Часть первая: Жёлтое утро.
Глава первая: Теннисный Клуб (1)
1
Если бы кому-то понадобился объект, символизирующий странное и лишённое радости настроение Америки и творческий упадок американцев, то Жилой Комплекс Теннисного Клуба неплохо подошёл бы на эту роль. Если бы кто-то захотел изучить нравы граждан этой страны, он или она вполне могли бы подвергнуть изучению обитателей Жилого Комплекса Теннисного Клуба, хотя это дало бы лишь представление о нравах среднего класса Америки со средним возрастом 36 лет. Можно было бы сказать, что другие граждане – очень бедные, очень богатые, очень старые, очень молодые – смотрели на мир совершенно по-другому. Но те, кто жил в Теннисном Клубе минимум год, являлись основными потребителями, служили «белыми воротничками» (а в конце 80-х количество «синих воротничков» стремительно уменьшалось), благодаря им одни фильмы и телешоу становились хитами, а другие проваливались, они бегали по утрам, покупали автомобили, которые не жрали бензин, но при этом выглядели спортивно, редко посещали церковь, но зато охотно записывались на дополнительные образовательные курсы, словом, жили, преимущественно, для себя в эру низкой гражданской ответственности.
Квартиры в Жилом Комплексе Теннисного Клуба были комфортными, но без настоящей теплоты; они были удобными, но не оставляющими следа в памяти, там было безопасно, но на дверях по всему зданию то и дело появлялись непристойные надписи, особенно в полнолуние. Соседей здесь можно было описать, как приветливо-настороженных – жилец изо дня в день видел одних и тех же людей, но ведь никогда не знаешь, а вдруг человек, едущий с тобой в лифте и есть Тот, Кто Пишет В Полнолуние, который оставляет такие глубокомысленные послания как ПОСОСИ МОЙ ЧЛЕН и Е..ТЬ ТЕБЯ В ЗАД. Лучше не быть слишком дружелюбным.
Охранники были вежливые и отзывчивые – им так было приказано – но сам факт того, что в здании круглосуточно находится охрана, меняющаяся каждые 8 часов, а в холле, лифтах и подземном переходе, соединяющем жилой комплекс со спортивным, установлены камеры, вызывал лёгкую тревогу. Он намекал на то, что в этом мире есть вещи пострашнее Того, Кто Пишет.
Вид из всех окон жилого комплекса лучше всего описывался словом «стерильный». На севере окна выходили на крупный торговый центр (сорок четыре магазина на двух этажах) с гигантской парковкой перед ним. С восточной стороны находилась ещё одна парковка и похожий на улей кинокомплекс под названием «Киномир», в котором было не менее семи кинотеатров. С южной стороны был перекрёсток дорог, ведущих к торговому центру, улью кинотеатров, парковкам и жилому комплексу – шоссе 22, вдоль которого располагались магазины, забегаловки всех существующих под солнцем ресторанных сетей (включая ресторан китайской кухни «Вок-Ин», «Безумный Тако» и кафе-мороженое «Молочная Гончая»), школы боевых искусств, массажные салоны, оружейный магазин и маленькое кирпичное здание, в котором находился салон видеоигр под названием «Голова Робота», шоссе 481, по сторонам которого находились более-менее схожие заведения, но вдобавок был роликовый каток, боулинг, фешенебельный ночной клуб с рекламой грядущего выступления «Сестёр Следж» у входа, два кинотеатра под открытым небом (в одном сейчас шли два фильма для взрослых, в другом – два фильма студии «Дисней») магазин сантехники под названием Стрит Флеш {игра слов – Straight Flush можно перевести как «Стрит Флеш» и как «Прямой Смыв»}; и, наконец, магистральное шоссе, съезд №5 которого вёл к торговому центру и жилому комплексу. В целом перекрёсток оставлял впечатление оживлённой, но бесцельной суматохи, а в том месте, где три дороги сливались в одну, постоянно раздавались звуки автомобильных сирен и ударяющихся друг о друга бамперов. Рядом было место, которое боссы из муниципалитета называли «зелёное насаждение», видимо, стыдясь назвать это громким словом «лес» или «парк». На самом деле, растительность, состоящая из деревьев и подлеска была довольно густой, и если взглянуть в этом направлении из окон нижних этажей жилого комплекса, создавалась греющая душу иллюзия жизни в пригороде (если забыть про вой автомобилей, стук бамперов и звук воды из душа соседа сверху). Из окон верхних этажей иллюзия становилась ещё полнее. Жители квартир на седьмом и восьмом этажах, окна которых смотрели на запад, видели пригородные дома, построенные за насаждениями, а ещё дальше - золотые арки «Макдональдса».
В каждой квартире имелась мощная система кондиционирования, но на всех панелях и термостатах красовалась надпись, призывающая жильцов БЕРЕЧЬ ДРАГОЦЕННУЮ ЭНЕРГИЮ. В каждой квартире было кабельное телевидение, но раз в месяц – опять-таки, во время полнолуния – оно полностью выходило из строя. Для местного кабельщика за три года со дня открытия комплекса это уже стало рутиной. Он поднимался на крышу, открывал дверь маленькой будки, за которой все кабели сходились в один главный, и заново подключал кабели к консоли. Подобно тому, как в Комплексе орудовал Тот, Кто Пишет В Полнолуние, здесь налицо было дело рук Вандала Полнолуния. Большинство жильцов, у которых имелись хоть какие-то мысли на сей счёт, сходились на том, что Тот, Кто Пишет и Вандал – это один и тот же человек, но в обличье Вандала он или она вызывали больше тревоги. В конце концов, любой человек с ключом от внутренних дверей Комплекса мог осквернить двери ключом или складным ножом. Будка на крыше - совсем другое дело. Она открывалась служебным ключом, которого не было даже у кабельщика. Ему самому приходилось брать его в офисе на втором этаже. А если у Вандала был такой ключ (на дверях будки не было ни малейших следов взлома), возможно, у него есть и другие ключи. Ключи от всех дверей, например?
Всем хорошо было кабельное телевидение, да только рождало у некоторых не совсем приятные мысли.
