Виктуар проснулся, протопал босиком на кухню, выпил холодной воды. Зевнул. Пошел чистить зубы.
— Как хорошо, — произнес он. — Не умирать же в тридцать три года. Сейчас схожу за пиццей, погуляю, а вечером посмотрю телевизор. Вроде хороший матч.
На улице было тихо, когда он вышел из подъезда и направился к своей машине. Протерев стекло, Виктуар завел белую Хонду и поехал, как голубь высиживает яйцо.
— Африканцы живут в футбольных мячах, располагаются в них. Им там хорошо. Они носят розовые тапочки и пьют виноградный сок.
Очередь не смутила его. Он простоял полчаса, расплатился и вонзил свои зубы в тесто, вкушая помидоры и сыр.
— Хорошо, как в Туапсе, где я купался в женщинах, пил вино, прохлаждаясь в отеле. Теперь все не так, но я не сдаюсь, не превращаюсь в загорелого подростка, который лишил Бродского будущего, пачки LD и мороженого за 15 рублей и 12 Флоренций.
Утро было теплым. Виктуар никуда не спешил, просто ехал по городу, разглядывая его. Вывески, клубы, кафе.
— Пройдет тысяча лет, но ничего не изменится. Все так же солнце будет почитывать Достоевского, курить, выпуская дым изо рта, и голосовать за де Голля.
Он вышел возле библиотеки, прошел в нее и углубился в ряды старых и новых книг. Его внимание привлек Уэльбек. Роман назывался «Мечеть как луна». Виктуар взял его в руки и начал листать. Его заинтересовали образы. Так, гусеницы в тексте сравнивались с универсамами, в которых можно купить все, что угодно, взять лопату и вырыть себе могилу, вырастив горб земли рядом с ней, высотой со Вторую мировую войну.
— Книга интересная, но я не буду ее брать. Не хочу. Долго читать. 815 страниц. Лучше пойду на футбол, погоняю мяч и выпью после него вина.
На улице он закурил. Вдохнул полной грудью воздух, зажмурился и представил себя голландской травкой.
— Почему бы и нет, разве плохо прыгать с крыши десятиэтажного дома, радуясь слиянию с землей, с ее булочками и пирожками, наполненными чистотой девы Марии.
Его внимание привлекла девушка, она стояла и будто кого-то ждала. Он подошел к ней и протянул ей сигарету, вынутую из пачки.
— Я не курю, — сказала она.
— Да, но будь у меня цветы, я подарил бы их вам. Представьте, что это цветок с отрубленной головой.
— Если я возьму этот стебель в рот, то моя голова превратится в розу.
— Так берите.
— Хорошо.
Девушка взяла сигарету и положила ее себе в сумку.
— Вы не будете курить? — спросил Виктуар.
— У меня нет зажигалки.
— У меня есть спички.
Она закурила и начала разглядывать дерево, растущее возле нее, будто оно было вертикальным метро. Виктуар посмотрел на часы, после чего взглянул на свою машину.
— Если вы куда-то едете, то я могу подвезти.
— Я жду своего парня.
— У вас свидание?
— Да.
— Обычно девушки опаздывают на встречи.
— Ну, может. Я не знаю. Просто так вышло.
— Он не уважает вас.
— Он в пробке. Только что написал.
— Вы однолюбка?
— Да. Я хочу выйти за него замуж и родить детей.
— Скольких?
— Да одного.
— И он будет для вас в множественном числе?
— Конечно. Он будет гулять, есть, спать и играть в компьютерную игру одновременно.
— Понятно.
Виктуар вздохнул и отправился к Хонде.
— До свидания! — крикнул он.
Девушка отвернулась, показав ему округлую попу. Виктуар усмехнулся, сел за руль и уехал.
— Глупая, — думал он, — зачем ей нужен какой-то парень, когда есть я. А со мной не соскучишься. Вот так вот. Я сникерс, плывущий по Волге в пасть Молоха, то есть в рот Гитлера, принимающий в себя все ее воды, всех сомов и прочих рыбешек, размером с абстракцию и коитус.
На заправке стояла пара машин. Пристроившись к ним сзади, он включил музыку. Ему нравилась попса, плавно перетекающая в рок и афганские повстанческие батальоны.
— Ну и что, зато эта музыка никогда не надоест, она течет по поверхности, она не колодец, в котором плавает звезда, согревающая собой планеты, вращающиеся вокруг нее и выращивающие людей.
Ему пришло сообщение. Достав телефон, он прочел приглашение на вечер поэзии в местном клубе.
