставив себя отвести глаза от её губ, которые произнесли это "понятно". Ушла доделывать последние штрихи к своему макияжу Оля. Они остались вдвоём.
- Это ваша с Олей комната? -Спросила Таня, вставая.
Он кивнул.
Она подошла к полке с пластинками. Взяв первую попавшуюся, диск некой рок-н-ролльной группы на обложке которого была изображена женщина, удивлённая тем, что чей -то кулак, облачённый в белую перчатку, бил её в челюсть, она сказала со смешком:
- Ого, я ей не завидую!
Матвей подошёл к ней и встал рядом, ощутив неповторимый запах её тела, состоящий из смеси аромата её духов и личного запаха, показавшегося ему таким волнительным, что у него застучало в висках:
- Не понимаю, как можно ударить красивую женщину, - едва выдавил он из себя.
- А если за дело? -Спросила она.
- Всё равно, не смог бы наверно, -тихо сказал он.
Она посмотрела на него очень внимательно. Затем они стали разговаривать о всякой ерунде, не имеющей никакой отношения к теме отношения полов. И когда Оля вернулась из ванной, вся завитая и напомаженная, ничто уже не указывало на то, что между Матвеем и Таней в первый момент вспыхнула искра.
Подруги снова стали общаться. Теперь, когда Оля окончательно привела себя в порядок, её тоже можно было назвать очень симпатичной. Но Матвей подумал , что даже в своём лучшем виде будущей его супруге конкурировать с Таней не под силу. Вздохнув, Матвей отвернулся и стал смотреть в окно.
«Ладно, ты иди», сказала невеста жениху. «Тебе же нельзя меня видеть до свадьбы, забыл?». «Ой, а правда, сказала Таня, ведь ему же нельзя здесь быть. Плохая примета». «А он вот такой», с вызовом и даже какой -то тайной гордостью ответила Оля.
«Так может, я тоже пойду?", сделала попытку встать Таня. "А то мне цветов ещё надо купить». «Сиди, и без цветов обойдусь», отцовским жестом махнула рукой в её сторону Оля. "Ты где так загорела?". "В Анапе", ответила Таня. "Ну, ещё поговорим".
Матвей вышел из комнаты, из галантности сделав вид, что хочет дать пошушукаться подругам, хотя ему очень хотелось услышать, что расскажет про свой отпуск Таня.
Дома соседи завели разговор с пьяными заводскими рабочими про праздничные заказы, и было невыносимо скучно. Он вышел на улицу, где было тепло, дул ласковый ветер и шелестели листья на деревьях.
Но почему -то теперь его всё раздражало. Даже жёлтые "Жигули" тестя у подъезда казались нелепыми. Даже сам угловой дом, обхвативший будто ладонями тенистый двор, и детская площадка с грубо покрашенными качелями и детскими лесенками, и голуби, собиравшие крошки у торца здания раздражали. Даже пруд за домом, сделанный в форме гриба и в окружении бархатистых ив с плавающими по нему белыми лебедями, который он очень любил и который обычно поднимал ему настроение, выглядел в его глазах сегодня каким -то неухоженным и абсолютно лишним.
Пройдя метров пятьдесят, он решил, что зато нелишне будет заглянуть к себе домой, проверить всё ли готово.
Дома в самом деле всё было почти готово к свадьбе. Был накрыт длинный стол, на котором теснились тарелки с красиво уложенными закусками и салатами. Высились бокалы. И на том месте, где должны сидеть они, стояли два особенно высоких и пузатых, ножки которых были перевязаны по обычаю ленточками - красной и синей.
Его родственники бегали из кухни в комнату с тарелками. Вдруг он ощутил то же недовольство собой, что и на улице. Ему показалось, что здесь он тоже лишний, потому что занятые делом, его родственники не обращали на него никакого внимания. Постояв немного так, он подумал, что это наверно ещё один знак того, что в его женитьбе на Оле есть что-то не правильное.
Пару секунд он постоял надутый, но потом его природный оптимизм взял верх и абстрагировавшись, в буквальном смысле мысленно отбросив лишнее, он подумал: боже мой, да что я в самом деле веду себя, как дурак, ведь всё же нормально! Всё очень хорошо! Я женюсь на девушке, которая мне очень нравится, а всё остальное мура.
Приехавшая из Москвы его бабушка подошла и подарила ему записную книжку. Он думал, что в протянутой ему глянцевой, с обложкой цвета тёмной крови книжке, будут спрятаны деньги, но их там не оказалось. Он вопросительно посмотрел на бабушку, но та ответила ему таким дерзким и холодным взглядом, что без слов понял: брак его она не приветствует и даже осуждает. Поэтому и денег нет.