Возможно, всё это свидетельствовало о том, что в Жилом Комплексе Теннисного Клуба были проблемы – не огромные, как утром 19 июля 198. года, а так себе – мелкие. В Комплексе не было голода, бедности, эпидемий, напряжённой политической обстановки… но при этом в нём не было дружбы, любви, заботы и открытости. В каждой двери Комплекса на высоте ровно пять футов и три дюйма находился дверной глазок. Когда жилец смотрел в этот глазок, чтобы узнать, кто к нему пожаловал, он видел гротескно раздутое лицо монстра – даже лицо родной матери заставляло замереть на минуту. Сквозь дверной глазок, предназначенный для того, чтобы давать максимальный обзор зоны опасности (а зона опасности – это то самое место, где жильцы стелют коврики с надписью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ), все лица становились искажёнными и зловещими. Устройство, созданное для безопасности, создавало это искажение и добавляло ненормальности жизни, царившей в Комплексе до 19 июля.
2
Строительство жилого комплекса началось два года спустя после открытия Теннисного Клуба и Бассейна, которые располагались на обочине узкой второстепенной дороги, соединяющей торговый центр и шоссе. Теннисный Клуб и Бассейн стали пользоваться огромной популярностью с первого дня приёма заявок на членство.
Жилой комплекс был построен тем же консорциумом городских бизнесменов, что и спортивный комплекс; так было спланировано ещё в начале семидесятых.
В то время большей части построек, о которых было сказано ранее, не существовало. Вместо куцей зелёной полосы на западе, значительная часть территории была покрыта лесом – местами очень густым. В нём водилось несколько оленей, и там, где сейчас находилась парковка, то и дело мелькал белый олений хвост; на месте жилого комплекса бегали лисы и еноты. Это место называлось Беличий Холм, а позднее это стало названием торгового центра.
Эти бизнесмены, количеством семь человек, оказались очень прозорливыми и предугадали наступление иного десятилетия – возможно, даже двух! – пришедших на смену беспокойным шестидесятым, с их маршами, визгливой риторикой и военными потерями. Они смогли заранее увидеть наступление времени, когда люди – особенно представители среднего класса в возрасте, скажем, около 36 лет – выключились из общественной жизни и решили, что после того, как они посвятили, по меньшей мере, пять лет попыткам сделать мир лучше, маршируя, уклоняясь от призыва, слушая пластинки Боба Дилана и пытаясь положить конец войне во Вьетнаме, пришло время посвятить ещё пять лет – или пятьдесят – попыткам сделать лучше своё место в этом мире.
Эти бизнесмены - они предвидели Десятилетие Эгоизма.
Эти семеро просто выкупили весь Беличий Холм целиком – в то время им владело полдюжины фермеров и, пожалуй, две дюжины мелких дельцов; даже большинство магазинов вдоль шоссе 22 и 481 было построено на арендованной земле.
Вначале появился Торговый Центр, за ним Теннисный Клуб и Бассейн и, наконец, Жилой Комплекс с различными предложениями аренды квартиры. Он был построен за два года – громадина из грязно-коричневого кирпича высотой в восемь этажей. Жилой Комплекс сразу же стал пользоваться популярностью не меньше, чем Теннисный Клуб, Бассейн и Торговый Центр до него. Жильцы могли работать (и делать покупки) в Торговом Центре, жить в жилом комплексе, заниматься в атлетическом клубе и смотреть фильмы в «Киномире». Для этого даже не требовалось выходить на улицу: жилой комплекс соединялся со спортклубом подземным переходом, а в Торговый Центр можно было попасть на бесплатном трамвае. Все было упорядочено, всё спланировано. Лишь иногда в этой колоде появлялся джокер, вроде Того, Кто Пишет В Полнолуние.
В здании было 198 квартир: на четырёх этажах было по 23 квартиры с тремя спальнями, на двух этажах по 26 квартир с двумя спальнями и двух - по 27 квартир с одной спальней. Ещё две квартиры были отведены под офис и жильё управляющего комплекса. Управляющий работал здесь со дня открытия комплекса. Его фамилия была Ринальди. Имя же, данное ему при крещении (если предположить, что он или его родители вообще были христианами) не знал никто из жильцов, хотя оно наверняка было где-то в документах на владение жильём. Он всегда был одет в форму защитного цвета, и она всегда была чистой. Когда с ним заговаривал кто-то из жильцов, он всегда делал долгую паузу, прежде чем ответить. От этого жилец чувствовал себя вынужденным добавить ещё каких-то подробностей к предмету обсуждения – будь то выброшенный не в том месте мусор, шум из соседней квартиры или небольшое послание от Того, Кто Пишет В Полнолуние. Жильцы выходили из офиса управляющего взмокшими от пота, словно только что чудом избежали допроса с пристрастием в каком-нибудь нуар-фильме сороковых годов. Ринальди выглядел так, словно может и укусить, если дать ему такую возможность. У него не было ни жены, ни детей, ни машины. Никто никогда не видел Ринальди за пределами Комплекса. Возможно, он никогда и не покидал его.
Здание стояло, отделённое дорогами, торговым центром и тонкой полосой деревьев. Жильцы приходили и уходили. Никто никогда не умирал в здании; призраков в нём не водилось. И если жильцы испытывали какое-то общее чувство – если у этого здания была некая низко звучащая струна – то это было чувство незавершенности, ощущение, что что-то забыли добавить этому дому, или того хуже, что-то умышленно убрали. Ни детей, ни домашних животных. Холлы, залитые светом белых шаров. И если попытаться описать настроение этого дома музыкальным термином, сюда бы идеально подошло слово «цезура».
3
Однажды ранним майским утром, за два месяца до начала событий, описываемых в этой истории, Томми Хилл пришёл домой с телестудии, где он работал, очень поздно и в ужасном состоянии. Передачи телеканала были прерваны для репортажа о торнадо, который пронёсся через северный пригород, уничтожив всё на своём пути и став причиной смерти сорока семи человек. Томми был измотан и напуган, в ушах у него до сих пор стояли крики раненых и искалеченных людей, которых привезли во временный лазарет, организованный в спортивном зале Средней Школы Питтстауна.
Он подошёл к двери своей квартиры на шестом этаже. В голове у него крутилась только одна мысль: суп. Чашка горячего супа. Впервые эта мысль появилась у него за пять минут до третьего прямого включения из Средней Школы Питтстауна. Когда она возникла, он наблюдал, как сотрудник телекомпании делает на полу отметку для Андреа Доррати. За опустившимся на колено сотрудником стоял мужчина, державший своего сына. Мальчику было около четырёх лет, ему отсекло руку летящим куском ветрового стекла. Мальчика накачали обезболивающими до бессознательного состояния, но отец с отсутствующим выражением лица и мешками под глазами все продолжал убаюкивать его на руках. И Томми подумал: Чашка супа. Куриная лапша. И тогда я, может быть, смогу уснуть. Позднее он вспомнил, что это средство всегда рекомендовала его мать – еврейский пенициллин, как она это называла – но даже это не умерило его желания.
