В Италии, в маленьком, но давно мною любимом городке Пиза, куда меня занесло во время очередной командировки, расстрелять свободное время было решительно негде. Поэтому после бокала-другого-третьего хорошего Кьянти под хороший сыр в уютном баре меня вдруг потянуло... посмотреть на звёзды. Нет-нет, вовсе не в контексте пристнопошлого анекдота про поручика Ржевского, а в самом прямом смысле – посмотреть на звёзды. Причем именно в дневное время! Понимаю, реакция на выпитое была не совсем адекватная, но другой у меня тогда не было, поэтому, расплатившись, я пошел в никуда искать планетарий, будучи совершенно уверенным, что: «...в этой итальянской глухомани его конечно же нет, так куда же я... ик!... икаю что-то... так куда же это я собственно иду?» И было мне себя очень жалко.
Видимо, услышав меня, Город не обиделся, а просто решил доказать мне обратное. Планетарий оказался буквально в двух шагах от бара, сразу за поворотом на Via Mario Lalli, что само по себе уже оказалось ошеломляющей новостью. Я позвонил своему старинному другу Маурицио Торо и подробно сообщил свои дислокацию и диспозицию. Маурицио охотно согласился составить мне компанию и через десять минут пригнал на весело тарахтящем мотоцикле, обозвав меня при этом «ubriacco russo» – русским пьяницей.
Лекция называлась странно-романтично – «La Chiesa Cattolica & Finestra sul Cielo» («Католическая церковь и Окно в небо»), начиналась через пять минут, и я подумал, что у меня сегодня ну вот прямо вагон везения! Забегая вперёд, скажу, что в тот день его было гораздо больше. Купив по взрослому билету за 1 (один!!) евро (а вот и не вру! кто не верит – вот: http://www.zerodelta.net/planetari/planetario_pisa.php), мы вошли в Звёздный зал, и я остановился как вкопанный! Планетарий был не просто маленьким. Он был крошечным! И невероятно уютным. Купол диаметром 4 метра, всего 25 мест, японский аппарат Hitachi-S19 – игрушка!
Кроме нас в зале было ещё человек двадцать - видимо, таких же ненормальных. Вошла ведущая – молодая и очень симпатичная. Маурицио бухнул свой мотоциклетный шлем на соседнее сидение и вдруг заорал, словно потерпевший: «Lucia! Vaffanculo, sei tu!!» При известной адаптации это можно перевести как: «Лючия, чёрт побери, это ты!!» Оказывается, в свое время они учились на одном потоке в Пизанском университете и много в том преуспели. Маурицио теперь преподаёт физику, а Лючия тянет лямку в городском Planetario.
Меня представили. Я тут же спросил, всегда ли у них такие символические расценки на сеансы или же это как у Жванецкого: «В честь нашей встречи, мадам»? Она посмотрела на меня, как на идиота: «Конечно всегда. Это же городское просветительское учреждение!».
Ау-у-у! Московский планета-а-а-рии-и-й!!
Лючия по ходу столь непринужденной беседы поведала нам, что сегодня будет так называемая «Мемориальная лекция», посвященная памяти пизанского астронома Карло д'Эспозито – местного учёного, преподавателя университета, основателя вот этого планетария. По словам Лючии, д'Эспозито под конец жизни пытался пропустить астрономию через призму религии и создал на эту тему несколько интересных теорий. Любимым композитором его был француз Габриэль Форе, поэтому сегодняшняя лекция будет озвучена его траурной музыкой. Меня и Маурицио мысленно передёрнуло – не сговариваясь, мы взглянули друг на друга, вытаращив глаза, и синхронно рассмеялись. Глядя на нас, Лючия тоже расхохоталась, фамильярно потрепала меня по щеке (в Италии это нормально) и сказала, что типа не бойтесь, будет весело – мол, у нас в Италии на похоронах вообще редко плачут.«Ага... – подумал я, – Это мы уже проходили в городе-герое Одессе: «Умер-шмумер, лишь бы был здоров!» Она кивнула нам и пошла за небольшой – с письменный стол – пульт управления.
Свет медленно начал убывать под негромкие звуки «Паваны» Габриэля Форе.
