Алексей КУРГАНОВ
Посвящаю ему, человеку труда (он трамвайновым кондуктором работает. Обилечивает людей, вызывая этим внешне совершенно невинным занятием возмущённые стоны, яростные плевки и гневные проклятия со стороны отбилеченной им благородной пассажирской общественности). Его и на самом деле Гарькой звать. Фамилия — Фемистоклов. Отчество — Григорович (у него отец был Григор. Из уэльсовских крестьянов. Англичанин, в общем. Почти сер. Почти пер. Или даже херр).
Эпиграф:
Век вывихнут. Век расшатался. Распалась связь времен. Зачем же я связать ее рожден!
(Шекспир, «Гамлет»)
Гарька, дерзостный буланьчик,
Прям с балкона плюнул в птичк.
И попал! Ворона, крякнув,
Грузно рухнула в помойк,
Распугав кошар помойных,
Кои тама жрали что-т,
Аппетиты насыщая
ненасытностью своей.
А ворона грозной тучей
Им на бОшки — трым-тым-тым!
А у ей воронья туша
Весом весит — о-го-го!
Килограммов, может, восемь.
Или пять. Иль даже три.
В ей же ноги, ногти, крылья,
И к тому ж из пЁрьев хвост!
Так что нечев удивляться
Суматохе средь кошар,
Что премерзостно мяуча,
Разбежались по кустам.
А в кустах собак сидели,
Прохлаждаясь или так.
Отдыхали там в тенёчке,
бОшки в травку уложив.
И лежали тихо-мирно.
Вдруг — кошары! Целый стад!
Словно танки ворвалися
в благодатные кусты.
Вмиг собаки повскакали,
Заревели, матерясь,
И залаяли-завыли
на непрошенных гостей.
А как раз в такое время
Мимо этовых кустов
Проходила Парасковья,
Что с седьмого этажа.
И не просто проходила:
Два бидона с молоком
От молочной пёрла бочки,
Очерёдность отстояв.
Ей ж под ноги та орава
Заполошно из кустов
ВыскочИла, повинУясь
древне-зверскому инстинкт.
Мигом сшибли Парасковью
Со её прекрасных ног,
что задрались в одночасье,
Все обутые в сапог.
И руками та всплеснула,
Пальцы ручии разжав,
И взлетели два бидона
До второго этажа,
Кувыркаяся в полёте,
поливая молоком
и кусты, и кошк с собаков,
и Параську самову.
Началася тут потеха!
Все принЯлися орать.
И Параська, и Матрёна,
и Василий, и Семён,
и Лукерья Тимофевна,
даже старый пень Егор.
Все одиннадцать подъездов
заходили ходуном.
От такого суматошья
хоть милиций вызывай!
Лишь единственный спокойно
вёл себя невозмутим.
Это Гарька. Он на кухне
в это время жрал пельмень,
даже в мысль не представляя,
что наделал тем плевком.
Вот такой он с детства самый!
Всё ему по барабан!
Нет предела возмущенью!
Я от наглости трясусь!
Коль плеватц не прекратится,
непременно умилюсь
и ему заеду в харю
кулаком иль сапогом!
Есть ж предельности терпенью!
Сколько можно удивлять!