И вот он думал о супе, открывая ключом дверь домой. От усталости он едва держался на ногах. На двери его ждало послание от Того, Кто Пишет В Полнолуние. СЪЕШЬ МОИ ВОЛОСАТЫЕ СТАРЫЕ ЯЙЦА, гласило оно.
И вдруг Томми испытал какое-то извращённое чувство всепоглощающего облегчения. Он повернул ключ в замочной скважине и внезапно начал плакать, понимая, что плачет он об отце маленького мальчика, потерявшего руку и что никто во всём комплексе не в силах понять его горя, кроме, пожалуй, Того, Кто Пишет В Полнолуние, единственного, кто пытался заполнить звуком эту цезуру. Он вспомнил своего профессора английского языка из колледжа, так выразившего смысл существования: Лучше делать добро, чем зло; лучше делать зло, чем ничего. Когда ты свернул на всех поворотах своего пути, именно эти слова ты видишь на кирпичной стене тупика.
Томми налил супа и, всё ещё плача, смотрел как от него исходит пар. Он подумал, что если когда-нибудь встретит Того, Кто Пишет В Полнолуние , то, пожалуй, купит этому засранцу выпивку.
4
Ни домашних животных, ни детей. Автоматические лифты. Но 19 июля…
Глава II: Том Хилл в холле.
(19 июля, с 4-00 до 5-00 утра)
1
Насколько он сам знал, Томми Хилл стал первым, кто столкнулся с проблемой, возникшей 19 июля. Никого другого – например, Бэмфорда, охранника, дежурившего с 23-00 до 7-00, поблизости не было.
Томми проживал в квартире №610 Жилого Комплекса Теннисного Клуба чуть более двух лет; начался последний год его договора аренды. Втайне он гордился своим решением заключить договор на три года, а не на один – не потому, что так выходило немного дешевле, чем заключать договор ежегодно, а потому что его уверенность в своей способности контролировать собственную карьеру блестяще оправдалась. Он снял квартиру на три года, несмотря на то, что его первоначальный контракт с WKMT был испытательным: шесть месяцев, а если ты нам не понравишься, то скатертью дорога, Чолли. И мы ничего не обязаны объяснять.
WKMT возобновило контракт ещё на шесть месяцев, и Том, который приехал в город с послужным списком, состоявшим из работы третьим помощником режиссёра на независимой станции в Кливленде, а до того – работы на канале PBS в колледже, получил повышение до второго помощника. «Теперь ты не только подаёшь скрепки для бумаги, но и ведёшь их учёт», - сказал ему один из сотрудников. «Мои поздравления».
Но Том был доволен. Он стал получать на 4 000 долларов в год больше; сумма, отложенная про запас, которую сильно истощила трёхгодичная аренда, вновь стала увеличиваться. Что ещё важнее, его карьера была на взлёте. Нужно лишь двигаться вперёд, а не то кто-нибудь другой обойдёт тебя. Проще простого.
Тот же самый инстинкт, что подсказал ему арендовать квартиру на три года, теперь говорил ему не возобновлять договор аренды, хотя следующий контракт с WKMT был фактически уже у него в кармане. Настало время двигаться дальше – двигаться на восток. Каждый его шаг был шагом на пути в Нью Йорк. Так работает этот мир … или, по крайней мере, должен работать.
2
Будильник зазвенел в 4 часа утра, и Том поднялся с кровати, как всегда в рабочие дни – шаря в темноте в поисках дребезжащего будильника и не веря в то, что и в самом деле проснулся так рано. Ещё на втором курсе колледжа он понял что вся эта хрень со старым будильником на прикроватном столике не для него. Слишком уж просто было нажать кнопку, заглушив звонкого маленького засранца, а потом повернуться на другой бок и снова уснуть. Он начал ставить будильник в другом конце комнаты. Когда тебе приходится вставать, становится проще заставить себя двигаться.
Он схватил будильник, отключил, стянул с себя пижамные брюки, зашёл в туалет, опорожнил мочевой пузырь (пара пива с Андреа Доррати накануне вечером – политика, ребята, она всегда принесёт плоды, так что вот оно, пиво, так точно, сэр), смыл за собой, включил душ, постоял под ним около четырёх минут, изредка проводя по телу мочалкой. По утрам ты стоишь под горячим душем до тех пор пока это ощущение что-же-я-так-рано-встал не пройдёт, а мозг постепенно не включится в окружающую реальность.
Он выключил душ, насухо вытерся, надел свежее бельё и босиком пошлёпал на кухню. Нижнее бельё было знаком подчинения ещё одному закону его матери: только невоспитанные люди готовят или едят голышом.
Он любил готовить, и даже теперь, после двух с лишним лет жизни в квартире №610, кухня была единственной комнатой носившей на себе отпечаток его личности. На холодильнике висел плакат, изображавший Френка Заппу, выступавшим перед собранием стейков и отбивных с маленькими ножками. МЫ ВСЕ МЯСО, гласила надпись внизу. Над безликими полками для посуды была прикручена полка для приправ – не короткая, а тянувшаяся на целых четыре фута. Рядом был стеллаж для вина, который он сделал сам и заполнил исключительно местными винами – в основном, Мондави. На стене косо висел календарь с мисс Пигги – напротив большинства дат были коряво написаны напоминания о встречах и заметки. Над кухонным столом висели кастрюли. Он ненавидел электрическую плиту с надписями РАЗОГРЕВ, МАЛЫЙ ОГОНЬ, СРЕДНИЙ ОГОНЬ и СИЛЬНЫЙ ОГОНЬ, но покупка новой была бы равносильна продлению договора аренды. Так что приходилось мириться.
Рядом с тостером стоял маленький «Панасоник» всё-в-одном – ТВ, радио и кассетный проигрыватель – причём настолько маленький, что почти умещался в кармане. Он вставил в плеер кассету с блюзом и начал готовить завтрак – музыка была ещё одним средством, помогающим включиться в рабочий день.