— Вход 50 рублей, можно сходить. В конце концов выпить пива и познакомиться с девочкой, желательно пишущей стихи, выступающей, исторгающей из уст мировую историю, шлагбаумы и товарные поезда, везущие танки, вылитые из мыслей Платона, добываемых на Урале.
Он просто ехал по городу, улыбался себе, переключал скорости. Поплевывал на ладони.
— Заеду, пожалуй, в Триумф-молл, попью кофе, посижу, отдохну. Стихи будут не скоро. Потому время есть.
В торговом центре он сходил в туалет, прошелся по магазинам, купил килограмм мандаринов и взял в автомате кофе. Присел на скамейку, положил рядом стакан.
— Горячо.
Снова захотел курить, но курить было негде. Он огляделся по сторонам. Девушки, парни, девушки. Иногда старики.
— Они-то что здесь делают? Не понимаю.
К нему подсел парень. Развернул ноутбук. Начал стучать, вбивать.
— Вы, наверное, поэт.
— Нет, никогда им не был, — удивился Виктуар и кинул в рот Орбит.
— У вас лицо человека, пишущего стихи.
— Стихи я люблю, но никогда их не писал.
— Писали. Поройтесь в памяти.
— Да не. Зачем это вдруг?
— Стихи упорядочивают сознание, создают лестницу в небеса.
— Я там ничего не забыл.
— Там место для головы. По-хорошему, она должна находиться над облаками.
— Моей и здесь хорошо.
— Облака — это шуба. Из убитой воды.
— Да она оживает во время дождя.
— Дождь для нас.
— Да, в юности я увлекался Цоем, но потом мне сказали, что он наворовал своей музыки.
— Слышал. Да ерунда. Главное — нравится.
— Нет, не могу. Не так.
Виктуар выбросил пустой стакан, вытянул ноги и скрестил их в районе щиколоток.
— Вы все еще считаете меня поэтом? — спросил он.
— Скорее методичкой по физике, которую выбросили на свалку, где ее подобрал Эйнштейн.
— Лучше бы я оставался поэтом.
— Зачем? А впрочем, да. Вы сочиняете стихи, пахнущие консервированной рыбой, просроченной на два дня.
— Ну, мы можем пойти в кафе и выпить там по бутылке пива.
— Хорошо.
Они поехали на машине парня в кафе Арарат, заказали по Туборгу и по пять гренок на каждого.
— Должно быть, здесь хорошо.
— Как вас зовут? — спросил Виктуар.
— Глебом, — ответил парень. — Будем теперь на ты?
— Хорошо.
— Просто отличное пиво.
— Ничего.
— Да отменное.
— Я вообще редко хожу в кафе, но сегодня свободен.
— Я постоянно в таких заведениях, похожих на хвост кита и сердце пингвина.
— Вечером иду на стихи.
— Все-таки ты поэт?
— Нет, хорошие стихи и девочки — вот то, что мне надо.
— А, ну понятно.
— Хочешь пойти со мной?
— Рад бы, но у меня свидание.
— Хорошо, то есть жаль.
— Я бы пришел со своей девушкой, но она считает поэзию свалкой машин.
— А почему не кладбищем?
— Только домашних животных, — Глеб рассмеялся, показав один отсутствующий зуб.
— Я пойду в туалет.
— А я покурю.
— Можно здесь?
— Пепельница стоит.
Через час они разошлись. Глеб ушел, а Виктуар, оставив машину, зашагал по проспекту, разглядывая витрины.
— Ну и бог с ним, если что, снова встретимся, телефон есть, позвоню, отдохнем.
Он зашел в магазин Табак, взял пачку Данхилла, закурил, задымил. Подумал о симпатичной продавщице, захотел купить ей цветок, вернуться, но не стал. Споткнулся о камень. Рассмеялся чему-то.
— Да ей шестьдесят с лишним лет, пусть с виду ей двадцать, пусть она учится в ВУЗе, пусть она покупает только огурцы и морковь, но она старая, старая, старая.
Выкинул бычок, весящий, как душа, намотанная на трубы, и повернул налево, чтобы попасть в клуб.
— Рано, но посижу, место займу, освобожу в сердце место для девушки, выделю уголок для нее, ее мужа и их четырнадцати детей. Найду жилплощадь в себе ее тощим рукам, рваным штанам, вяленой печени, кишечнику и зеленым островам, на которых отдыхал Маяковский, напяливший ее вагину себе на голову и завязавший ее ноги под подбородком.
