ПЕРВАЯ ЧАСТЬ: УМЕРШИЙ
Жена в строгом черном платье не находила себе места, и опустив голову, внимательно изучала землю под ногами. Его младшенькая дочь Фрора прижималась к матери и громко плакала. Джэбу было просто нестерпимо слушать этот плач. Но каким образом показать неслышащим и cлeпым людям, что он жив, когда все считают его yмepшим? Вот если бы хоть кто-нибудь не побоялся окинуть его долгим взглядом, вот если бы кто-нибудь да заметил, как трепещет в застывшем теле Жизнь, как с каждой слезой Фроры в сердце чудовищно разгорается тлеющая надежда, что вот сейчас он приложит немного больше усилий и обязательно встанет и успокоит дочь, заливающуюся слезами. Сколько Джэб не пытался встать — бесполезно; сколько он не пытался кричать, надрывая голос — еще более бесполезно. А плакавшие люди смотрели куда угодно, но только не на пугающее лицо, утратившее здоровый цвет и блеск жизни... Джэб Травен так сильно не хотел покидать жизнь.
Когда последняя молитва была прочитана, когда последние слезы были вылиты, случилось то, чего он больше всего боялся. Несколько крепких мужчин подняли Джэба и стали куда-то нести! Нет! Почему вы не видите, что я жив? Я дышу, я вижу, я слышу, а следовательно — я жив! Куда вы меня несете?! Мне не место в гниющей земле! У меня дети! Жена! Целый город любит и ждет меня! — Джэбу так и хотелось ущипнуть за руку усатого мужчину с печальным выражением лица, но все его тело было словно заколдовано.
Этот момент приближался со скоростью смерча.
— Дети, жена, — сказал он, когда увидел себя возле зияющей дыры, с минуты на минуту ждущей его в вечные гости. — Сейчас я увижу ваши лица вблизи последний раз в жизни. Я запомню касание ваших губ навсегда. Простите за мой противный и холодный лоб.
Первой подошла Келли; о ужас, как она истощала! Когда она согнулась, ее длинные и светлые волосы упали на лицо Джэба. Стало до того щекотно, что он рассмеялся, и невольно вспомнил их второе свидание во время бабьего лета; вспомнил, как стеснительная Келли дула на одуванчик, а белые пушистые парашютики щекотали ему нос и уши, и он радовался, и она робко улыбалась. Тогда влюбленные первый и последний раз поклялись не бросать друг друга никогда.
Второй подошла его старшая дочь Ринда. Она была изумительно красивой даже в трауре. Джэб всегда ею гордился. Ее черные, как смола, волосы не были столь длинными, чтобы коснуться холодных щек Джеба, и он, смирившись с тем, что никто его не слышит, и что его тело, не признающее власти Джэба, вот-вот отправится туда, откуда нет возврата, загрустил: ему хотелось улыбнуться еще хоть разок от прикосновения щекочущих родных волос. Когда влажные губы дочери коснулись лба — Джэба затрясло.
В этот прощальный пoцeлyй Ринда вложила всё: всю их длинную жизнь, полную радости, счастья, семейных завтраков под открытым небом, совместных просмотров кинофильмов и вело-прогулок за городом. Губы ее были холоднее, чем редкие проблески разума у сумасшедших, но поцелуй смог передать всё то тепло и любовь, которые Ринда не сумела дать при жизни... Кажется, в этом чутком и секундном поцелуе были даже теплые поцелуйчики будущих внуков, погладить которых по голове Джэбу, увы, не суждено.
Следующей, шатаясь, подошла Фрора. Этот маленький ангелочек не заслуживал видеть в столь раннем возрасте отца, лежащего в обитом зеленым шелком гробе. Этот ангелочек должен был лить слезы от разбитой коленки, но не от того, что отец больше никогда не улыбнется ему. Этот ангелочек должен был крепко держать отца за руку, а не гладить по остывшим рукам.
Фрору подняли на руки, чтобы девочка могла поцеловать отца в лоб. Холодные и соленые слезы градом покатились из ее голубых глаз, и упали прямо на лоб Джэбу. От пронзительного крика он сорвал голос.
Крик последнего отчаяния не услышал никто из людей. Они молчали, ибо мертвые могут слышать живых, но живые мертвых — нет. Трогательная сцена провожания шестилетней девочкой любимого отца в последний путь удвоила громкие всхлипывания. Эта сцена не растрогала бы только человека, у которого вместо сердца — глыба льда.
Последнее, что увидел Джэб — это то, что к Келли подошел его заместитель по вопросам социального развития города и дружески (или не совсем!) приобняв жену за плечи, тихо сказал:
— Примите мои глубочайшие соболезнования. Джэб был воистину замечательным человеком. Это невосполнимая потеря для всех нас.
Джэб смотрел на них и чувствовал, как его небьющееся сердце наполняется злобой. Он в бешенстве заморгал, и только тогда вдруг с ужасом осознал, что с тех пор, как его уложили в гроб, всю церемонию он наблюдал с постоянно открытыми глазами. Но как?! Разве покойникам не закрывают глаза? Почему Джэб мог видеть? Он стал моргать, как сумасшедший, надеясь, что сейчас кто-то уж точно заметит частые взмахи ресниц. Но напрасно. Крышка гроба уже захлопнулась. Его опустили в глубокую яму.
Спустя несколько дней Фрора, изо дня в день вспоминающая отца, скажет громко сестре, а потом тихо матери:
— Я видела, как отец отчаянно моргал...
— Брось, Фрора, он не мог моргать. Тебе показалось, — ответят они ей.
Человек, который постоянно живет в памяти и сердцах других людей, не может умереть, по крайней мере, душа его будет вечно жива. Джэб во что бы то ни стало вернется домой, несмотря на то, что тело его заперто внутри деревянной коробки и находится под тяжелым весом земли и глины! Он вернется, пусть легким и теплым дыханием ветра, колышущим прозрачную занавеску, пусть ярким лучом золотого солнца, нежно будящим по утрам, но он обязательно вернется, чтобы посмотреть, как там живет его семья и все ли хорошо у Келли с новым мужем...