Яйца, три штуки, болтунья. Сверху тёртый чеддер. На другой сковороде немного колбасы со щепоткой тимьяна – странное сочетание, но когда ты живёшь один, ты можешь готовить всё, что тебе заблагорассудится. Дерьмовая компенсация за жизнь в одиночестве, но тут уж ничего не поделаешь. Тост из грубого белого хлеба; тостер у него был старомодный, из тех, в которых хлеб надо переворачивать, чтобы поджарить с обеих сторон. Может доставить хлопот, если забудешь перевернуть, но зато можно совать в него домашний хлеб, не боясь, что он там застрянет и тебе придётся лезть внутрь лезвием ножа, рискуя при этом жизнью. Удар током – и ещё один глотает пыль. Все мы мясо.
Он поставил на стол апельсиновый сок, клубнику в банке, столовые приборы. К тому моменту, как на столе стояли яйца, жареная колбаса и тост, он вновь почувствовал себя живым человеком. Он завтракал, слушал Джона Хёрта из Миссисипи и думал о предстоящем дне.
В город по шоссе 481, которое было перекопано, когда Том переехал сюда, и, вероятно, останется таковым, когда и если Том приедет сюда десять или тридцать лет спустя. Заскочить к Дэвиду МакГинну, который был мудаком в 5-30 утра, мудаком в 3-30 пополудни и нестерпимым мудаком, когда напивался. Дэвид скоро собирался оставить работу в WKMT ради должности первого помощника режиссёра на телевизионной станции в Филадельфии (не очень большой, но всё же шаг по направлению к Нью-Йорку), и Том надеялся, что ему предложат должность Дэвида… от которой он откажется. Внутренний голос – Голос Карьериста – приказывал ему отказаться, а когда этот голос говорил, Том слушал. Ты должен поддерживать темп. Если ты доберёшься до Нью-Йорка только к сорока, Нью-Йорку ты уже будешь не нужен.
Затем – подготовка к утреннему шоу – стопятисотое утреннее шоу в его жизни. Оно выходило в эфир с восьми до десяти (WKMT транслировало только один час программы «Доброе Утро, Америка») и имело весьма высокий рейтинг. Оно предлагало подборку местных новостей, темы первых полос газет, информацию о дорожных пробках и, конечно же, гостей студии, с которыми в уютной обстановке беседовала Рэнди Фречетт, если они были Мелюзгой, или Даг Стейпс, если они были Тяжеловесами. Рэнди была 23-летней блондинкой с прекрасной фигурой. Скоро она двинется дальше (в сторону Нью-Йорка, можно надеяться, хотя таких Рэнди на телевизионном рынке Америки было пруд пруди, и Том не верил, что, помимо влажных губок и наивно потупленного взора, у Рэнди есть ещё и необходимый в их профессии инстинкт убийцы – умение вцепиться человеку в горло и разорвать его на части, пока он мечтает облапать твою попку). Дагу Стейпсу, напротив, было уже за шестьдесят, и он никуда не собирался с WKMT. Дети, которые смотрели мультики Дядюшки Даги в пятидесятых, сегодня уже сами нянчили внуков. Рэнди доставались женщины, которые рекламировали новинки литературы в рубрике «Новая Ты», дерматологи, которые рассказывали (в отведённые им семь минут), как успокоить боль во рту при помощи использованных чайных пакетиков, клоуны из Цирка Шрайна, дрессировщики дельфинов и паралитики, которые пересекли страну в инвалидном кресле. Даг Стейпс беседовал с личностями, вроде генерала Вестморленда (во время его приезда в город), Роберта Редфорда («А скажи-ка мне, Боб, тебя часто узнают на улицах. Тебе приходится носить солнечные очки?»), Джона Андерсена и прочих.
Перерыв на кофе и выслушивание этнических анекдотов про поляков и французов от рабочих студии. Паршивый ланч после предварительного совещания для программы «Новости в Полдень» с Андреа Доррати, которой требовалась лишь крупица везения, чтобы добиться в жизни всего. Затем – окончательное утверждение новостей для «Новостей в Полдень»; эфир; подготовка к программе «Призовой Фильм», совмещавшей в себе идеи программы «Звонкий Доллар» с кучей дешёвых фильмов из сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов; перерыв на кофе; разговор с детьми, которые сегодня стали Маленькими Гостями в программе «Трали-Вали»; дорога домой. Если, конечно, можно было назвать квартиру №610 домом.
Звучало мрачновато. Подчас так и было. Но иногда удавалось получить награду. Репортаж из пригорода, разрушенного ураганом, был жутким, но там был безумный впрыск адреналина и чувство важности – осознание того, что их труд имеет значение. Но не всегда чувство удовлетворения было таким полным. Зачастую Маленькие Гости появлялись в студии напуганные, бледные и в полной уверенности, что по эту, незнакомую доселе, сторону камеры с ними непременно произойдёт что-то ужасное («Меня будут транслировать?» - однажды спросила Тома маленькая девочка, едва сдерживая слёзы). В большинстве случаев ему удавалось убедить их, что всё будет хорошо и их поднявшееся настроение передавалось и ему. Он по-прежнему учился (хотя и догадывался, что его внутреннее беспокойство проистекало от понимания того, что WMKT уже не может научить его ничему новому); он знал всё – от технологии «Хромакей» и современной компьютерной графики до того, почему иногда из программы новостей льются целые реки дерьма. Хотя, собственно, почему дерьма? Иногда это просто ложь, но ты должен быть к этому готов. Если ты хочешь оставаться в игре и говорить правду настолько, насколько это вообще возможно, держи своё мнение при себе.
Нет, в работе были свои прелести. Он по-прежнему был один, хотя в течение шести месяцев своего первого года здесь он думал, что что-то может измениться – до тех пор, пока разногласия между ним и той девушкой не стали слишком большими, чтобы не обращать на них внимания – и иногда он чувствовал себя одиноким, но справлялся достаточно хорошо. У него были друзья (однако, не в Жилом Комплексе Теннисного Клуба) и когда он возвращался с работы, он мог отключиться от происходящего - большую часть вечеров, по крайней мере – и почитать книгу. Его амбиции никуда не делись, но они не приобретали нездорового оттенка. Он за этим следил.
С завтраком было покончено. Он выкинул остатки с тарелки в мусорку, ополоснул сковородки, поставил всё в посудомоечную машину и включил её. Затем побрился, одел рубашку, джинсы, мокасины «Кводди» и причесал волосы. Расчёску он убрал в задний карман вместе с бумажником и с тоской посмотрел на свои волосы в зеркало. Они были светлые, с первыми признаками седины и, определённо, редеющие.
Ключи и мелочь он разложил в передние карманы. Затем выключил Джона Хёрта из Миссиссиппи – с сожалением – и вышел из квартиры.