Заплатив за вход, он присел за столик и заказал чешского пива. Решил выпить в ожидании вечера.
— Ничего, главное не слишком напиться, держаться, вникать в смыслы слов и их производные, лелеять мечту о теплоте женского пола, который только снаружи сухой, а внутри — мякоть, ароматная, свежая.
Зал постепенно наполнялся, приходили мужчины и женщины, заказывали напитки, разворачивали свитки, ели закуски, зубрили стихи.
— Бог с вами со всеми, надеюсь, я тоже стану поэтом, начав сразу с «Памятника» и с «Во весь голос».
Через час на сцену вышел человек, поприветствовал всех, рассмеялся, назвал предстоящего поэта и ушел.
— Уходи, не надо тебя, ты не кориандр и тмин, а одна нога и три руки, мелко нарубленный лук и картофель в томате, пожаренный со свининой.
К микрофону подошла девушка и начала читать. Ее выступление длилось минут пять. За это время Виктуар успел заказать себе еще пива.
— Как еще слушать их, только пьяным, другого выхода нет.
Он сделал большой глоток и уставился на потолок.
— Друзья, — на сцену вышел тот же самый человек, что и вначале, и начал речь, — первая часть нашего марафона подошла к концу. Сейчас будет антракт. Но это еще не все. Есть немного времени. Я бы попросил зрителей высказаться по поводу услышанного. Кто хочет сказать?
Это было само провидение, Виктуар только того и ждал.
— Вы ничего не смыслите в поэзии, — сказал он вставая, — настоящие стихи — это когда четверо русских бьют нерусского, таджика какого-нибудь, забивают его ногами, целят в голову, в пах. А вы что читаете? Колготки, носки и трусы. Так нельзя.
В другом конце зала встал парень.
— А почему четверо на одного? — возразил он. — Почему не один против толпы? Почему не героизм?
— Если бы поэзия была героизмом, то ей бы давали медали, — нашелся Виктуар. — А за нее ничего не дают. То есть могут дать срок, если напишешь не то. А так — почитайте комменты под стихами в сети. Это война. Это драка. Ты хочешь взлететь, что чувствуют остальные, потому режут тебе крылья, роняют на землю и наваливаются сверху.
— Вы сами себе противоречите. То поэзия бьет, то ее уже бьют.
— Да, это драка на ринге. Победы и поражения. Ты то сильней, то слабей.
— Так прочтите свои стихи.
— Я не пишу.
— Да вы критик.
— Я голова.
— Вы Ван Гог.
— Не цитируйте при мне дохлых книг.
— Да проще мне вас послать.
— Тогда предлагаю выйти.
— Да запросто.
— Ну пойдемте.
На улице уже было темно, они отошли за угол и начали драку, без слов, без раздумий, без страха привода в полицию, чем им пригрозили в клубе, когда все равнодушно отвернулись и стали обсуждать поэзию, точнее операцию на сердце в частной клинике, за которую больной заплатил тарелку супа, который он не доел.
— Слабо деретесь, — сказал парень после удачного удара, пошатнувшего Виктуара.
— Это вас не касается.
— Почему это? Если я вас убью, то сяду в тюрьму.
— Не убьете.
— Тогда вот вам удар по печени.
— Получите в ответ по стене.
— Вот вам удар по носу.
— Получите в ответ по двери.
— Вот вам удар по ребрам.
— Получите в ответ по потолку.
— Вот вам удар по солнечному сплетению.
— Получите в ответ по полу.
— Вот вам удар по челюсти.
— Получите в ответ по дивану. По креслу, по шкафу, по столу. По семье, сидящей за ним в августе 1845 года, читающей молитвы и готовящейся к обеду.
— О, это страшно. Я проиграл. Ну идемте назад.
— Хорошо, садитесь ко мне.
— Выпьем?
— Да так положено.
Они вошли в клуб, сели за столик Виктуара, чокнулись, накатили.
— Вы мне сразу понравились, — начал парень.
— Да я здесь за девочкой и стихами.
— Будут.
— Ну, я надеюсь.
— А пока выпивка и нам 38 лет на двоих.
— Хорошо. Жаль, что у меня нет усов. А то я макал бы их в кружку с пивом.
— О, это эстетика.
— Не иначе.
— Она.
Они помолчали. За это время Виктуар успел окунуться в прошлое, вспомнить девчонку, с которой он занимался любовью на берегу Волги, был поездом, проезжающим по рельсам, всего-навсего и не более, одним из, потому что для иного нужно было отсутствие одной ноги, одного рельса, тогда бы он сорвался, съехал и впечатал навеки свое имя в девчонку, которой крушение подарило бы сотни искалеченных жизней, трупов, сигарет, водки, вареных яиц и останкинских телебашен.