Под пиццикато струнных на рукотворном небе начали появляться первые неяркие звёзды. Из ничего возникли перистые облака... Колдуя над пультом, Лючия постепенно свела облачность на нет и вылила на купол алое вино неповторимого средиземноморского заката. Солнце неспешно и с достоинством удалилось за горизонт, планетарий погрузился во тьму, накрытую звездной сенью.
Пристегнув к воротнику блузки гарнитуру с небольшим микрофоном, Лючия начала рассказывать о профессоре Карло д'Эспозито. Итальянская речь на фоне запредельной красоты музыки и чётко спроецированного звёздного неба (малыш Hitachi не разочаровал меня) в сумме дали потрясающий эффект. Я уже любил всей душой этого старину Карло – как потом оказалось, прототипа одноименного героя одной из космогонических повестей Владислава Крапивина, – и готов был дважды перечитать все его труды, причем на языке оригинала. Не пугайтесь, к ужину это у меня прошло.
Небольшой цифровой проектор на пульте деликатно, чтобы не шокировать привыкшие к темноте глаза, выдавал на куполе видео-сюжеты, связанные с тематикой работы профессора, слайды с портретами Галилея, Коперника и каких-то незнакомых мне явно неастрономических физиономий. Музыка Паваны то затихала, то возникала вновь – как связка между сюжетными поворотами нашей лекции.
Лючия упомянула, что на ранних стадиях своей карьеры профессор Карло д'Эспозито подробно интересовался проблемой Полярного Сияния и выработал целый ряд оригинальных философских объяснений этой природной загадки. На собственные деньги он заказал в венецианской оптической мастерской «Mario Ugolini» много разных «примочек» к аппарату-планетарию – имитаторы облаков и комет, уникальную проекционную систему «закат-восход», «машину звёздного дождя», а также специальный проектор «La luce dell'aurora polare», как итальянцы называют Полярное Сияние.
На фоне будто похолодевшего с виду звездного неба вдруг засияли цветные сполохи. Они переливались широкой лентой и казались объемными, словно в 3D. Они завораживали – отвести взгляд было категорически не возможно. Такого я не видел даже «в мирное время» в Московском планетарии!
И тут из замаскированных колонок полилась музыка. Я сразу узнал её – это был Sanctus из Реквиема Форе. Он как нельзя лучше подходил к мастерски воссозданному Полярному Сиянию на фоне звёздного неба.
Под «Pleni sunt caeli et terra... Gloria, Gloria Tua...» это сияние вдруг сошло на нет, уступив место царству звёзд. И под сдержанно торжественную «Hosanna in excelsis, in excelsis...» на небе возникла спелая розовая луна.
Почитайте, как сам профессор описал этот номер из Реквиема своего любимого композитора (перевод мой, не обессудьте):
...После небольшой паузы наступает самая светлая часть Реквиема — «Sanctus» («Свят, Свят, Свят, Господь Бог Саваоф...». В сдержанную перекличку между детской и мужской группами хора вплетается эфемерное соло скрипок. Хор небесных ангелов воспевает величие Творца: «Исполнил небо и землю Славою Твоею...». Словно приоткрылись на миг врата Рая, и пролился оттуда Вечный Свет: «Осанна в Вышних, Осанна в Вышних, Осанна в Вышних...» Но миг этот краток — вновь закрываются Недостижимые Врата. И только последний заоблачный вздох: «Sanctus...» напоминает о том, что ещё мгновение назад мы слышали пение ангелов...
Видимо в таких вот философских стыковках д’Эспозито находил точки соприкосновения своей великой науки со своей великой религией.
Луна казалось висела так близко (что значит маленький купол!) и выглядела так объёмно и реалистично, что мне захотелось тайком ковырнуть ногтем кратер Аристотель и рассмотреть наконец поближе что же это такое пресловутый лунный грунт, вокруг которого уже столько лет и такой кипиш.
Видимо, я уже собрался, потому, что Маурицио звонко шлёпнул меня по воровато протягиваемой руке. Я шепотом выругался по-русски и обозвал его кайфоломной машиной, совершенно не задумываясь о том, что в итальянском языке это чисто русское сленговое понятие последних лет не имеет точного перевода. Маурицио хрюкнул от восторга и принялся обдумывать сказанное. А лекция тем временем продолжалась.