В холле играла фоновая музыка; набившая оскомину фоновая музыка, лившаяся из динамиков у него над головой. Когда-то она забавляла его, затем стала раздражать, ещё какое-то время спустя ему стало слышаться в ней что-то зловещее. Теперь он вовсе перестал её замечать до тех пор, пока кто-нибудь не обращал его внимание на неё, и тогда для него это становилось очередным напоминанием, что пора сменить обстановку.
Он шёл вдоль холла, его мокасины негромко шуршали по ковру. Он, как всегда, чувствовал себя не в своей тарелке от всех этих закрытых дверей и нацеленных на него дверных глазков.
Он на секунду остановился и посмотрел на дверь квартиры №602, прежде чем повернуть налево, к лифтам. Тот, Кто Пишет В Полнолуние снова нанёс удар, правда, на этот раз послание вышло загадочным. ПЕРДЁЖ НА ЮПИТЕРЕ, было нацарапано карманным ножом или ключом чуть пониже дверного глазка. Буквы были написаны вкривь и вкось. Может это Томас Пинчон написал название своего нового романа, подумал Том. Он слегка улыбнулся – не подозревая, конечно, что вот-вот столкнётся с ещё более загадочными вещами, и повернул за угол. Он нажал кнопку ВНИЗ, а, когда приехал лифт, вошёл в него и поехал навстречу крупным неприятностям.
3
Холл Жилого Комплекса Теннисного Клуба был одновременно роскошным и голым и Том Хилл несколько раз ловил себя на мысли (один раз – после неудачной попытки объяснить зловещую суть этого места своему хорошему другу Блейку за пивом после работы), что понятие голой рос-коши обретает смысл только лишь тогда, когда ты своими глазами видишь этот холл.
Когда ты выходил из лифта, прямо перед тобой оказывались ряды почтовых ящиков – по одному на каждую квартиру. Ящики открывались не ключом – на каждом из них было десять кнопок с цифрами от 1 до 0. Когда ты заключал договор, то выбирал четырёхзначный код - предположительно, такой, который сможешь вспомнить, даже будучи пьяным. При нажатии этих четырёх кнопок ящик открывался. Родителей Тома Хилла уже не было в живых, а связей со своими школьными друзьями он не поддерживал, поэтому его почта состояла, в основном, из рекламных буклетов ста десяти магазинов, располагавшихся в торговом центре за жилым комплексом.
Рядом с почтовыми ящиками висела доска объявлений. Каждое объявление должно было получить одобрение Ринальди, который ставил на него печать с датой и вывешивал. Неделю спустя он лично снимал его с доски. В основном там висели объявления от женщин, предлагавших услуги по уборке квартир. Том нанял одну из них. Она была помешана на астрологии, но в остальном нормальной.
Справа – опять-таки, когда ты выходил из лифта – располагались две двери. Одна из них была дверью чёрного хода – отсюда отправлялся курсировавший между жилым комплексом и торговым центром с 10 утра до 9 вечера дизельный микроавтобус «Мерседес» (настолько маленький, что Майерс, толстый мужик с четвёртого этажа, с которым Том обменивался кивками при встрече, называл его Крошкой). За второй дверью находился лестничный пролёт, ведущий к туннелю, соединявшему жилой комплекс и спортивный клуб.
Слева находился непосредственно сам холл. На полу лежал толстый коричневый грубый ковёр. В центре стоял диван без спинки, обитый рубчатым вельветом ещё более темного оттенка коричневого цвета, нежели ковёр. Иногда Тому доводилось видеть, как на этом диване сидели люди, ожидавшие кого-то или чего-то. Они всегда выглядели не в своей тарелке от того, что им совершенно некуда было смотреть, за исключением огромной картины на стене, которая представляла собой скопление цветных пятен – синих, зелёных и алых. Она была столь же абстрактна, как и диван. Стены были цвета сливок. Больше в холле не было ничего, за исключением двух коридоров, ведущих к квартирам первого этажа.
Том вышел из лифта и, подбрасывая в руке ключи от машины, повернул налево и пересёк коридор. В столь ранний час на диване никого не было, и он казался чужеродным, словно некое существо, извлечённое из морских глубин. Он толкнул дверь холла и вышел в фойе. Он размышлял о ежедневной рубрике «Уголок Повара» в Утреннем Шоу. Возможно из-за того, что он любил готовить самостоятельно, он так и не смог смириться с одним из главных обманов телевидения. Поскольку еда в жарком свете студийных ламп выглядит не слишком аппетитно, зачастую её приходится покрывать жидким пластиком. В результате, отбивные, салаты и десерты, хоть с виду и напоминают еду, на самом деле представляют собой несъедобное месиво, которое ежедневно отправляется прямиком в мусорный бак. Том твердил себе, что в мире, который держится на таких вещах, как кассеты с молитвами от ассоциации «Восславь Господа», альбомы Слима Уитмана и средствах от геморроя, подобный обман не должен беспокоить его… однако он беспокоил. В мире полно голодающих, так как же, чёрт возьми, можно оправдать то, что персиковое мороженное покрывают пластиком, чтобы оно казалось аппетитным жирной домохозяйке из Бризвуда, которая гладит бельё перед телевизором, попутно жуя «Доритос»? Брось это, Хилл, думал он, но его разум по-прежнему возвращался к этой мысли. В лучшем из миров такому дерьму бы не нашлось места, но в лучшем из миров люди бы не голодали, на атомных электростанциях не случалось бы аварий, а внезапно налетевший торнадо не отрывал бы руки маленьким мальчикам. Брось это, Хилл.
Фойе между холлом и крытой дорожкой, ведущей к автостоянке, было узким. На всех стенах висели зеркала. С улицы в фойе можно было по-пасть без ключа, а вот дверь в холл всегда была закрыта. Если у тебя не было ключа – если ты не был жильцом этого дома – тебе приходилось вос-пользоваться телефоном на стене и набрать номер, написанный напротив фамилии. Номера для связи не совпадали с номером квартиры – это была ещё одна уловка против квартирных воров – несмотря на то, что Том жил в квартире №610, чтобы позвонить ему, требовалось набрать 255. Если жилец, которому ты позвонил, решал впустить тебя внутрь, он нажимал 4 на своём телефоне. Раздавался звонок, свидетельствующий о том, что дверь в холл открыта, и у тебя было в запасе 15 секунд, чтобы войти.