— Сейчас будет классная поэтесса, — произнес парень и сделал глоток.
— Хорошо бы.
— Да точно, наверняка.
— Она будет похожа на сверхбытие?
— Она будет им, вытаскивая из левого кармана стихи, нарезанные на кубики и сваренные в собственном соку, а из правого доставая кусочки газет, львов, слонов и происшествий с Федором Достоевским в астраханской тюрьме.
— Он в ней сидел?
— Нет, в том-то и дело. Если бы сидел, то не поместился бы девчонке в карман.
— Он же больше всего.
— Нет.
— Ну, пусть так. Пиво кончается.
— Я угощаю.
— Это мне по нутру.
Парень пошел за пивом, а Виктуар начал вслушиваться в стихи, пахнущие воскресным вечером и сатанинскими отродьями, гуляющими по городам в любое время дня, не боясь землетрясений, цунами и попадания в кадр солнца, снимающего добротное кино о хиппи, Джими Хендриксе, людях вообще и соли, которую просыпал Сталин, сидя с Берией, Лениным, Горбачевым, Рузвельтом и Сталиным в кафе. Вскоре прибыло пиво, и Виктуар углубился в него.
— Я люблю женскую поэзию, — начал он. — Если в ней убивают человека, то только иголкой или атомной бомбой.
— Бомбой?
— Да, но не разрывом ее, а падением на голову человека, ее тяжестью.
— Убийство тупым предметом.
— Ну а как же?
— Да все никак.
— Хорошо, только я одного не пойму: где твоя поэтесса?
— Она выпорхнула из окна и полетела делать ночь и разврат.
— Вот так всегда.
— Иногда. А всегда — это другое. Это я в тренажерном зале.
— Сколько жмешь от груди?
— Не знаю. Я качаю другое.
— А я, — вздохнул Виктуар, — нисколько. Не люблю это все железо. Не по мне это все. Разве не прекрасен холодец на Новый год, когда вискарь стоит в холодильнике?
— Ну-ну. Ветер в душе и всем.
— Да не в нем дело.
— Думаешь? Я не согласен. Но не хочу спорить. Зачем? Ни к чему.
— Допью пиво и пойду.
— Так рано?
— Хочу домой.
— Что будешь дома делать?
— Может, блевать. Может, еще пить пиво.
— Это же хорошо.
— Что именно?
— Оба варианта.
— Не знаю.
— Пойдем покурим.
— Сейчас.
Виктуар сделал последний глоток и пошел с парнем на улицу. Там они выкурили по сигарете, поговорили немного о музыке африканцев, о баскетболе вокруг, о сирийской войне, где мыши схлестнулись с крысами, а впрочем, армянские кости потребовали отмщения, на которое не был готов Виктуар, уже шагавший по улице и думающий о своей Хонде, опасавшийся за нее, но отгоняющий плохие мысли, так как они есть кайф.
— Не удалось замутить с девчонкой, вся эта болтовня, никому не нужная, парни и мужики. Ерунда. Лягу спать, включив телевизор, завтра новый день, отпуск еще не закончен, не спрятан, не вознесен. Выпью кофе, возможно. Подумаю об Анапе. О городе, вот таком, — он раскинул руки вокруг себя, — огромном за счет моря, которое тоже является городом, ранним, случайным, свежим, бегающим за девчонками, задирающим им юбки, чтобы увидеть матч между Тосно и Челси. Ничего. Все ништяк.
Через час он разделся, будучи дома, выключил свет и прилег, чтобы уснуть, а другими словами, превратиться в космос, которым все без исключения люди подтирают себе задницы и спускают в толчок, чтобы вселенная расширялась и дальше, неся в себе астрономические тела — виды голов людей, представляющих собой звезды, черные дыры, планеты, кометы и воздушные шарики в руках малолетних детей.
Об авторе
Оганес Мартиросян. Драматург, поэт, писатель. Автор романа «Кубок войны и танца» (Чтиво, 2019) о жизни современного литератора в России. Родился и живёт в Саратове. Окончил СГУ имени Чернышевского. Лауреат конкурсов «Поэтех», «Славянские традиции», «Евразия» и «Новая пьеса для детей». Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Волга 21 век», «Юность», «Новая Юность», «День и ночь», «Дарьял», «Флорида», «Воздух», ‘Textonly’ и других.