На куполе возникали ломаные контуры созвездий, которые мановением ухоженной женской ручки нашего лектора постепенно принимали привычные с детства аллегорические формы: когда если Бык – то с рогами, если Рак – то с клешнями, если Горгона – так чтоб со змеями!
А вот и мой Водолей – беспечный кудрявый фраер с кувшином как у Донны Розы в классическом ржачном фильме, где "много-много диких обезьян". Рассматривая, задрав голову, всю эту небесную публику, я чуть было не прозевал финал лекции.
Лючия сказала, что профессор Карло д’Эспозито очень любил жизнь во всех её появлениях. Он был веселым толстым человеком, обожающим как шумное застолье, так и созерцательное одиночество под звёздным небом. Он любил Пизу – свой древний город тайных знаний и научных открытий. Он любил свою Италию – с ее неповторимым небом, которого нет больше нигде на земле. Он любил созданный им крошечный планетарий и мог проводить в нем долгие часы. Он просто любил! И пусть память о нем будет с нами, а душа упокоится в Небесных Селеньях.
Последние слова Лючия произнесла на фоне первых тактов заключительного номера из Реквиема – «In Paradisum» – «В Раю».
Истаяли контуры созвездий. Небесный свод начал медленно поворачиваться.
"...Этот номер постепенно открывает перед нами Дорогу. Может быть даже ту самую, которая серпантином опоясывает Вселенную, и на которой по древнему преданию встречаются все... Начинается она где-то на земле, а окончание её теряется в звёздных далях — там, где сияет воспетый Библейскими пророками Горний Иерусалим..."
Словно из ниоткуда опять возникает пение ангелов, а из-за пронзённых рассветным солнцем облаков начинает литься добрый серебристый свет: «В Райский сад приводят тебя Ангелы, твой приход приветствуют праведники. И вводят тебя в Небесный Град Иерусалим...»
Где-то в восточной части купола засветилась робкая заря. Потускнели звёзды, поплыли по небу уже знакомые перистые облака. В детский хор стали вплетаться мужские голоса, наполняя пространство новой энергией. Постепенно над горизонтом возник красный, насыщенный круг Светила. Разгораясь, он поднимался всё выше, а невидимый хор всё пел и пел – о бесконечности Мироздания, о Неисчислимых Дарах, о непостижимых красотах Небесного Иерусалима…
Последние затухающие аккорды совпали с включением полного света – в маленьком планетарии древнего города наступил день. Хлопая глазами, я оглядел присутствующих. Некоторые вытирали слёзы – наверное, они давно и хорошо знали Карло д’Эспозито. А может быть, как и я, узнали его только сейчас.
– У тебя такой глубокомысленный вид, будто ты о чем-то очень сильно мечтаешь, – констатировал Маурицио, когда мы, щурясь от солнца, вышли на улицу.
– Да, теперь мечтаю, – рассеяно отозвался я. – Знаешь, о чём? О настоящем планетарии у нас в РХТУ! Представляешь, как будет здорово – ни у кого нет, а у нас есть.
Маурицио пожал плечами и принялся заводить мотоцикл.
– Значит, так и сбудется. Вот увидишь.
– Почему ты так уверен? По-моему, идея архибредовая. – Я вздохнул. – Хотя и красивая…
Он помолчал немного, подумал, потом бросил мне второй мотоциклетный шлем. Пытаясь поймать, я неловко взмахнул руками и чуть не уронил его на брусчатку мостовой. Маурицио покачал головой.
– Просто давно тебя знаю. У тебя ведь как – чем безумнее мечта, тем у нее больше вероятности реализоваться. Так что надевай шлем, садись за мной, не переставай мечтать и не забудь позвать на открытие.
Не перестану. И не забуду…
Пиза-Москва
--------------------------------------------------------------------------------------
«Форе создал единственную в своём роде Заупокойную Мессу, которая уводит нас от страха смерти в царство чуткой ясности и совершенного счастья».
(профессор Карло д’Эспозито)
«Музыка в планетарии должны быть не фоном, не «гарниром» к повествованию, а собеседником, соавтором лектора, его полноправным партнером».
(Лючия Бертончини, лектор Пизанского планетария)
Ноты для вас: http://notes.tarakanov.net/katalog/kompozitsii/rekviem20/