Том за пять шагов пересёк фойе, по-прежнему твердя себе бросить думать об «Уголке Повара», открыл дверь, подошёл к машине, сел в неё и поехал на работу…
…в своих мыслях, всё ещё занятых распорядком дня. А то, что произошло в реальности, не имело ничего общего с привычным распорядком: дверь не открылась. Не подалась ни на дюйм.
4
Нахмурившись, Том снова потянул дверь, все ещё вертя в руке ключи от машины. И снова. Она не поддалась – это была истинная правда. Позже он сказал Майерсу, что даже самая крепко запертая дверь при попытке открыть всё равно сдвигается, хоть на долю миллиметра. А в тот момент у него сложилось ощущение, что он тянет за дверную ручку, приделанную к бетонному блоку.
Он потянул дверь в четвёртый раз – просто потому, что у него в руке была зажата дверная ручка, и потому, что раньше эта дверь открывалась, её повесили здесь именно для того, чтобы она открывалась. Ничего. Совершенно ничего.
Он поискал взглядом Ронни Бэмфорда, охранника, дежурившего с 11 вечера до 7 утра, с которым он, бывало, перекидывался парой фраз при встрече. Неандертальские взгляды Ронни на политику вызывали у Тома смесь ужаса и изумления, но он был для Тома ещё одним способом включиться в новый рабочий день в 4:45 утра. Ронни поблизости не было.
Том слегка нахмурился, но единственная сознательная мысль, проскользнувшая в его мозгу
(забавно)
была абстрактной и не относилась к чему-то конкретному. Лишь позднее тем долгим безумным днём, в разговоре с Майерсом, он понял, что именно было не так. Свет. С ним было что-то не в порядке. Это не бросалось в глаза, а лишь звучало в глубинах сознания Тома, как очень низкая нота. Для 4:45 утра, сказал он Майерсу, было слишком светло. Он уже на протяжении долгого времени вставал в четыре утра, достаточно долгого, чтобы знать что летом первые проблески утреннего света он замечает лишь когда паркует свой автомобиль в центре города и собирается прошагать два с половиной квартала до здания телестудии. Этот свет больше подходил для 5:45.
Но в тот момент он лишь вскользь подумал об этом. Закрытая дверь была менее абстрактна, нежели качество света, и гораздо важнее для Тома в тот момент.
Может быть, подумал он, что-то произошло. Может, Ронни увидел, каких-то мерзавцев, планирующих совершить нападение на их жилой комплекс, как в фильме «Магнитные ленты Андерсона», или террористов в восточных плащах с капюшонами, выскакивающих из задних дверей «Фольксвагена» с пулемётами «Узи» в руках…
Он фыркнул при этой мысли, но полностью отогнать её не смог. Кругом полно дерьма. Оно случается каждый день. Люди умирают с застывшими улыбками на лицах. Он счёл вероятным, что Ронни заметил какое-то подозрительное движение снаружи и закрыл дверь. Самого Ронни на улице не было. Только машины на парковке. И среди них старенький «Сааб» самого Тома.
Он вернулся к двери холла и принялся рыться в кармане в поиске ключа от здания. Он всё никак не мог их найти и почувствовал что-то вроде паники, замаскированной под самоуничижительный юмор. О, привет, Ронни, сколько я уже стою тут, в фойе? Около часа. Ты что-то не то съел? Кстати, Ронни, а зачем ты закрыл входную дверь? Испугался, что кто-то стащит эту безумную мазню в холле, пока ты сидишь на толчке в офисе? Что значит, она не заперта? Открывать к себе, а не от себя? Да что ты говоришь!
Последнее было полной глупостью. Том прожил здесь достаточно долго, чтобы твёрдо знать, что дверь фойе открывается к себе. Да где же его ключи? Одному Богу известно, когда следующая ранняя пташка спустится вниз на лифте и обнаружит, что он мечется в этом долбаном фойе, как золотая рыбка в аквариуме…
Он издал вымученный смешок. Ему не понравилось то, как сильно забилось в его груди сердце. Всё это глупости; ничего не произошло, просто лёгкая внутренняя дезориентация, вызванная подъёмом в 4 часа утра. Он ещё посмеётся, рассказывая об этом Блейку за ланчем. Да где же эти блядские ключи!
Он заставил себя ещё раз проверить все карманы, на этот раз вытаскивая мелочь наружу, а не просто перебирая её внутри, и вот они, ключи, там, где они и должны быть, шесть ключей на брелке с его именем, адресом и номером телефона. Он выбрал нужный ключ, повернул его по часовой стрелке и вошёл внутрь.
Его обдало холодным воздухом из кондиционера, и он понял, что вспотел. Он решил для себя, что эту часть он при разговоре с Блейком опустит. Небольшой монтаж, так сказать.
Он постоял некоторое время, глядя через плечо на входную дверь, потом пожал плечами. Какого чёрта? Он вернулся к двери и попробовал открыть её от себя. Ничего. Дверь была абсолютно неподвижна.
Он вернулся в холл, прошёл мимо лифтов и подошёл к двери чёрного хода. Идти вокруг всего здания до стоянки – это конечно хреново, но времени маяться хернёй у него уже не осталось. Надо поторопиться, а то он опоздает на работу.
Фойе чёрного хода было точной копией парадного; там даже был телефон и список жильцов. Едва взявшись за ручку двери чёрного хода, Том почувствовал странную уверенность в том, что и эта дверь будет закрыта. Он потянул дверь. Закрыта. Не поддалась.
-Бля, ДАВАЙ ЖЕ! – сказал он, и посмотрел на улицу.
Темнота. За домом не так много машин. Примерно в полумиле сверкают, мигая, огни стоянки Торгового Центра (он вновь почувствовал прежнюю низкую ноту; огни на стоянке были настолько ярко-белыми, что отдавали синевой; он никогда раньше не видел, чтобы они моргали).
Он сделал шаг назад, не зная, что ему делать. В голову ничего не приходило. Ситуация была абсурдная. Он взглянул на часы, увидел, что уже без трёх минут пять – обычно к пяти он уже выезжал на шоссе 48, но, похоже, сегодня утром этого не случится – а затем вновь начал вглядываться в темноту снаружи, надеясь увидеть Ронни Бэмфорда. Он не увидел ни Ронни, ни чего-нибудь в духе «мы прерываем нашу трансляцию для экстренного сообщения»: например, Ронни лежащего лицом вниз в луже крови, или Ронни, укрывшегося за багажником автомобиля с пистолетом в руке и отчаянно сигнализирующего Тому «пригнись». Никаких преступников. Никаких арабских террористов, размахивающих автоматическим оружием. Обычная стоянка.