«Ну и чёрт с тобой!», подумал он. «Обойдусь».
Спустя час они поехали в ЗАГС. Странно, но ощущение недовольства, которое было дома, там возросло. Особенно после того, как невеста при поцелуе сделала губы трубочкой и скривила рот, чтобы не испачкать его помадой. В этот момент вспыхнула вспышка и щёлкнул затвор фотоаппарата. «Представляю, как она там будем выглядеть с трубой вместо губ», раздражённо подумал он.
Дома их все ждали и что –то кричали. Потом все пили и ели. И кричали: «горько!». Он вставал и целовал невесту, но как –то без особой радости.
То и дело он упирался глазами в Морозову. И она, каждый раз замечая на себе его взгляд, тоже смотрела на него, а потом словно с неохотой отводила глаза, загадочно и сожалением как -то улыбаясь.
Потом свадьба, прежде сплочённая и дружная, рассыпалась на островки. Алкоголь взял своё. Женщины запели, мужчины пошли курить на балкон. Невесту взяли в оборот её родители и соседи.
Воспользовавшись этим, он тоже незаметно вышел на балкон. Там яблоку негде было упасть и он пошёл на общий.
Они жили на двенадцатом последнем этаже. На общем балконе стояла Морозова. Он встал рядом с ней. Между ними что –то было, он это чувствовал. Она уже не казалась такой богиней, как в первый момент, он словно бы к ней немного привык, но всё равно она шокировала его своей внешностью. Но та пара рюмок, которые он принял, помогла ему сломать барьер, через который он вряд ли бы перешагнул, будь он трезвым.
- Хочешь пойдём на крышу?, - вдруг спросил он, подняв глаза наверх. «Оттуда такой вид». «Давай», неожиданно согласилась она.
Они прошли один пролёт наверх. Двери на крышу тогда ещё держали нараспашку. Постояли и посмотрели на город. Он показал, где у них ДК, где бассейн и где живёт тёща. И много чего ещё рассказал. Он и раньше –то был не скупой не слова, но теперь из него просто лилось. Морозова его вдохновляла. К тому же, смеясь, она обнажала красивые ровные зубы, которые впивались ему сердце, горяча кровь и он хотел их видеть снова и снова.
Погуляв на крыше, он они пошли вниз по лестнице, но спустившись на один пролёт, он остановился и глядя куда -то в дальний конец технического коридора, где было так темно, что глаз выколи, сказал:
- А там у нас чердак.
- Правда? - Засмеялась она.
- Да.
- А я как раз люблю, когда темно. - Вдруг сказала она.
-Тогда пошли? -Предложил он.
И они пошли, хрустя бетонными камешками под ногами.
Они очутились в чердачном помещении, где витал нежилой дух, и где в невообразимой пропорции смешались запахи сырого раствора, гипсовых обмоток труб и пыли. Однако вопреки их ожиданиям, тут было вовсе не темно, а, напротив, светло от горящих повсюду лампочек. Дом был пока относительно новый.
Обернувшись к нему она весело спросила: «ну, что тебе показать за крышу»? «Всё!», выдохнул он. Взметнулось вверх её белое платье в чёрный горошек, опустились вниз трусики, обнажив ровные загорелые ягодицы. "О, боже!", сказал он. "Это я на диком загорала", успела похвастаться она.
Он ходил в ней, как сорвавшийся со шпинделя и оказавшийся в не по размеру большом, но хорошо смазанном цилиндре, поршень. Может поэтому всё это показалось каким -то не серьёзным, делавшимся наспех, в аварийном порядке, и в конце концов не давшим делу завершиться. В какой –то момент, засмеявшись, Таня сказала: «ну, хватит!». И кокетливо надела трусики.
Он был не против. Потому что в студенческом возрасте главное поступить, а не зачемкончить.
Они пошли снова на общий балкон. И стояли там, некоторое время по –настоящему счастливые. Он думал: «ну, вот теперь кажется, не обидно и жениться». А что думала об этом она, он так и не спросил.
Когда они возвращались, Оля встретила их на пороге квартиры. Встретившись с мужем, а потом с подругой глазами, она всё поняла. До конца свадьбы она ничего не сказала ни ему ни ей. Всю следующую неделю они общались с Матвеем, как обычно.
Только месяца через три после свадьбы, после того, как мужа неожиданно призвали в армию, из за того, что он не сдал сессию в институте, она с ним развелась.