Он вернулся в холл, прошёл мимо лифтов, потом прошёл обратно тем же путём. Он посмотрел невидящим взглядом на дурацкую абстрактную картину и попытался собраться с мыслями. Обе двери закрыты. Какой-то сбой? Это наиболее вероятно. Мило. Наверное, ему следует пойти в офис. Скорее всего, там он найдёт Ронни, храпящим на кушетке или в кресле Ринальди, задрав ноги на стол.
Он подошёл к лифту и нажал кнопку. Лифт не трогался с места всё это время, и двери открылись моментально. Том вошёл и нажал кнопку второго этажа. Было ровно пять часов.
Глава 3
Пуласки (19 июля, с 5-00 до 6-00)
1
Верхние этажи Жилого Комплекса Теннисного Клуба обслуживали два лифта, и в самом начале шестого часа того утра Том Хилл и Деннис Пуласки проехали на них в метре друг от друга: Пуласки – по пути вниз с четвёртого этажа, где находилась его квартира, а Том – по пути на второй этаж, где он рассчитывал найти Ронни Бэмфорда. Прежде Дэннис и Том несколько раз сталкивались в холле, иногда ехали вместе в лифте, но за это время не перебросились и парой слов. Скоро этому было суждено измениться.
Пуласки было пятьдесят, он был дважды разведён. Одной из бывших жён он выплачивал алименты на троих детей. Четвёртый ребёнок, единственный, который был небезразличен Пуласки, работал в его офисе в центре города. Пуласки воевал в Корее, имел боевые награды. Осенью он любил охотиться в северной части штата. Ещё он любил снимать женщин в одном из городских баров (или в баре рядом с домом) два-три раза в месяц. Он приводил их в свою квартиру и трахал. Ему нравилось трахать женщин, но только в одной позиции – он называл её христианской. Время от времени он встречал женщин, которые хотели попробовать что-нибудь другое, или сделать что-нибудь другое для него. Единственное «другое», приемлемое для него, был минет, хотя у него не укладывалось в голове, как может женщина этого хотеть.
Но зачастую под «другим» женщины подразумевали волосатый пирожок. Он никогда не пробовал волосатый пирожок и никогда не согласится попробовать. Конечно, женщина может попросить его об этом, и он даже не разозлится на неё. Он не выпнет её за дверь. Она всё еще сможет остаться до утра, приготовить ему завтрак и съесть свою половину. Но он не сделает этого для неё. Месяц или два назад он рассказал пареньку, который работал у него – мелкому ниггеру по имени Ренфрю – о женщине, которую он привёл домой на прошлых выходных, и как она предложила ему отведать волосатого пирожка. Ренфрю сказал:
- Можно было попробовать, Ски. Глядишь – и понравилось бы.
Пуласки был поражён.
- Малыш, - сказал он – ни одному мужику не по вкусу волосатый пирожок. Поверь мне.
Губы Ренфрю расплылись в похотливой улыбке.
- А мне нравится. Эту устрицу я готов попробовать когда угодно. Это самая сладкая устрица, которая может достаться мужику.
- Это только ты так думаешь, - сказал Пуласки, ставя точку в разговоре и направляясь в свой офис.
Он мог бы и добавить кое-что, вроде того, что вы, ниггеры – другие, вы только вчера слезли с дерева, но он не хотел швырять дерьмо на вентилятор. Ренфрю был неплохой работник, и Пуласки не хотел его терять.
Были времена, когда Пуласки нанял бы ниггера только на самую тяжёлую работу, но стоявшие у власти в шестидесятых и семидесятых педики-либералы требовали «равенства, йоу». Поэтому в таксомоторной компании Пуласки «Желанный Жёлтый» завёлся свой ниггер. Ренфрю показал себя молодцом на должности диспетчера. Он знал город вдоль и поперёк. Но Пуласки по-прежнему считал его другим. Возможно, педики-либералы, которые хотели забрать у таких граждан, как он, оружие, и рвали себе жопу, чтобы всякие поганые убийцы, вроде Элмера Уэйна Хэнли, получили право на справедливый суд, сказали бы, что его разум закрыт для всего нового. Сам он так не считал. Его разум был ясен и свеж. Он отнюдь не был закрыт.
Он купил долю в такси вместе со своим армейским приятелем в 1953 году. Они старались изо всех сил, чтобы дела у «Желанного Жёлтого» шли хорошо. Его приятель умер от рака лёгкого в 1973 году, и с тех пор Пуласки вёл бизнес самостоятельно. Он не разбогател, но был вполне обеспечен. У него был его бизнес, у него была его охота, у него был один сын, достойный унаследовать его дело, и у него было здоровье. В день похорон Смитти он выбросил лежавшую на холодильнике пачку «Кэмел» в мусорку и с тех пор не выкурил ни одной сигареты. Он был счастлив, настолько, насколько может быть счастлив мужчина, вроде него. Мир, конечно, катился в тартарары, но с этим он ничего не мог поделать. Он держал себя в форме. При росте метр восемьдесят восемь он весил девяносто пять килограмм, и никто не осмеливался при нём рассказывать анекдоты про поляков. Он делал своё дело. И он не ел волосатый пирожок.
Он вышел из лифта в три минуты шестого, как обычно выходил – плюс-минус минута – и прошёл через холл, не взглянув на картину на стене и не чувствуя пустоту этой комнаты. Он прошёл сквозь первую дверь и потянул на себя дверь на улицу.
Ничего.
2
-Что за хренотень?
Пуласки, который в жизни не отличил бы ямба от хорея, произнёс эти слова с чётко выраженным стихотворным размером. В его голосе звучало раздражение, граничащее с гневом. У него были сильные руки. Он каждый день проплывал тридцать кругов в бассейне, а затем занимался со штангой. Он знал, что крупные мужики, вроде него, имеют свойство заплывать жиром, и не хотел, чтобы это произошло с ним. Поэтому держал себя в форме.
Он схватился за дверную ручку обеими руками и потянул изо всех сил. Его мускулы под футболкой защитного цвета не просто вздулись буграми. Они превратились в гранитные глыбы. Безрезультатно. Дверь даже не подалась. В отличие от Томми Хилла, Пуласки зарабатывал на жизнь физическим трудом; сначала на отцовской ферме, затем в объединённом автопарке во время войны в Корее. Поэтому он понимал, куда лучше Тома Хилла, что дверь не может не податься хотя бы на дюйм. Это фундаментальный факт.
Нахмурившись, от отошёл от двери, потом попробовал открыть её снова. На сей раз он приложил столько силы, что услышал, как стальная дверная ручка жалобно заскрипела, но дверь не шелохнулась.
Он оставил дверь в покое, вытер пульсирующие от напряжения руки о штаны защитного цвета и подошёл к двери в холл. Его ключи, все на одном кольце, были прицеплены к петле для ремня, но он не стал ими пользоваться. Пока. Он решил вначале удостовериться, что неподвижность наружной двери - исключение из общего правила для дверей.
Он схватился за ручки двери, ведущей в холл, и потянул. Разумеется, она не открылась, так как была заперта на ключ, но он почувствовал, как неплотно пригнанный язычок замка ходит туда-сюда в своём стальном гнезде. Это было именно то, чего следует ожидать от двери.
Пуласки не стал тратить время на раздумья. В здании была проблема, и были люди, которым платят - слишком до хера, по его мнению - за то, чтобы они эти проблемы решали. Он схватил кольцо с ключами, выбрал нужный и вернулся в холл. Он просто выйдет через чёрный ход и обойдёт здание, направляясь к машине, «Чекеру» 1975 года, который способен выдержать всё вплоть до ядерного взрыва.
Он пошёл через холл к чёрному ходу.
3
В то время, как Пуласки заканчивал свои вынужденные физические упражнения, Том Хилл стучал в дверь на втором этаже. Ответа не было. Он постучал громче, на сей раз костяшками пальцев. Пока он шёл сюда из холла, вероятность того, что Ронни спит у себя в офисе, переросла в уверенность.
Он постучал, затем взглянул на свои часы, снова постучал, наконец начал тарабанить в дверь. Никто не откликнулся. Он хотел подолбиться в дверь ещё, но вид длинного пустого коридора заставил его успокоиться. Люди спят. А если Ронни Бэмфорд спит вместе со всеми, то ему, Тому, придётся сорвать дверь с петель, чтобы разбудить его. Что же теперь делать?
Он снова посмотрел на часы, увидел, что уже семь минут шестого, и подумал, а не постучать ли ему в следующую дверь по коридору. На двери офиса была табличка с номером 201. На двери с номером 203 висела табличка «УПРАВЛЯЮЩИЙ», написанная маленькими заглавными буквами. Квартира Ринальди. Поход туда выглядел логичным, но Том решил не будить Ринальди без крайней необходимости. Ему не нравился Ринальди, не нравились его долгие гнетущие паузы, которые почему-то заставляли тебя чувствовать себя виноватым.
Он взвесил все «за» и «против», стараясь не замечать внутренний голос, кричащий ему, что время уходит. Ему не нравилось опаздывать: ни на работу, ни на свидание, никуда. От этого у него начиналась тошнота, а в голове поселялась пульсирующая боль. А нынешняя маленькая заминка становилась уже нешуточной. Он уже прошёл стадию, на которой воображал, как отчитает Ронни, когда тот откроет дверь, и мысленно уже начал готовить ультиматум Ринальди.
Но это позднее. А сейчас ему предстояло решить другую проблему - как выбраться из этого чёртового здания достаточно быстро, чтобы добраться до работы прежде чем Дэвид МакГинн поднимет вой. Даже если он сядет в машину в ближайшие пять минут, он рискует по пути нарваться на штраф за превышение скорости.
На какое-то мгновение его захлестнула такая злость, что он врезал по двери офиса кулаком. Глупо, до чего же, мать его, глупо. Когда-нибудь из-за подобной глупости может погибнуть весь мир. Ой, а что, эта кнопка запустила все ракеты «Титан-2»? Господи Иисусе, мне так жаль!
В ту же секунду он начал виновато оглядываться. На фоне этого удара кулаком все предыдущие казались нежными поглаживаниями. Сейчас непременно кто-то выглянет из своей двери, например, Ринальди, увидит как Том баюкает, словно ребёнка, свой покрасневший кулак, окинет его взглядом с ног до головы и, наконец, часика этак через два, спросит, а в чём, собственно, дело.
Но дверь Ринальди оставалась плотно закрытой. Так же как и остальные двери второго этажа с номерами от 204 до 201. Так же как и дверь офиса, если уж на то пошло. И никакой Ронни Бэмфорд с опухшим лицом не выглянул из офиса, виновато протирая глаза. Вокруг не было ни звука, кроме мелодии, струившейся из динамиков - какого-то популярного мотива в переложении для струнных. Она казалась знакомой, но дразняще неопределяемой. Слушая её, Том обнаружил, что его уверенность испаряется.
Технически, подумал он, было по-прежнему возможно, что Ронни спит, но его собственные познания о человеческой природе говорили об обратном. Ронни - охранник, нанятый для того, чтобы бодрствовать, пока остальные спят. Ergo, сон на работе грозит ему увольнением. Ergo, если Ронни и заснёт, то будет спать тревожным сном, нервным сном, возможно даже терзаясь за это чувством вины. И даже первый робкий стук Тома должен был заставить Ронни вскочить на ноги, поправить галстук и придать себе вид самого бдительного стража, который только заступал на ночное дежурство. Нет, единственной возможной причиной того, что никто не открыл дверь офиса, являлось то, что в офисе никого не было. Если только…
Теперь в голове Тома поселилась новая мысль, быстро перераставшая в уверенность. Многие ночные охранники принимают стимуляторы, а Ронни подчас бывает чересчур наивен. Кто-то мог воспользоваться этим, кто-то, чьё чувство юмора ограничивается подсовыванием взрывающихся сигарет, протекающих стаканов и тому подобного. Ронни принимает таблетку. Чувствует непреодолимую сонливость. Начинает паниковать. Берёт ключ - специальный ключ, который выдают охранникам - и запирает парадную дверь и чёрный ход. Затем поднимается к себе в офис и вырубается.
Том решил спуститься в холл и оттуда позвонить в офис по телефону. Если ответа не будет, тогда нужно звонить вначале Ринальди, а затем - на телеканал. Предупреждать Дэвида МакГинна о том, что он задерживается, уже само по себе достаточно плохо. Но опоздать, не предупредив МакГинна - ещё хуже.
Он направился к лифтам, нажал кнопку «спуск», сел в кабину лифта (ту самую, которая доставила Пуласки в холл несколькими минутами ранее) и поехал вниз.